Исходными для данного исследования являются понятия «метаязыковая рефлексия» (в специальной литературе используется в этом же значении термин «языковая рефлексия»), «метаязыковое сознание», «метаязыковая функция», «метаязыковое суждение», «метаязыковой контекст», «метаязыковой комментарий», которые получают в современной лингвистике различную интерпретацию и потому нуждаются в специальном обсуждении.
В философии под рефлексией понимается «форма теоретической деятельности человека, которая направлена на осмысление своих собственных действий, культуры и ее оснований; деятельность самопознания» (А. П. Огурцов). К настоящему времени сложилась традиция использовать слово рефлексия как общенаучный термин в широком значении ‘осмысление чего-либо’. В терминологическом сочетании «метаязыковая (языковая) рефлексия» реализуется именно это широкое значение слова: метаязыковая рефлексия – это деятельность сознания (индивидуального или коллективного), направленная на осмысление фактов языка / речи и не обязательно непосредственно связанная с собственной речевой деятельностью рефлектирующей личности.
В лингвистическом дискурсе термином «метаязыковая рефлексия» обозначаются, как правило, не только ментальные метаязыковые операции, но и их вербализация в письменной и устной речи. Исследователи разграничивают имплицитно протекающий процесс размышлений над языком / речью, который всегда сопровождает порождение текста, и эксплицитную, то есть вербализованную рефлексию, которая, хотя и факультативна в речи, но наиболее интересна для языковеда в силу ее непосредственной наблюдаемости. Поэтому в лингвистических работах вполне корректны выражения типа «метаязыковая рефлексия в … т е к с т а х » (Т. В. Булыгина, А. Д. Шмелёв), «метаязыковая рефлексия в … поэтической р е ч и » (Н. А. Николина) и т. п., поскольку речь идет не собственно о мыслительных операциях, а о текстах и фрагментах текстов, в которых содержатся суждения о языке / речи (Здесь налицо метонимический перенос по схеме
«действие → результат», достаточно типичный для терминообразования).
Итак, под метаязыковой рефлексией в данной работе понимается:
операция метаязыкового сознания по интерпретации какого-либо факта языка или речи; 2) словесно оформленное отражение подобной операции. Непосредственному наблюдению может быть подвергнута только рефлексия (2). Однако объектом анализа для лингвиста служит и рефлексия (1): в тех случаях, когда речь идет об объектах метаязыковой оценки, о содержании этой оценки, имеется в виду именно ментальная деятельность, но выявить эти объекты и оценки можно только через примеры вербализации мыслительного процесса. Таким образом, для исследователя метаязыковая рефлексия (2) служит средством для изучения метаязыковой рефлексии (1). Вместе с тем и сами контексты, в которых вербализуются метаязыковые оценки, представляют интерес для лингвиста с точки зрения их формальных, семантических и функциональных свойств.
В фокус внимания носителя языка могут попадать разнообразные явления языка и речи. В подавляющем большинстве исследований, посвященных рефлексии нелингвистов о языке, рассматриваются комментарии к отдельным словам и выражениям, однако говорящий может обращать внимание на явления грамматики и фонетики, стилистики и словообразования и т. п. Исследователи указывают на факты речевой рефлексии, которая «проявляется в постоянном внимании… к речевому поведению, к соблюдению норм общения, в том числе и этических» (Н. А. Николина). Среди разновидностей речевой рефлексии называют «риторическую и жанровую, объектом которых соответственно будут риторические средства и жанры» (Т. В. Шмелёва). В рамках диссертации в качестве фактов метаязыковой рефлексии рассматриваются все примеры интерпретации явлений, соотносимых с объектами современной лингвистической науки (языковые единицы, языковые выражения, речевые произведения, закономерности речевого общения и т. д.).
Метаязыковая рефлексия в речевой деятельности выступает как функция метаязыкового сознания, которое, по представлению исследователей, входит как часть в языковое сознание, то есть в «практическое сознание, управляющее повседневной речемыслительной деятельностью» (Н. Д. Голев). Метаязыковое сознание выступает одновременно и как механизм деятельности, и как «хранилище» метаязыковой информации. Как механизм, оно, прежде всего, осуществляет функцию контроля над собственной коммуникативной деятельностью индивида, соотнося используемые средства выражения с более или менее осознанными представлениями говорящего о свойствах и функциональных возможностях языковых средств. Кроме того, метаязыковое сознание способно выполнять интерпретационную функцию (А. Н. Ростова) применительно к разнообразным фактам языка и речи – как в связи с текущим коммуникативным актом, так и вне связи с ним. Как «хранилище» информации, метаязыковое сознание аккумулирует знания о фактах языка – и полученные из внешних источников, и выработанные в процессе собственной метаязыковой деятельности. Метаязыковая рефлексия носителя языка может, таким образом, заключаться и в актуализации имеющихся знаний, и в выработке нового метаязыкового представления.
Метаязыковое сознание существует в различных формах: как индивидуальное и как коллективное (метаязыковое сознание группы, этноса, общества). Соответственно и рефлексия о языке и речи может иметь разные уровни обобщения – как оценка с позиции а) отдельной языковой личности, б) ограниченной социальной группы или в) всего языкового коллектива в целом.
Метаязыковое сознание имеет сложную организацию, обусловленную сложностью метаязыковой деятельности, разнообразием ее форм и отображаемую в лингвистических исследованиях в виде различных схем и моделей (этот вопрос более подробно обсуждается в § 1.3).
Деятельность метаязыкового сознания (метаязыковая рефлексия) вербализуется в речи при помощи специальных языковых средств – так осуществляется метаязыковая функция языка, которая впервые была выделена и охарактеризована Р. О. Якобсоном и которая определяется в современной лингвистике как функция «самоописания» языка, то есть раскрытия «своих субстанциональных, структурных и прочих характеристик собственными средствами» (К. Я. Сигал). С метаязыковой функцией соотносится уникальная способность языка – рефлективность, под которой понимается «возможность мысли и речи о языке с помощью его же лексико-грамматических средств» (Н. Б. Мечковская). Поэтому в структуре языка можно выделить метаязык (Р. О. Якобсон) – систему средств (единиц и конструкций), при помощи которых вербализуются метаязыковые операции.
Метаязыковая операция (мысль / речь о языке) имеет вид метаязыкового суждения, сущность которого заключается в присвоении факту языка или речи какой-либо характеристики, оценки. Метаязыковое суждение – это содержание ментального действия, которое может быть передано в форме, применяемой обычно для семантических записей (например, ‘слово N не имеет значения’ или ‘между словами N1 и N2 существует смысловая связь’ и т. п.).
Метаязыковое суждение эксплицируется в речи в виде метаязыкового контекста – высказывания или группы высказываний, в контексте которых факт языка / речи получает метаязыковую оценку. Метаязыковое суждение является значением метаязыкового комментария и может носить как вербализованный (1), так и имплицитный (2) характер. Ср.:
Особые деньги стояли на комоде в коробке из-под чая, так и назывались «чаевые» (И. Грекова); (2) Фаддеев заметил, что качка ничего, а что есть на море такие места, где «крутит», и когда корабль в эдакую «кручу» попадает, так сейчас вверх килем повернется (И. Гончаров).
В примере (1) содержание метаязыковой характеристики (словообразовательная связь между словами чаевые и чай) эксплицировано при помощи метаоператора так и назывались. В примере (2) аналогичные отношения между словами круча и крутить не обозначены вербально, метаязыковое суждение носит характер импликации и может быть реконструировано следующим образом: ‘Слово круча образовано от слова крутить и обозначает место, где крутит’.
Исследователи предлагали различные термины для обозначения метаязыковых контекстов (они проанализированы в § 1.1). Каждый из этих терминов обозначает некоторую разновидность контекстов и не затрагивает других разновидностей. В диссертации используются как полные синонимы термины «метаязыковой контекст» и «рефлексив» и как частичные синонимы – «метаязыковое высказывание», «метаязыковой комментарий», «оценка речи». Термин «метаязыковое суждение» обозначает план содержания рефлексива.
Таким образом, объектом данного исследования являются м е т а я з ы к о в ы е к о н т е к с т ы ( р е ф л е к с и в ы ) , содержащиеся в текстах фольклора и художественной прозы, а предметом изучения становятся с о д е р ж а — т е л ь н ы е , с е м а н т и ч е с к и е , с т р у к т у р н ы е и ф у н к ц и о н а л ь н ы е свойства рефлексивов. Описание этих свойств связано с двумя аспектами изучения метаязыковых контекстов. С одной стороны, в фольклоре и художественной литературе реализованы метаязыковые представления рядовых носителей языка (нелингвистов), и обобщение значительного по объему материала позволяет выявить ряд особенностей так называемой обыденной лингвистики (естественной, наивной, народной, бытовой, профанной), под которой понимается совокупность обыденных (непрофессиональных) метаязыковых представлений носителей языка. С другой стороны, в рассматриваемых текстах рефлексив выступает как элемент эстетически организованного целого, что позволяет говорить о способах эстетического переосмысления метаязыковой информации и о приемах стилистического использования рефлексивов.
Актуальность исследования обусловлена, прежде всего, вниманием современной лингвистики к вопросам содержания и функционирования обыденного метаязыкового сознания, которое, с одной стороны, традиционно противопоставляется научному лингвистическому знанию как «бытовая философия языка» (В. Б. Кашкин), а с другой, – выступает как часть общественного сознания. Сегодня в рамках лингвистики целесообразно искать ответы на следующие вопросы: а) каковы возможные источники данных о содержании обыденного метаязыкового сознания; б) какие методы исследования адекватны специфике «наивного» лингвистического знания; в) как выглядит модель языка (как фрагмент языковой картины мира) в сознании неспециалиста (инвариант этой модели и параметры варьирования); г) о каких особенностях метаязыковой деятельности рядового носителя языка свидетельствуют метаязыковые заблуждения и др. Исследование обыденных представлений о языке, их источников, факторов развития и устойчивости таких
«наивных» представлений имеет не только теоретическое, но и прикладное значение в связи с задачами развития образования, осуществления языковой политики и языкового строительства.
Требует также дальнейшего рассмотрения вопрос о средствах реализации метаязыковой функции языка. Регулярность этой функции приводит к формированию в языке метаязыка – системы специальных средств, при помощи которых вербализуются метаязыковые суждения. В разных видах текстов, в разных условиях коммуникации эти средства варьируются; безусловно, актуальным является описание показателей метаязыковой функции, используемых в фольклорных и художественных текстах.
Актуальность темы связана также с интересом современной науки к литературе и фольклору как формам общественного сознания. В частности, когнитивная лингвистика рассматривает тексты литературы и фольклора как способы репрезентации картины мира (частью которой являются и представления о языке / речи). И фольклор, и литература не только отражают основные содержательные и оценочные элементы общественного сознания, но и влияют на его развитие.
Кроме того, заявленная тема актуальна и в контексте современных тенденций лингвопоэтики, которая рассматривает метаязыковую рефлексию в художественном тексте как инструмент экспрессии, область художественного эксперимента.
Наконец, метаязыковые комментарии в художественных текстах могут служить ценным источником собственно лингвистической информации. Специалисты справедливо указывали на очевидную важность филологических наблюдений русских писателей (как общелингвистических и лингвофилософских суждений, так и комментариев о происхождении, развитии, семантике, прагматике и функционировании языковых единиц). Учитывая интерес общества к метаязыковым воззрениям писателей, исследователи неоднократно предпринимали издание различных хрестоматий и сборников поэтических и прозаических текстов, в которых приводятся суждения авторов о языке; дальнейшее изучение проблемы даст новый интересный материал для подобных изданий.
Цель диссертации – исследовать метаязыковые контексты в произведениях русского фольклора и художественной прозы как средства экспликации обыденных метаязыковых представлений и как компоненты эстетически организованных текстов.
Достижение цели обеспечивается последовательным выполнением ряда частных задач: а) охарактеризовать основные направления и итоги изучения метаязыковой рефлексии в отечественном языкознании, определить понятийно-терминологическую базу исследования; б) разработать функциональную модель метаязыкового сознания, определив место в этой модели различных форм и способов метаязыковой деятельности; в) описать семантическую структуру рефлексива как его интегральное свойство, обусловленное функцией метаязыкового комментирования; г) разработать типологию метапоказателей – экспликатов (сигналов) метаязыковой рефлексии в фольклорном и литературном тексте; д) осуществить реконструкцию ряда обыденных представлений о языке и речи, отразившихся в фольклорных и художественных текстах; е) выявить особенности содержания и деятельности обыденного метаязыкового сознания; ж) обосновать выделение в качестве особого предмета лингвистики способов эстетической интерпретации сведений о языке / речи в художественных произведениях; з) изучить рефлексивы в текстах художественной прозы с точки зрения их стилистического потенциала, конструктивных и эстетических свойств; и) сформулировать принципы лексикографического описания метаязыковых комментариев и разработать проект соответствующего словаря.
Материалом исследования послужили: 1) тексты традиционного и современного фольклора: сказки, былины, исторические песни, легенды, фольклорные пародии, пословицы, поговорки, загадки, частушки, анекдоты, тексты детского фольклора, интернет-фольклор; 2) произведения художественной прозы XIX, XX и первого десятилетия XXI вв. (указатель процитированных текстов приводится в приложении): классическая проза, драматургия, детская литература, приключенческий и детективный роман, фантастика, любовный роман, юмористическая и сатирическая проза, а также произведения синкретичных жанров (эссе, литературные письма, литературные очерки, литературные дневники, воспоминания и т. п.). При изучении отдельных вопросов использовались выборки примеров из Национального корпуса русского языка (URL: http://www. ruscorpora. ru/).
Выбор методов исследования обусловлен спецификой предмета и поставленными задачами. Так, на I этапе выявлялись метаязыковые контексты в фольклорных и литературных текстах иосуществлялась их первичная тематическая классификация. II этап потребовал комплексной описательно-аналитической методики, которая включала: а) интерпретацию, сопоставление и систематизацию метаязыковых контекстов; б) структурно-семантический типологический анализ рефлексивов; в) реконструкцию метаязыковых представлений рядовых носителей языка; г) классификацию выявленных приемов и способов метаязыковой рефлексии; д) построение уровневой модели метаязыкового сознания. На III этапе производился функциональный анализ метаязыковых контекстов, что обусловило обращение к методам лингвистического и комплексного филологического анализа художественного текста. IV этап заключался в реализации прикладного аспекта исследования, в связи с чем был использован метод лексикографического описания метаязыковых комментариев.
Теоретической базой исследования явились работы, посвященные анализу метаязыковых аспектов языка (Р. О. Якобсон, А. Вежбицкая, Н. Д. Арутюно-ва, Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелёв, Н. Б. Мечковская и др.), а также метаязыковой рефлексии в художественном тексте (В. П. Григорьев, Я. И. Гин, Л. В. Зубова, К. Э. Штайн, Н. А. Николина, Н. А. Кожевникова, М. В. Ляпон, Т. В. Цивьян и др.) и в произведениях фольклора (Ю. В. Рождественский, А. Д. и Е. Я. Шмелёвы, Н. Д. Голев и др.). Принципиально важными для решения ряда задач представляются идеи отечественных филологов, касающиеся различных аспектов языковой личности и метаязыковой деятельности (И. А. Бодуэн де Куртенэ, А. А. Потебня, Л. П. Якубинский, Л. В. Щерба, В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, Ю. Н. Караулов, Т. В. Шмелёва, И. А. Стернин, Л. Г. Зубкова, Б. М. Гаспаров, Н. К. Рябцева и др.), в том числе научные труды, посвященные метаязыковой деятельности рядового носителя языка (Б. С. Шварцкопф, А. Н. Ростова, О. И. Блинова, Н. Д. Голев, Н. Б. Лебедева, В. Д. Черняк, М. Ю. Сидорова, З. И. Резанова, В. Б. Кашкин, К. Я. Сигал, И. Т. Вепрева и др.).
Новизна исследования заключается в том, что в нем впервые предпринято монографическое исследование метаязыковой рефлексии на материале фольклорных и художественных текстов разных жанров и разного времени создания.
В диссертации описана типовая семантическая структура рефлексива как его интегральное свойство, обусловленное функцией метаязыкового комментирования; предложена оригинальная типология метапоказателей (средств экспликации метаязыковой рефлексии), разработанная с учетом комплекса признаков и представленная в виде структуры с ядром и периферией.
В работе доказано, что метаязыковые контексты в произведениях фольклора и литературы различными способами эксплицируют обыденные представления о языке и могут служить основанием для реконструкции этих представлений и анализа их своеобразия. Выявлены и описаны особенности обыденных лингвистических технологий в целом и специфика отдельных «наивных» представлений о языке. Автором определены перспективные направления изучения обыденной метаязыковой рефлексии; внесены предложения по упорядочению терминологии в сфере изучения «наивной лингвистики».
В работе рассмотрены важнейшие признаки лингвистического мифа как формы существования «наивных» представлений о языке; предложена классификация лингвистических мифов; впервые подвергнут детальному анализу один из мифов как феномен русской национальной лингвокультуры (миф о русском мате); описаны регулярные мотивы данного мифа и способы их эстетической интерпретации в фольклорном и художественном тексте.
Впервые подверглись систематическому описанию метаязыковые представления фольклорного социума, выявлена специфика метаязыковой рефлексии в различных жанрах традиционного и современного фольклора. Продемонстрированы черты сходства и различия метаязыковой рефлексии, воплотившейся в фольклоре и в художественной прозе; сделаны выводы о влиянии книжной культуры на метаязыковую рефлексию в современном фольклоре.
Доказано, что метаязыковая рефлексия в художественных текстах может быть рассмотрена как особая разновидность знания о языке, которая характеризуется специфическим составом объектов, собственными принципами интерпретации этих лингвистических объектов и особым метаязыком.
В работе предложена комплексная методика анализа рефлексивов как компонента художественного текста; выявлен ряд типичных мотивов метаязыкового дискурса; описаны специфические художественные приемы, реализующие стилистический потенциал метаязыковых высказываний; продемонстрированы конструктивные и эстетические функции рефлексивов в художественном тексте.
Нужна помощь в написании автореферата?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Автором сформулированы принципы лексикографического описания метаязыковых комментариев и разработан проект словаря нового типа («Литературный портрет слова»), который включает примеры метаязыковых комментариев из произведений различных жанров художественной прозы XIX – начала XXI вв.
Теоретическая значимость диссертации состоит в том, что она предлагает решение ряда актуальных лингвистических проблем и открывает новые перспективы исследования метаязыковой рефлексии. Так, предложенное в работе описание семантических и формальных признаков рефлексивов расширяет представление современной науки о «естественном метаязыке» как системе средств экспликации метаязыковых суждений.
Кроме того, работа вносит вклад в разработку теории обыденной лингвистики: вводит в научный оборот обширный эмпирический материал; уточняет сведения о содержании обыденных представлений о языке / речи и специфике
«наивных» лингвистических технологий; предлагает методики реконструкции и интерпретации метаязыковых знаний, представлений, оценок.
Описанные в диссертации особенности метаязыковой рефлексии в художественном тексте (мотивы метаязыкового дискурса, приемы эстетической интерпретации метаязыковой информации, конструктивные и художественные функции рефлексивов) обогащают лингвистическое знание о свойствах эстетически организованной речи и позволяют выделить в изучении художественного текста особое направление, связанное с анализом образов языка / речи.
Практическая значимость исследования связана с возможностью использования его результатов в лексикографической практике, а также в преподавании курсов «Теория языка», «Социолингвистика», «Лексикология», «Лингвокультурология», «Филологический анализ текста» в вузе. Содержащиеся в работе положения и выводы, иллюстративный материал и примеры анализа текстов могут быть использованы при разработке специальных курсов и семинаров для студентов, элективных курсов для учащихся общеобразовательных школ.
Наиболее значимые результаты исследования сформулированы в виде положений, выносимых на защиту:
В произведениях фольклора и литературы регулярны метаязыковые контексты (рефлексивы), в которых различными способами эксплицируются представления языкового коллектива и личности о языке и речи. Рефлексивы в фольклорных и литературных текстах могут служить основанием для реконструкции обыденных метаязыковых представлений и изучения их своеобразия.
Факты «народной лингвистики» репрезентируются в художественных и фольклорных текстах различными способами: а) в прямых высказываниях о языке и речи, б) как подразумеваемая база высказывания (пресуппозиции), в) при помощи имитации и пародирования речевых стандартов и г) в форме стилистических приемов, эксплуатирующих представления о свойствах языковых единиц и конструкций. Метаязыковая функция языка в фольклорных и художественных текстах реализуется при помощи системы средств (метапоказателей), которую можно представить в виде поля. Ядром этого поля служат прямые сигналы метаязыковой рефлексии – единицы, которые наиболее явно и однозначно выражают метаязыковое содержание (собственно м е т а о п е р а т о р ы ). Периферию поля «метаязыковости» составляют косвенные сигналы рефлексии – единицы и конструкции, для которых метаязыковая функция не является первичной (а н а л о г и метаоператоров и н у л е в ы е метаоператоры).
Метаязыковая рефлексия в фольклорных и литературных текстах демонстрирует как черты различия, так и черты сходства. Представления о языке и речи, воплотившиеся в фольклорных текстах, являются непосредственными и достоверными показателями метаязыкового сознания этноса; в художественных текстах коллективное метаязыковое сознание отражено опосредованно – через призму индивидуального авторского восприятия. Для произведений традиционного и современного фольклора в большей мере характерна речевая рефлексия (внимание к нормам и стандартам речевого поведения, к коммуникативным возможностям языка, к актуальной дискурсивной практике); в произведениях художественной литературы регулярны как языковая, так и речевая рефлексия (при заметном преобладании комментариев к словам и выражениям). При этом в фокус внимания носителя языка (коллективного и индивидуального) попадают явления, наиболее значимые в к о м м у н и к а т и в н о м , а к с и о л о г и ч е с к о м и э с т е т и ч е с к о м отношении.
Метаязыковая рефлексия в современном фольклоре испытывает значительное влияние книжной культуры: в поле зрения фольклорного социума попадают явления письменной речи, факты школьной грамматики; трансформируется представление фольклороносителя о языковой норме, которая осмысливается в аспекте ее логической мотивированности, научной обоснованности.
Содержательные элементы обыденного метаязыкового сознания представляют собой некие обобщенные «образы» фактов и явлений языка; ядром этих «образов», как правило, являются функциональные возможности соответствующих единиц. При этом содержание усвоенных в период обучения лингвистических терминов и понятий трансформируется в метаязыковом сознании носителя языка с учетом его коммуникативной практики. Неточности в метаязыковых суждениях «естественных лингвистов» могут служить для исследователя источником сведений о «логике» обыденного метаязыкового сознания.
Важнейшим свойством обыденных метаязыковых представлений является их мифологичность. Лингвистический миф обладает рядом признаков: упрощенность, схематизированность, стереотипность, абсолютизация отдельных аспектов явления («селективность» и «центростремительность» мифа). Лингвистический миф характеризуется «культурными последствиями» (он поддерживается, популяризируется и достраивается социумом, служит аргументом в дискуссиях о языке) и обладает свойством прецедентности (более или менее широко известен в социуме, поддерживается его членами, цитируется, передается как факт).
Метаязыковая рефлексия в художественных текстах может рассматриваться как особая разновидность знания о языке, которая а) характеризуется специфическим составом объектов (пересекающихся, но не совпадающих с перечнем объектов научной и «наивной» лингвистики), б) выдвигает собственные принципы интерпретации этих лингвистических объектов, в) располагает целым арсеналом особых лингвистических технологий и г) оперирует особым метаязыком. Для метаязыковых контекстов в художественной речи важной оказывается не столько научная корректность лингвистического комментария, сколько его эстетическая мотивированность.
Рефлексивы в художественном тексте всегда эстетически отмечены, что находит отражение в их конструктивной роли (они участвуют в формировании эстетической доминанты и эстетических оппозиций, нередко занимают сильные позиции текста, всегда актуализированы в семантической структуре текста) и художественных функциях (рефлексивы используются для изображения, характеристики объекта и для выражения авторской оценки изображаемого).
Апробация работы. Положения и выводы диссертации обсуждались на 28 конференциях различного уровня, в том числе на 16 международных конференциях, симпозиумах, конгрессах.
Структура работы соответствует поставленным задачам и соотносится с избранными аспектами исследования. Работа состоит из введения, трех частей, восьми глав, заключения, списка цитируемой литературы и приложений.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении обосновывается актуальность темы; комментируются базовые понятия и термины, используемые в работе; определяются объект и предмет исследования; характеризуется материал и методы его изучения; аргументируется научная новизна, теоретическая и практическая значимость полученных результатов; формулируются положения, выносимые на защиту.
Первая часть работы («Метаязыковая рефлексия как объект лингвистического изучения») включает две главы и посвящена рассмотрению теоретических оснований исследования.
Глава 1 называется «Метаязыковая рефлексия: история и теория вопроса». В § 1.1 «Из истории изучения метаязыковой рефлексии» говорится о том, что для современных исследований по проблемам метаязыковой деятельности рядового носителя языка имеют методологическое значение идеи, высказанные классиками отечественной лингвистики (И. А. Бодуэн де Куртенэ, А. А. Потебня, Л. П. Якубинский, В. Н. Волошинов, Е. Д. Поливанов, Л. В. Щерба, А. М. Пешковский, Г. О. Винокур, В. В. Виноградов).
Возникновение интереса к метаязыковым аспектам лингвистики связывают с именем Р. О. Якобсона, который в работе «Лингвистика и поэтика» (1960) выделяет и характеризует в общих чертах метаязыковую функцию языка, говорит о существовании метаязыка (то есть языка, «на котором говорят о языке») и указывает на координирующую роль метаязыковых высказываний.
Отечественными учеными явление метаязыковой рефлексии исследовалось на различном речевом материале и с различными целями: при изучении вопросов диалектологии, культуры речи, активных процессов в лексике и словообразовании, фактов грамматики, психолингвистики и психосемантики, социолингвистики, различных аспектов языковой личности, лингвистики детской речи. В рамках масштабного проекта «Русский язык и советское общество» (1958–1968) исследовались и метаязыковые суждения рядовых носителей языка.
Важной вехой в изучении метаязыкового аспекта языка и речи стала статья А. Вежбицкой «Метатекст в тексте», которая вновь актуализировала намеченную Р. Якобсоном проблему изучения метаязыка – системы формальных средств метаязыковой функции. Метатекст – «высказывания о самом высказывании» – интерпретируется сегодня целым рядом исследователей как проявление особого рода метаязыковой рефлексии, направленной на собственное произведение говорящего. В языкознании второй половины ХХ века стало популярным понятие «на- ивная лингвистика», под которой понимаются «спонтанные представления о языке и речевой деятельности, сложившиеся в обыденном сознании человека» (Н. Д. Арутюнова). «Наивную» лингвистику составляют а) неосознаваемые метаязыковые представления говорящих, закрепленные в семантике метаязыковых терминов типа речь, слово, сказать и под. («нерефлектирующая рефлексия», по выражению Н. Д. Арутюновой), и б) осознаваемые, вербализуемые в дискурсе метаязыковые знания, мнения, оценки и т. п. (собственно рефлексия).
В конце ХХ века интерес к «наивной» лингвистике активизируется, что вызвано как антропоцентрическим поворотом в лингвистике, так и богатством эмпирического материала, к которому языковеды получили доступ в новых условиях (тексты СМИ, интернет-коммуникации, политического и юридического дискурса, обращения в различные справочные службы, личная переписка и т. д.). Продолжается исследование метаязыковой рефлексии в художественных текстах (Н. А. Кожевникова, Н. А. Николина, Л. В. Зубова, М. В. Ляпон, В. Д. Черняк, З. С. Санджи-Гаряева, Г. В. Судаков, Н. А. Батюкова и др.) и в фольклоре (Ю. В. Рождественский, Е. Я. Шмелёва, А. Д. Шмелёв, К. Ф. Седов и некот. др.).
Новый этап в изучении метаязыковой рефлексии связан с оформлением особого научного направления, в центре внимания которого находится обыденное метаязыковое сознание как самостоятельный объект. Рядом ученых (А. Н. Ростова, Н. Д. Голев и др.) были предприняты действия по объединению и координации усилий языковедов, изучающих различные аспекты языкового и обыденного метаязыкового сознания; в результате этих усилий изданы сборник статей «Обыденное метаязыковое сознание и наивная лингвистика» и коллективная монография «Обыденное метаязыковое сознание: онтологические и гносеологические аспекты» (в 3-х ч.). Материалы сборника и монографии обобщают разрозненные до этого момента представления учёных о феномене обыденного метаязыкового сознания, подводят итоги его изучения и намечают дальнейшие перспективы исследования. В настоящее время можно говорить о формирующейся (и сложившейся в общих чертах) отрасли лингвистической науки, внимание которой направлено на метаязыковую деятельность рядового носителя языка.
В § 1.2 «Основные направления изучения метаязыковой рефлексии в современной лингвистике» выяснено, что в исследованиях, посвященных различным аспектам метаязыковой деятельности, как правило, обсуждаются следующие вопросы.
1. Определяя сущность метаязыковой рефлексии, причины ее возникновения и условия протекания, ученые обращают внимание прежде всего на факты метаязыкового поведения, непосредственно связанного с текущей коммуникацией. Большинство исследователей полагает, что в норме метаязыковая рефлексия постоянно сопровождает речевую деятельность (М. М. Бахтин, Л. О. Чернейко, Б. М. Гаспаров, К. Я. Сигал и мн. др.). При этом рефлексия вызывается переживаемой или возможной коммуникативной неудачей. В соответствии с этим специалисты описывают некоторые частные условия и виды общения, стимулирующие метаязыковую деятельность (А. Н. Ростова, Н. Д. Голев, В. Б. Кашкин, И. Т. Вепрева и др.).
Ставший популярным в работах последних лет тезис о зависимости метаязыковой активности от степени личной и общественной свободы (В. Хлебда, И. Т. Вепрева, А. А. Пихурова, Н. А. Батюкова и др.) не выглядит бесспорным. Наблюдения над текстами разных авторов показывают, что метаязыковая рефлексия свойственна как либералам, так и консерваторам, как свободной мыслящей личности, так и индивиду, скованному социальными условностями. Более обоснованными представляются выводы о качественно-количественном варьировании рефлексивной деятельности, обусловленном индивидуальными особенностями личности (М. В. Ляпон, А. Н. Ростова, Б. М. Гаспаров).
Языковое сознание способно к различным видам контроля: полностью сознательному, который может выражаться в вербальных формах, и к подсознательному. О протекании рефлексии на бессознательном уровне пишет целый ряд исследователей (Р. О. Якобсон, Г. О. Винокур, В. Б. Кашкин, Х. Дуфва, М. Ляхтеэнмяки, Н. К. Рябцева, Н. Д. Голев, А. Д. Шмелёв, И. Е. Ким и др.).
2. Выявляя и систематизируя объекты метаязыковой оценки, исследователи отмечают, что в фокус внимания «естественного лингвиста» попадают отдельные слова и выражения, грамматические формы и конструкции, целые тексты (как собственные, так и чужие), закономерности речевого поведения. Многообразие объектов позволяет говорить о разновидностях метаязыковой рефлексии: собственно языковая, речевая, жанровая, риторическая и т. д. Особым объектом речевой рефлексии выступает специфика художественной речи и особенности творческой речевой деятельности писателей и поэтов (В. П. Григорьев, Т. В. Цивьян, Я. И. Гин, К. Э. Штайн, А. Н. Черняков, и др.).
Объекты обыденной метаязыковой рефлексии получают разнообразные оценки и характеристики: «от простейших суждений о том, какое употребление является «правильным» и «неправильным»…, до сколь угодно сложных концептуальных построений» (Б. М. Гаспаров). Разработка содержательной типологии метаязыковых контекстов составляет одну из центральных задач изучения языкового сознания «наивного лингвиста». Различные классификации метаязыковых оценок, во-первых, зависят от специфики оцениваемых языковых объектов, а во-вторых, отвечают конкретным исследовательским задачам.
При анализе рефлексивов определенную трудность составляет разграничение комментариев к языковым единицам и суждений о внеязыковой действительности. Исследователи предлагают критерии разграничения подобных высказываний, но отмечают (Т. В. Булыгина и А. Д. Шмелёв), что четкое разграничение суждений «о языке» и суждений «о мире» не только не всегда возможно, но и не нужно в тех случаях, когда «речь идет о культурно и общественно значимых словах и концептах». Кроме того, случаи, когда «обсуждение… наименования переплетается с описанием денотата», могут носить характер художественного приема и намеренно акцентироваться в литературном произведении. В реферируемой диссертации подтверждается справедливость этих положений.
3. Лингвисты стремятся описать способы речевого воплощения метаязыковых суждений, представляющие собой «скорее систему возможных предпочтений, чем строгих предписаний» (А. Н. Ростова). Система средств метаязыка впервые были рассмотрена в рамках одного исследования А. Вежбицкой, которая объединила на основе метатекстовой функции разнородные маркеры метатекста – метаоператоры, или метаорганизаторы высказывания (вводные конструкции; слова с семантикой «отмежевания» и «примечания»: вроде бы, почти, довольно; кстати, между прочим и т. п.; конструкции с выделенной темой; анафорические местоимения и артикли; некоторые союзы, которые могут указывать на отношения между импликациями; перформативы; графические выделения, интонация и мимика). В современных работах активно исследуются метаорганизаторы устной и письменной речи (Т. Н. Скат, В. А. Шаймиев, И. Т. Вепрева, Ф. Р. Одекова, Н. А. Батюкова и др.), обращается внимание на то, что метаязыковые оценки могут быть как эксплицитными, так и имплицитными (Т. Н. Скат, Л. О. Чернейко, Н. К. Рябцева, З. И. Резанова, Н. Д. Голев, О. Ю. Крючкова и др.), противопоставляются факты непосредственного комментирования и примеры использования языковых единиц, в котором актуализируются представления говорящих о свойствах этих единиц («прямая» и
«косвенная» рефлексия – в терминологии Т. В. Шмелёвой).
4. В специальной литературе описываются функции метаязыковой рефлексии, которые можно условно разделить на три группы: а) текстовые (роль метаязыковых высказываний в организации текста), б) дискурсивные (соотнесение речи с конкретной коммуникативной ситуацией и регулирование процесса общения) и в) социальные (влияние метаязыковой деятельности на социальное взаимодействие людей и на развитие языка как средства коммуникации).
5. Еще один аспект изучения метаязыковой рефлексии – диахронический. Среди немногочисленных работ данного направления заслуживает особого внимания статья Г. В. Судакова «Гиляровский как знаток русской речи», которая иллюстрирует основные принципы изучения метаязыковой личности с позиций историзма: а) рассмотрение материала в контексте общественно-исторических явлений и тенденций языкового развития, б) описание языковой рефлексии как многофакторного процесса и одного из аспектов развития личности, в) систематизация результатов метаязыковой деятельности по исторически значимым параметрам. Методологическое значение для исследования метаязыкового сознания в исторической динамике имеют положения ряда работ Л. Г. Зубковой, в которых развитие метаязыкового сознания (как обыденного, так и научного) связывается с развитием человеческого самосознания вообще.
6. Перед исследователем встает также вопрос о выборе методов а) сбора эмпирического материала и б) обработки этого материала. При сборе свидетельств о деятельности метаязыкового сознания ученые обращаются как к традиционному наблюдению над письменной и устной речью, так и к методам, стимулирующим метаязыковую деятельность носителей языка в специально созданных условиях (эксперимент, анкетирование, интервьюирование и опросы, метод субъективных дефиниций). В исследовательской практике используются следующие методы описания метаязыкового материала: а) интерпретационный анализ; б) статистическая обработка эмпирических данных; в) семантический и семантико-когнитивный анализ метаязыковых контекстов; г) реконструкция невербализованных метаязыковых представлений; д) лексикографическое описание метапоказателей и метаязыковых комментариев; е) теоретико-лингвистический и лингвофилософский анализ метаязыковых аспектов языка, речи, личности.
7. Исследователи обращают внимание на теоретическую и практическую значимость изучения обыденной метаязыковой рефлексии. Наблюдения рядовых носителей языка могут оказаться интересными для лексикографов, специалистов в области семантики, социолингвистики, стилистики, культуры речи, лингводидактики. В то же время ученые предостерегают от абсолютизации данных, полученных при изучении рефлексии «наивного лингвиста».
В современных работах обобщающего характера формулируются наиболее актуальные задачи исследования метаязыковой рефлексии «наивных» говорящих (А. Н. Ростова, В. Б. Кашкин, Н. Д. Голев). Из этого круга вопросов можно выделить те, которые имеют отношение к проблематике реферируемой диссертации: а) моделирование обыденного представления о языке-объекте; б) выявление особенностей «наивных лингвистических технологий» и факторов, влияющих на их формирование; в) описание средств обыденного метаязыка; г) упорядочение терминологии, связанной с изучением «наивной» рефлексии о языке и некот. др.
1.3 «Метаязыковое сознание и формы метаязыковой рефлексии» посвящен описанию уровневой модели метаязыкового сознания. Здесь же получают характеристику формы метаязыковой рефлексии, которые соотносятся с компонентами данной модели.
Метаязыковое сознание – это «область рационально-логического, рефлексирующего языкового сознания, направленная на отражение языка как элемента действительного мира» (А. Н. Ростова). Метаязыковое сознание может быть рассмотрено и как «база данных», включающая сумму представлений о языке, и как операциональная сфера, в которой хранится «программное обеспечение» метаязыковых операций – лингвистические технологии. Своеобразие «данных» и «программ обработки» определяет специфику различных форм метаязыковой деятельности – «от чувственно-интуитивной рефлексии рядового носителя языка… до глубинной рефлексии профессионала-лингвиста» (Н. Д. Голев).
Модель метаязыкового сознания, представленная в диссертации, имеет двухмерный характер (см. схему).
Структура метаязыкового сознания и формы метаязыковой рефлексии
I уровень
«Вертикальная» структура метаязыкового сознания обусловлена возможностью метаязыковых операций различной степени осознанности (см. замечания в работах Н. Д. Голева, Н. Б. Лебедевой, К. Я. Сигала, В. Б. Кашкина и др.).
С I уровнем метаязыкового сознания (предсознанием) соотносится автоматизированный выбор речевых средств и текущий самоконтроль, который не требует от говорящего специальных усилий («нерефлектирующая рефлексия») и обеспечивается знанием семантики языковых единиц и правил их использования. Показателями работы метаязыкового сознания на этом уровне является выбор речевых средств (предполагающий их имплицитную оценку как адекватных замыслу), в том числе выбор используемых в речи метаязыковых терминов, описание своей и чужой речи при помощи воспроизводимых, стандартных речевых формул, использование перформативов и др.
Метаязыковая деятельность II уровня осуществляется в «светлом поле» сознания (собственно рефлексия). Речевой самоконтроль на этом уровне заставляет говорящего исправлять допущенные ошибки или предвидеть возможный коммуникативный сбой и предупреждать его, в том числе оправдывая использование конкретного выражения, или давать оценку употребляемым речевым средствам.
Рефлексия II уровня является осознанной, но демонстрирует значительную стандартизованность. Эта деятельность часто спонтанна; метаязыковые комментарии носят характер импровизаций и функционально привязаны к конкретной коммуникативной ситуации, в рамках которой порождаются. Высказываемые метаязыковые оценки опираются на собственный речевой опыт говорящего и на интериоризированный коллективный опыт, воспроизводят этот опыт, и потому формулирование суждений представляет собой решение задач известного типа.
На II уровне субъектом рефлексии выступает, как правило, обыденное метаязыковое сознание, хотя метаязыковая деятельность может осуществляться с опорой на научное знание (напр., полученное в период обучения). Рефлексия II уровня осуществляется и в рамках научного дискурса (как воспроизведение «готового» знания – напр., в репродуктивных жанрах учебно-научной речи).
В соответствии с задачами работы выделен III уровень метаязыкового сознания, который отличается творческим характером метаязыковой деятельности: объект не просто выводится в «светлое поле» сознания, но и подвергается творческому переосмыслению (примеры нестандартного комментирования фактов языка / речи – в том числе в произведениях фольклора и литературы; явления языковой игры в различных жанрах и стилях речи; лингвистическое мифотворчество; научно-лингвистическое творчество). Если на II уровне осознания выявляются объективные свойства материала (семантика, структура, особенности функционирования), то рефлексия III уровня в процессе творческой переработки создает определенного рода приращения, обогащает содержание объекта и расширяет возможности его использования и интерпретации.
«Горизонтальная» структура метаязыкового сознания определяется существованием разнотипных лингвистических технологий. На II уровне выделяются две формы метаязыковой рефлексии: обыденная и научная; на III уровне – три: научная, обыденная и поэтическая, каждая из которых характеризуется собственными предпосылками, целями, технологиями и ценностными ориентирами. Научная рефлексия опирается на теоретическое знание и стремится к поиску объективных закономерностей в сфере языка / речи; для научной лингвистической рефлексии важны такие ориентиры, как достоверность, обоснованность, доказательность, верифицируемость, парадигмальность. Обыденная рефлексия опирается на «наивное», в значительной степени мифологизированное представление о языке и на речевой опыт личности и коллектива. Она стремится к поиску и осмыслению доступных коммуникативных средств. Для обыденной рефлексии важны такие ориентиры, как практичность, объяснительность, мифологичность и некот. др. Поэтическая метаязыковая рефлексия наблюдается в первую очередь в фольклоре и художественной литературе. Она опирается на весь комплекс доступных представлений о языке (и обыденное знание, и научное) и стремится к их эстетическому использованию. «Критерием истины» для такой рефлексии выступает не достоверность интерпретации языковых фактов, а эстетическая мотивированность этой интерпретации.
Метаязыковое сознание и метаязыковая рефлексия соотносятся как
«устройство» и его функция. Метаязыковая рефлексия – это ментальное действие, которое эксплицируется в вербальной форме в виде рефлексива.
Нужна помощь в написании автореферата?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Представленная схема отражает особенности как индивидуального, так и коллективного (общественного) метаязыкового сознания. Однако, подобно всем другим способам представления не наблюдаемого непосредственно феномена, она имеет условный и упрощенный характер и не отражает всей сложности взаимоотношений между разными формами метаязыкового сознания. В связи с этим в работе делается ряд примечаний к схеме, сущность которых сводится к следующему.
1. Не существует четкой границы между бессознательной рефлексией и осознанной (собственно рефлексией).
2. Научное знание и обыденные представления можно (и следует) разделять в плане гносеологическом, но не всегда возможно разграничить эти сферы в плане онтологическом. С одной стороны, рядовой носитель языка может пользоваться метаязыком науки, опираться на знания, полученные в процессе обучения. С другой, – в роли носителя «наивного» представления может выступать и лингвист, поскольку для личности ученого характерна «конкуренция» профессионального и обыденного сознания, отмеченная многими специалистами (Б. А. Успенский, Л. П. Крысин, А. Д. Шмелёв, М. А. Кронгауз и др.).
3. Современное представление о соотношении обыденного лингвистического знания и науки не может исчерпываться положением о простой иерархии этих форм: каждый из этих вариантов должен признаваться социально ценным; в структуре общественного сознания они дополняют друг друга; установление ошибочности обыденных представлений не является главной целью изучения «наивной» картины языка.
4. С представлением об обыденном метаязыковом сознании связано понятие «рядовой носитель языка», которое приобретает различное содержание в трактовке разных исследователей. В реферируемой диссертации определения обыденный, наивный и научный лишены оценочности и функционируют как относительные прилагательные, а определение рядовой не свидетельствует о низком качестве метаязыковой способности. Содержание обыденного метаязыкового сознания интерпретируется в работе не как искаженное, неточное знание о языке, вызванное недостаточной специальной подготовкой, а как сумма специфических представлений, обусловленных в первую очередь позицией «пользователя», воспринимающего язык как «часть себя»: своей личности, своей жизни. Писатель, являясь рядовым носителем языка (поскольку его взгляд на язык, выразившийся в художественных текстах, – это взгляд через призму обыденного метаязыкового сознания), занимает в социуме особое место, его мнение влияет на формирование «языкового вкуса эпохи».
5. Оппозиция сознательного и бессознательного в метаязыковой деятельности не равна оппозиции вербализованного и невербализованного.
6. Рефлексия I уровня (подсознательная) и II (сознательная) может эксплицировать различные, иногда противоречащие друг другу метаязыковые представления и установки – так проявляется противоречие между бытийным и рефлексивным уровнями коммуникативного сознания. Контроль на уровне подсознательного выбора допускает использование речевых средств, которые на уровне сознательного контроля признаются сомнительными или недопустимыми, так как на втором уровне рефлексии включаются «ограничители», связанные с требованиями внешней культуры, с общественными запретами и предпочтениями. Отсюда следует, что а) данные, полученные при изучении метаязыковой рефлексии одного уровня не могут служить надежным средством верификации результатов изучения рефлексии другого уровня; б) если неосознанная рефлексия свидетельствует о личном выборе говорящего, то рефлексия второго уровня – это выбор и оценки, в значительной мере испытавшие влияние социальных «ограничителей» и свидетельствующие об особенностях коллективного метаязыкового сознания; в) изучение неосознанной и осознанной метаязыковой рефлексии требует разных методов.
7. «Лингвистики» третьего – творческого уровня – демонстрируют черты сходства и различия; они могут взаимодействовать и влиять друг на друга.
В § 1.4 «Некоторые замечания по поводу терминологии» отмечается, что интенсивному развитию соответствующей области знания, изучению метаязыковой деятельности в рамках различных научных школ и концепций сопутствовало стихийное формирование терминологии, которая сегодня нуждается в упорядочении. Некоторые термины выглядят неудачными в силу различных причин (напр., «обыденная металингвистика»); в то же время существует ряд объективных сложностей терминообразования, связанных с необходимостью противопоставить объект и изучающую его науку, разграничить уровни языка и метаязыка, метаязыка и металингвистики и др.
Автор диссертации считает, что было бы логично закрепить: а) за объектом изучения – обозначения «наивная лингвистика», «бытовая лингвистика»,
«стихийная лингвистика», «народная лингвистика», «естественная лингвистика»,
«обыденная лингвистика», а также (несколько отличающийся по значению и связанный с изменением угла зрения на объект) термин «обыденное метаязыковое сознание»; б) за изучающей этот объект наукой – термины «лингвистика метаязыкового сознания», «гносеология обыденной лингвистики» (Н. Д. Голев) или «теория обыденной лингвистики», «теория обыденного метаязыкового сознания».
Далее рассматриваются основные термины, служащие для номинации «единиц метаязыкового функционирования языка» (Н. Д. Голев). Обозначения «метаязыковые высказывания» (Т. В. Булыгина, А. Д. Шмелёв), «оценки речи» (Б. С. Шварцкопф), «суждения о языке» (Б. М. Гаспаров) описывают контексты, в которых метаязыковое суждение максимально эксплицировано – в их круг не включаются контексты с вербально не выраженной оценкой. Термины «показания языкового сознания» (А. Н. Ростова, О. И. Блинова и др.) и «маркеры рефлектирующего сознания» (О. Ю. Крючкова) переводят «семантический фокус» на связь высказываний о языке / речи с деятельностью сознания. При этом в кругу обозначенных явлений рассматриваются не только развернутые вербальные комментарии, но и «скрытые показания метаязыкового сознания». Эти термины соответствуют задачам описания разнообразных средств экспликации метаязыковой рефлексии, однако не вполне удобны из-за своей «неоднословности». Широко распространенный термин «метатекст» характеризуется многозначностью даже в текстах, посвященных непосредственно метаязыковой деятельности: им обозначают а) функционально-семантическую категорию текста, «высказывание о высказывании» (А. Вежбицка, Ю. М. Лотман, Ю. Д. Апресян, Е. В. Падучева, Н. К. Рябцева и мн. др.) и б) любой текст о языке (< метаязыковой текст), метаречь (И. С. Куликова и Д. В. Салмина, А. Н. Ростова, Н. Д. Голев и мн. др.).
Предложенный И. Т. Вепревой термин «рефлексив» привлекателен не только своей лаконичностью – он позволяет зафиксировать в качестве специфического объекта изучения особый тип высказываний (по признаку содержания) и подвергнуть этот тип собственно лингвистическому анализу с точки зрения семантики, структуры и функции. В диссертации термин «рефлексив» понимается достаточно широко – как всякий метаязыковой контекст, реализующий (эксплицитно или имплицитно) метаязыковое суждение о любом факте языка / речи. Терминами «метаязыковое высказывание» и «метаязыковой комментарий» обозначаются разновидности рефлексивов; термины «метаязыковое суждение», «метаязыковая оценка (характеристика)» указывают на план содержания рефлексива.
Во второй главе («Рефлексив – единица метаязыкового функционирования») анализируются семантические и формальные свойства метаязыковых контекстов. Эта глава предваряет собственно анализ метаязыковых контекстов и призвана ответить на вопрос, по каким признакам тот или иной отрезок речи опознается именно как метаязыковое высказывание.
В § 2.1 «Семантика и структура рефлексива» говорится о том, что рефлексив может представлять собой самостоятельный текст / дискурс или входить в состав дискурса как особый речевой акт – отдельный шаг на пути к достижению коммуникативной цели. Рефлексив выделяется исследователем из речевого потока на основании его интегрального признака – метаязыковой функции; этой функции соответствует и типовая семантическая структура рефлексива, которую образуют обязательные компоненты: а) объект рефлексии (единица языка, факт речи, которые подвергаются комментированию), б) статусный квалификатор (обозначение, которое указывает на лингвистический статус объекта: слово, падеж, подлежащее, жанр и т. д.), в) субъект метаязыковой оценки и г) собственно метаязыковая характеристика. Ср.:
Антагонизм – ад кромешный (слово это перевел содержатель табачной лавочки, человек ученый, так как служил вахтером в кадетском корпусе) (Н. Лейкин).
Здесь объект рефлексии – это лексическая единица антагонизм, статусный квалификатор – метаоператор слово, субъект метаязыковой оценки – содержатель табачной лавочки, собственно метаязыковая характеристика – это присваиваемое слову значение ‘ад кромешный’.
Семантика субъекта метаязыкового суждения реализуется в рефлексиве: а) при помощи лексических показателей, б) в виде пресуппозиций, формируемых предыдущей частью текста или в) отсутствием каких-либо показателей субъекта (нулевая форма выражения, указывающая на обобщенного субъекта метаязыковой оценки – «все, всякий»).
Помимо обязательных, в структуру рефлексива могут включаться факультативные компоненты: это квалификаторы, называющие условия проявления признака или причины оценки. Так, в следующем примере выделенные компоненты указывают на условия истинности метаязыковой оценки – время и место:
В 1924 году, говорят, из Владикавказа в Тифлис можно было проехать просто: нанять автомобиль во Владикавказе <…> Но в 1921 году самое слово «нанять» звучало во Владикавказе как слово иностранное (М. Булгаков).
Компоненты семантической структуры могут быть представлены вербально, а могут представлять собой импликации.
Выявление семантической организации рефлексива принципиально важно: именно наличие у отрезка речи соответствующих семантических признаков служит основанием для установления его метаязыкового статуса даже при отсутствии формальных показателей. Кроме того, представленная модель может служить инструментом систематизации рефлексивов.
Далее рассматриваются формальные признаки рефлексивов. По признаку структурно-семантической и функциональной самостоятельности выделяются а) рефлексивы-тексты (напр., стихотворение в прозе И. Тургенева «Русский язык», рассказ Н. Тэффи «Реклама» и т. п.; пословицы, загадки о языке и речи, анекдоты-толкования и т. п.) и б) рефлексивы-субтексты (фрагменты текста), которые подразделяются на внутритекстовые и маргинальные (авторские примечания, авторские пояснения и ремарки в пьесах, предисловия).
2.2 «Метапоказатели в фольклорных и художественных текстах» посвящен описанию формальных признаков метаязыковых контекстов (средств метаязыка). Система метапоказателей представлена в виде структуры с центром и периферией. Ядром этого своеобразного поля служат прямые сигналы метаязыковой рефлексии – единицы и конструкции, которые наиболее явно и однозначно выражают метаязыковое содержание (собственно метаоператоры: метаязыковые термины слово, обозначать и т. п., вводные конструкции типа фигурально выражаясь, как говорят в Одессе и т. п., модальные слова и частицы дескать, якобы, так называемый и др., прилагательные и наречия с семантикой квалификации речи русский, по-английски и т. п., конструкции, оформляющие чужую речь, графические выделения, знак ударения, кавычки, многоточие, тире).
Периферию поля «метаязыковости» составляют косвенные сигналы рефлексии – единицы и конструкции, для которых метаязыковая функция не является первичной (они «приспособлены» для её выполнения). Косвенные сигналы, обладающие регулярной материальной формой, названы аналогами метаоператоров, к ним отнесены: а) некоторые синтаксические структуры (конструкции с семантикой тождества, пояснения, уточнения, градации, противопоставления; вставки; вопросно-ответные единства; диалогическая цитация; способы визуального «квантования» информации); б) отдельные лексические средства (частицы, местоимения, наречия типа что ли, как его там, както, всякие там и т. п.), в) нестандартная графика и орфография. Материально не выраженные средства метаязыка представлены нулевыми метаоператорами; под этим термином понимаются случаи отсутствия непосредственных метапоказателей при наличии имплицитных метаязыковых суждений: а) пространственное соположение единиц со сходным планом выражения (Так, в приведенном на с. 5 примере № 2 семантическая связь между словами крутить и круча понятна адресату речи, хотя и не прокомментирована автором); б) намеренное нарушение языкового стандарта, в том числе языковая игра; в) воспроизведение стандартов оформления речи (имитация, стилизация, пародирование).
В четырех главах второй части диссертации («Обыденное метаязыковое сознание по данным фольклора и художественной прозы») рефлексивы рассматриваются как экспликаторы «наивных» метаязыковых представлений.
В главе 3 «Коллективное метаязыковое сознание в зеркале русского фольклора» анализируются фольклорные тексты. Произведение устного народного творчества в процессе функционирования подвергается множественным «редактированиям», причем вектор изменений всегда направлен в сторону смысла, который осознается как наиболее значимый для коллектива носителей. Поэтому данные фольклора можно считать достоверными показателями метаязыкового сознания этноса.
Поскольку метаязыковая рефлексия в русском фольклоре не становилась ранее предметом монографического исследования, в диссертации предпринят анализ материала по жанрам (сказки, былины, исторические песни, легенды, фольклорные пародии, пословицы, поговорки, загадки, частушки, анекдоты, тексты детского фольклора, интернет-фольклор) с последующей систематизацией рефлексивов по тематическому признаку.
Нужна помощь в написании автореферата?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
В § 3.1 «Метаязыковая рефлексия в традиционном и современном фольклоре» дается обзор метаязыковых представлений фольклорного социума, воплотившихся в фольклорных текстах. В произведениях практически всех жанров устного народного творчества встречаются многочисленные примеры собственно языковой и речевой рефлексии. Для произведений традиционного фольклора характерна преимущественно речевая рефлексия (даже в тех случаях, когда используется лексема язык), что объясняется практическим характером обыденного сознания, опорой этого сознания на повседневный коммуникативный опыт. Видимо, можно вести речь о том, что в фольклорных метаязыковых контекстах феномены языка / речи / речевого поведения представлены нерасчлененно – как единая онтологическая сущность, репрезентируемая в действительности в виде процесса пользования языком. Речевая рефлексия в традиционном фольклоре носит отчётливо дидактический характер: в метаязыковых суждениях обобщается коммуникативный опыт народа и утверждаются нормы речевого поведения.
К наиболее «метаязыковым» жанрам можно отнести паремии, которые демонстрируют следующие особенности: 1) пословицы и поговорки обобщают знания о повседневной коммуникативной деятельности (в которую включен коллективный автор), выражая одновременно и разноаспектную оценку моделей речевого поведения; 2) реконструируемые на основе изучения паремий метаязыковые представления не только эксплицированы в виде пословичных суждений, но и присутствуют в коллективном сознании фольклороносителей в виде прагматических пресуппозиций, невысказанных мнений, реакциями на которые служат пословицы и поговорки; 3) в семантике пословицы содержится в свернутом виде целая парадигма субъективно-модальных значений, которые выборочно реализуются в речи в соответствии с иллокутивными намерениями говорящего (напр., как положительная или отрицательная оценка, как сентенция или инструкция и т. п.); 4) модальной константой всякой пословицы является ее безусловная истинность, которая подтверждается авторитетом выраженного в ней общего мнения. Паремии метаязыковой тематики позволяют выявить значимые для фольклорного социума семиотические оппозиции, связанные с коммуникативной деятельностью: 1) оппозиция «слово – дело» (На словах что на гуслях, а на деле что на балалайке; Горлом изба не рубится); 2) оппозиция: «речь – молчание» (Доброе слово – серебро, а молчание – золото; Кто меньше толкует, тот меньше тоскует).
Особая зона обыденного метаязыкового сознания, которая имеет свою проекцию в фольклорных текстах, – это вера в магическую силу слова. В текстах устного народного творчества эта вера проявляется в различных волшебных словах и заклинаниях, способных приводить в действие тайные механизмы бытия (Так, в былинах о Добрыне Никитиче словесной магией владеет мать главного героя; персонажи сказок обращаются к разнообразным «волшебным словам»; на магические возможности речи обращают внимание и паремии: Материнская молитва со дна моря вынимает; Не поминай черта к ночи). Наиболее ярко представление о магии речи воплотилось в жанрах заговора и заклички, онтологическую природу которых определяет вера в возможность изменять положение дел в реальном мире, воздействуя словом на мир нематериальных сущностей. В подобных текстах актуализируются не только магические, но и эстетические свойства речи: эстетическое оформление речи усиливает ее суггестивность и удовлетворяет глубинную потребность человека в красоте.
Регулярны в традиционном фольклоре тексты, связанные с осмыслением различных случаев отступления от языкового стандарта в речи носителей других языков (или других диалектов): дразнилки, прозвища, анекдоты, паремии, загадки, песни и предания. В подобных текстах реализуется одна из констант обыденного метаязыкового сознания: критика «чужого» как средство идентификации «своего».
Яркий пример метаязыковой рефлексии в фольклоре – топонимические легенды и предания (самостоятельные тексты соответствующего жанра или мотивы в различного рода исторических преданиях). Технология создания топонимических легенд – «наивное» этимологизирование, включающее две метаязыковые операции: 1) подбор «мотиватора» на основе ассоциаций по сходству плана выражения, 2) «изобретение» сюжета, который обеспечил бы семантическую мотивированность топонима. Такой сюжет формируется на основе характерного для конкретного сообщества (этнического, регионального) информационного тезауруса, поэтому в топонимических легендах непременно присутствуют отсылки к значимым для сообщества «местам памяти». Напр., регулярный мотив таких легенд – пребывание в регионе крупных исторических деятелей и случавшиеся с ними происшествия (Так, топоним Люберцы народная легенда связывает с приятным впечатлением Екатерины II от случившейся там ночевки и т. п.). Топонимические легенды предупреждают когнитивный диссонанс фольклороносителя, связанный с немотивированностью топонима, способствуют созданию определенного социально-исторического имиджа конкретного социума, служат удовлетворению эстетической потребности. Мотивировки географических имен в топонимических легендах всегда носят «народно-этимологический» характер, и наблюдение над ними позволяет не столько устанавливать реальное происхождение имен, сколько делать выводы об особенностях мотивационной рефлексии носителей языка.
На паронимическом сближении и «наивной» этимологизации основаны тексты ряда народных примет (В апреле земля преет; На Феклу копай свеклу и др.). Показателем метаязыковой рефлексии в фольклоре служат различные виды языковой игры; она часто встречается в загадках и некоторых сказках и свидетельствует о внимании носителя языка к свойствам языковых единиц. Загадка по своей жанровой природе является метаязыковым текстом, поскольку представляет собой «толкование наоборот». Кроме того, в загадках используются различные способы «усложнения задачи» – языковая игра, основанная а) на различных видах омонимии (Ср.: От чего гусь плавает? – От берега); б) на референциальной двусмысленности, при которой эксплуатируется отсутствие маркеров авто-
нимности в устной речи (Что стоит между стеной и дверью? – Буква «И»).
Жанровая рефлексия получает отражение, например, в докучных сказках, которые, с одной стороны, воспроизводят узнаваемые черты сказки (зачин: Жили-были…; Поехал мужик на базар… и т. п.; метатекстовый ввод: Не расска- зать ли тебе сказку? и др.), а с другой – нарушает жанровую норму (обманывает ожидание адресата, основанное на представлении о жанровой норме). Характерные черты жанров воспроизводятся также в фольклорной пародии.
Современное устное народное творчество характеризуется активной метаязыковой рефлексией. К наиболее показательным в этом отношении жанрам можно отнести детский фольклор, частушки, современный городской анекдот, интернет-фольклор и некоторые другие. Так, в детском фольклоре (считалки, дразнилки, ответы на дразнилки, приговорки, всевозможные «ловушки» и «обманки», переделки, перевертыши, абсурдные стихи, «школьный словарь» и т. п.) речевая рефлексия реализуется в виде суждений, в которых утверждаются нормы речевого общения и высказывается негативная оценка осуждаемых в детском коллективе моделей поведения (Рыба, рыба, рыба-кит, / Рыба правду говорит, / Если рыба будет врать, / Ее надо наказать; Кто хвалится – в уборную провалится и др.). Детский фольклор – это сфера словесного творчества; здесь и реализуется, и обогащается метаязыковая способность ребёнка. Напр., различные приемы языковой игры обнаруживают представления фольклороносителей о свойствах языковых единиц и конструкций (– Скажи «газета». / – Газета. / – Ты начальник туалета; Знаешь, как расшифровывается слово «КОЛЯ»? / – Нет. / – Корова Отелилась Летом. / – А я? / – А ты зимой и т. п.).
Примеры метаязыковой рефлексии в частушках связаны с комическим отражением диалектной фонетики («Милый мой, цасы у вас,/ Погляди, который цас» / – «Да какие там цасы, / Одна цепоцка для красы») и с интерпретацией актуальной лексики и актуальной дискурсивной практики.
Особой формой вербализации метаязыковой рефлексии являются реплики-коррективы – высказывания, построенные по похожим семантическим схемам и использующиеся для «исправления» речи собеседника, содержащей нежелательное слово (Кто последний? – Последняя у попа жена, а я крайняя; реакция на обращение по фамилии: Не фамильярничай, не в ЗАГСе и т. п.). Негативные реакции на слово могут быть вызваны представлением о его ненормативности или магических свойствах (ср.: Когдато он свято верил, что расспросы – гибель для задуманного дела: «Закудакали – добра не будет». И. Бунин). Корректирующие реплики могут быть возражением на содержание реплики-стимула (интенцию собеседника):– Мне стыдно! – Стыдно у кого видно…; – Я сам… – Посамее тебя в клеве сидят! (Ответные реплики, являющиеся реакцией на обсценные выражения и / или содержащие обсценизмы, внешне похожи на реплики-коррективы, но выполняют либо функцию апотропаического действия –являются своеобразным оберегом, – либо игровую, эстетическую). Распространённость и повторяемость реплик-корректив, устойчивость их лексико-грамматического состава сближает их с паремиями.
В одном ряду с фольклорными жанрами в диссертации рассматриваются крылатые слова о языке и речи, которые роднит с паремиями не только воспроизводимость, но и «обработанность» в соответствии с коллективными представлениями: в процессе функционирования крылатые слова могут изменять лексический состав, корректируют прагматический смысл, приобретают ту семантику, которая более актуальна для коллективного сознания носителей языка. Например, известная цитата из стихотворения в прозе «Русский язык» И. С. Тургенева великий, могучий, правдивый и свободный в современной речи, как правило, подвергается редукции, «теряет» эпитеты правдивый и свободный. В то же время выражение великий и могучий превратилось в своеобразное перифрастическое наименование русского языка и характеризуется высокой частотностью. Причиной подобной трансформации, видимо, является не только стремление к экономии речевых усилий, но и «семантический отбор»: носитель языка «отсекает» второстепенные определения и оставляет те характеристики, которые кажутся ему наиболее актуальными. Анализ каждой такой трансформации, как и выявление их типологии, может стать способом изучения коллективного метаязыкового сознания.
В диссертации анализируются особенности метаязыковой рефлексии в интернет-фольклоре, в рамках которого возникают особые разновидности текстов. Так, в аспекте метаязыковой рефлексии интересны анекдоты и шутки, которые используют графические сигналы рефлексии, например, графодеривацию (Крупной фирме требуется программист. Знание компьютера ПРЕВЕДствуется), не читаемые в данном контексте знаки (Доктор, помогите! Я не выговариваю букву @), а также сетевую орфографию латиницей (– Почему у правительства Норвегии нет своего сайта? / – Потому что его официальный адрес был бы www. gov. no).
Для сетевого фольклора характерны пародии и стилизации, техника комизма которых основана на совмещении двух реальностей: с одной стороны, виртуальной, а с другой, – фольклорной, религиозно-мифологической, книжно-литературной и т. п. Ср. анекдот, в котором воспроизводится сказочный зачин и завязка, но логика развития сюжета принадлежит миру компьютерной игры:
Прибежала курочка к кузнецу: «Кузнец, кузнец, дай скорее хозяину хорошую косу. Хозяин даст коровушке травы, коровушка даст молока, хозяюшка даст мне маслица, я смажу петушку горлышко: подавился петушок бобовым зёрнышком». – «Косу я, конечно, дать могу. Но почему бы тебе просто не взять у меня масла?» – «Да-а?! И запороть такой отличный квест?!»
Отдельный параграф (§ 3.2 «Лингвистический анекдот») посвящен анализу анекдотов, в которых в эксплицитной или имплицитной форме реализуются метаязыковые знания, представления, суждения, оценки. Основные когнитивные стратегии метаязыковой деятельности автора анекдота, – это а) сопоставление
«своего» и «чужого» в речи; б) актуализация и оценка «нового», в) утрирование
«типичного», г) собственно метаязыковое комментирование, когда свойства языковых выражений являются не средством, а предметом изображения.
В анекдотах, сопоставляющих «свое» и «чужое» в языке, фольклороноситель фиксирует характерные черты «чужого» и тем самым осмысливает особенности «своего». Поэтому подобные тексты служат формой презентации национальной и / или культурной идентичности коллективного автора. Для анекдотов, сопоставляющих «свое» и «чужое» в языке, характерен ряд типовых сюжетов: а) обсуждение самобытности и непостижимости русского языка, которая проявляется в орфографии, в грамматике, в существовании идиом; б) моделирование ситуации так называемого лингвистического шока и / или коммуникативной неудачи в условиях межкультурного контакта (при столкновении различных языковых кодов).
«Свое» и «чужое» в языке, в речевом поведении противопоставлено в анекдотах как «правильное» и «неправильное», «стандартное» и «маркированное», «обычное» и «смешное» (что в целом характерно для фольклорного сознания).
Регулярным объектом метаязыковой рефлексии в анекдоте становятся новые явления языка / речи: лексические инновации, актуальные речевые жанры и дискурсивные практики. Так, носитель фольклора обыгрывает новые и «модные» слова и выражения; в таких анекдотах предлагаются толкования, комически интерпретирующие означаемое (1), обыгрываются омонимия и паронимия (2), подвергаются неконвенциональной расшифровке аббревиатуры (3) и псевдоаббревиатуры (4), актуализируется внутренняя форма актуальных названий (5), устанавливаются ложные словообразовательные связи или трансформируется словообразовательное значение (6) и т. д.
(1) Что такое гласность? / – Это правда, только правда и ни-че-го кроме правды; (2)
- Здесь в Народный фронт записывают? – Да, дедуля. – А винтовку дадут? – А вам зачем?
- Полицаев отстреливать; (3) Как расшифровывается ЛДПР? – Люблю за Деньги Потрепаться о России; (4) Слово «Горбачев» означает: Готов Осуществить Решения Брежнева, Андропова, Черненко, Если Выживете; (5) Основная интрига выборов: какой будет Россия? Единой, но не справедливой или справедливой, но не единой?; (6) У армянского радио спрашивают: «Что такое медвежья услуга?» – «А мы на политические вопросы не отвечаем».
Типичное для устного народного творчества направление в интерпретации актуальной лексики – это снижение образа, профанация «высокого» и серьезного, что осуществляется в том числе и при помощи метаязыковых операций (ср. аналогичные приемы в скоморошьих песнях, фольклорных пародиях, частушках и т. п.).
Анекдоты, в которых утрируются типичные речевые явления, представляют собой комические шаржи, воссоздающие а) особенности русской речи инофонов и иноязычной речи; б) речевые характеристики лингвокультурных типажей (анекдоты о новых русских, о блондинках, о прапорщиках, одесситах и т. п.); в) узнаваемые черты известной личности (неразборчивая речь Л. И. Брежнева, картавость и характерные словечки В. И. Ленина, нáчать, прúнять, углýбить в анекдотах о Горбачеве и т. п.); г) модели фольклорных, литературных и речевых жанров; д) черты прецедентных текстов, е) типичное речевое поведение в стандартных коммуникативных ситуациях. Примеры речевой рефлексии показывают, что в представлении носителя языка речевые явления (жанры, ситуации, речевые портреты, дискурсивные практики) представлены как полевая структура, в центре которой – наиболее яркие признаки, легко узнаваемые при пародировании. Именно «центральные» признаки актуализируются в анекдотах.
Наконец, последняя группа лингвистических анекдотов – это тексты, которые носят подчеркнуто метаязыковой характер: в них актуализируются (и нередко комментируются) свойства языковых единиц и выражений. Носитель языка обращает внимание на возможность выбора используемого кода коммуникации, выражает экспрессивное отношение к самой возможности перекодирования речи и к ее функциональным возможностям (ср. известный анекдот о том, как название диссертации «Как решетом воду носить» было исправлено на формулировку «Анализ проблем транспортировки вещества в жидком агрегатном состоянии в сосудах с перфорированным дном»).
В составе анекдотов немало текстов, которые представляют собой толкования и имеют форму дефиниции (1) или диалога (2). Однако толкования в анекдотах только стилизованы под дефиниции, их задача состоит не в объяснении непонятного слова, а в том, чтобы дать оценку внеязыковому объекту или же предложить такое толкование, которое приведет адресата к неверному пониманию (3):
- Русские называют словом «дорога» то место, по которому собираются проехать;
- У армянского радио спрашивают: «Что такое муж?» – «Заместитель любовника по хозяйственной части»; (3) – Пап, а кто такой ангел? / – Ну-у… такой маленький, с крылышками, летает… / – Кусается?
К собственно метаязыковым относятся многочисленные анекдоты, предметом которых является языковая игра и в которых актуализируется многозначность, омонимия и квазиомонимия слов и выражений («Как найти площадь Ленина?» – «Надо длину Ленина умножить на ширину Ленина»), осуществляется реконструкция внутренней формы слова (– Почему в школе уроки, а в институте – пары? / – Потому что в школе учатся, а в институте – парятся) и т. п.
Особого внимания в аспекте изучаемой темы заслуживают анекдоты, комический эффект которых основан на совмещении собственного языкового (референтного) и метаязыкового (автонимного, автореферентного) планов и на следующих механизмах: а) использование омонимии термина и нетермина (1), б) эксплуатация характерного для «наивного» сознания отождествления означаемого и означающего (2), в) обыгрывание отсутствия маркеров автонимности в устной речи (3):
«Алло, это Международный валютный фонд?» – «Да!» – «Вы обещали перевести деньги» – «Переводим, «деньги» – это «money»»; (2) «О, дорогая, скажи мне самое грязное слово, которое ты знаешь!» – «Носки!»; (3) Я знаю «джиу-джитсу», «самбо», «дзюдо», «айкидо» и много других страшных слов.
В основе «сюжетообразования» анекдотов нередко лежит метаязыковая рефлексия высокой степени точности, свидетельствующая о том, что представление носителя о языке носит достаточно детализированный характер. Именно в анекдоте наиболее ярко отразились тенденции развития метаязыковой рефлексии в фольклоре, в частности – значительное влияние книжной культуры, которое проявляется в следующем: 1) в фокус метаязыковой рефлексии современного фольклорного социума попадают явления книжной речи, которые становятся объектом оценки, имитации, пародирования; 2) в фольклорный текст вовлекаются прецедентные факты литературы: имена литературных героев, авторов, цитаты из прецедентных текстов и т. п. (ср. многочисленные анекдоты о Му-му, Наташе Ростовой и др.); 3) для целого ряда фольклорных текстов метаязыковая рефлексия, которая в традиционном фольклоре носила характер импликаций, становится основным содержанием и направлена на комментирование явлений, связанных с грамотностью, письменной речью, с содержанием школьного курса русского языка (Слова с корнями -лаги -ложпишутся только так и никак иначе. Исключения: логин и лажа); 4) трансформировалось характерное для фольклорной метаязыковой рефлексии представление о норме. Если для традиционного фольклора норма – это то, что привычно, узуально (так говорят все «свои»), то в текстах современного фольклора вербализуется отношение к норме как к чему-то логически мотивированному, что поддается или должно поддаваться объяснению (ср. постоянный мотив в анекдотах о «нерусской» школе, который эстетически отмечен именно как парадоксальный: Это нельзя понять, это надо запомнить).
Таким образом, наиболее часто в фольклорных текстах подвергаются осмыслению следующие лингвистические объекты: нормы речевого поведения; магические свойства речи; явления дискурсивной практики, маркированные как «чужое», «типичное» и «новое»; игровой потенциал языковых единиц и выражений. В целом метаязыковая рефлексия является важной содержательной частью русского фольклора и выполняет целый ряд функций: когнитивную (обобщение коммуникативного опыта старших поколений), дидактическую (передача знаний молодому поколению) и гедонистическую (меткие наблюдения над фактами языка и речи, способы их эстетического оформления призваны доставлять рассказчику и адресату интеллектуальное удовольствие).
В главе 4 «Метаязыковое сознание в зеркале художественного текста» анализируются метаязыковые контексты, выбранные из произведений русской художественной прозы XIX – начала XXI вв. Литературное произведение (в отличие от фольклорного) реализует личные представления и вкусы автора, в том числе языковые и метаязыковые, однако писатель является частью языкового коллектива, и его сознание – это часть культурного самосознания общества, поэтому изучение метаязыковых суждений, вербализованных в художественных текстах, позволяет делать выводы о некоторых общих закономерностях обыденной метаязыковой рефлексии.
4.1 «Языковая и речевая рефлексия в художественной прозе» содержит общий обзор и тематическую группировку метаязыковых контекстов.
В § 4.2 «Языковые единицы в обыденном метаязыковом сознании» более подробно анализируются рефлексивы, посвященные языковым единицам различных уровней: от звуков до синтаксических конструкций.
Метаязыковая рефлексия в художественной прозе характеризуется высокой активностью и тематическим богатством. В обобщенном виде содержание этой рефлексии можно представить в виде следующей таблицы (В основе классификации лежит соотнесение полученных данных со структурой и содержанием современной лингвистической науки):
Отраженные в таблице аспекты рефлексии четко разграничиваются в гносеологическом плане, однако онтологически не могут быть так же четко разделены, поскольку: а) некоторые виды оценки лежат в области пересечения проблематики различных лингвистических дисциплин (например, ассоциативные связи слова составляют проблему как психолингвистики, так и когнитивной лингвистики; социолингвистическая маркированность слов и выражений интересует как лексикологию, так и социолингвистику и т. д.); б) один и тот же акт рефлексии может совмещать разноаспектные оценки языкового / речевого факта.
Нужна помощь в написании автореферата?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Как видно из таблицы, метаязыковая рефлексия в художественной прозе охватывает практически все объекты, которые попадают в поле зрения лингвистической науки. В то же время интерпретация этих объектов обыденным сознанием отличается от их научного описания. И выбор конкретных объектов метаязыковой оценки, и содержание этой оценки обусловлены содержанием коммуникативной практики личности и коллектива – обыденная лингвистика по самой своей природе в высочайшей степени антропоцентрична. Этим обстоятельством обусловлен ряд особенностей обыденной интерпретации фактов языка и речи, которые подробно проанализированы в главе 4 диссертации (в автореферате данный тезис иллюстрируется лишь отдельными примерами).
Так, частотность метаязыковых высказываний разной тематики неодинакова и тесно связана с коммуникативной значимостью того или иного явления. Например, в картотеке комментариев, связанных с функциональными возможностями языка, количественно значительно преобладают рефлексивы, так или иначе говорящие о невозможности точно передать мысль посредством слова (своего рода вариации на тему «Мысль изреченная есть ложь»; ср.: … для меня самое большое мучение, что еще ни разу, ни единого, не выразил я чтолибо точно, на том пределе, который ощущал, и гдето глубоко у подножия мысли барахтаются мои слова… А. Битов). Идея коммуникативного бессилия языка – одна из констант метаязыкового сознания профессионального литератора, с которой связан целый ряд частных наблюдений и выводов. Так, специалисты отмечали, что «обнаружить лексические лакуны в своем родном языке гораздо труднее, чем в языке чужом» (М. Ю. Федосюк), однако напряженное внимание к языку как «рабочему инструменту» позволяет авторам художественных текстов обнаруживать в русском языке лакуны, указание на которые – один из постоянных мотивов русской прозы (особенно в литературе первой половины XIX в.).
Другая особенность касается интерпретации коннотаций номинативных единиц в художественных текстах. С одной стороны, в отличие от толковых словарей, где характеристика употребления дается обобщенно (при помощи помет спец. и т. п.), функциональная и социальная атрибуция единиц «стихийным лингвистом» более конкретна (как говорят моряки, философы, геологи, доктора и т. п.). С другой стороны, в художественных текстах отмечаются и особые виды маркированности слов и выражений, связанные с некоторыми особенностями употребления, осознаваемыми носителем языка: 1) характеристики, обусловленные эстетической задачей автора (напр., слово любовь – лидер по количеству комментариев – характеризуется как сильное, горяче, нехорошее, высокое, шершавое, заезженное, пустое и др.); 2) соотнесенность слова, выражения с определенными типами дискурса: с коммуникацией в определенных сферах деятельности или с конкретными жанрами (Разве я не вечный путешественник, как и всякий, у кого нет семьи и постоянного угла, «домашнего очага», как говорили в старых романах? И. Гончаров); 3) отмеченность слов и выражений, которую можно назвать персонологической, поскольку она соотносится с определенными типами языковых личностей (напр., целый ряд авторов указывает на то, что слово волнительно характерно для актерской среды); 4) ассоциативная связь единицы с конкретными языковыми личностями, употреблявшими соответствующие выражения (…сроки их, выражаясь по Горькому, были Сроки с большой буквы. А. Солженицын); 5) устойчивые ассоциации с конкретными текстами, в которых эти единицы употреблялись (Был он тихий, робкий, в круглых очечках и на милиционерато, чудак, совсем не походил… Это словосочетание очень любил В. М. Шукшин, и «круглые очечки» непременно попали сюда из «Калины красной»… Е. Попов). Перечисленные виды маркированности обладают разной степенью языковой «системности» и неодинаково «освоены» лингвистической теорией и практикой.
Предметом лексического комментирования в художественных текстах становятся не только единицы, которые традиционно рассматриваются как явления лексико-фразеологического уровня (слова, составные наименования, фразеологизмы), но и некоторые сочетания слов нефразеологического типа, которые говорящий воспринимает как целостные единицы (…с командиром его у меня сложились, как пишут в воспоминаниях генералы, хорошие отношения. А. Азольский). Комментаторы выделяют подобные формулировки из речевого потока как целостные образования. Не будучи единицами языка, эти выражения представляют собой единицы, которыми оперирует языковое сознание – «коммуникатвиные фрагменты» (Б. М. Гаспаров).
Рядом особенностей характеризуются метаграмматические представления «наивного лингвиста». Во-первых, они реализованы в текстах не только в виде развернутых комментариев, но и как пресуппозиции, фоновые знания. В частности, показателями «свернутой» метаязыковой рефлексии могут служить различные случаи употребления или стилистической интерпретации грамматических терминов и понятий. Так, в следующем примере возможность метафорического употребления терминов обусловлена представлением об адъективе как необязательном компоненте высказывания, который не оказывает решающего влияния на смысл речи, но придаёт ей красоту и убедительность:
Отнекивался, отнекивался Мир-Гаджи-Фетхали <…> однако ж честолюбие перемогло: уступил. В придачу к нему послали еще двух почетных беков, толстяка Гусейна и сухопарого Ферзали: то были два прилагательных, без которых как модные русские, так и модные фарсийские существительные имена не выезжают. Разумеется, и здесь употреблены были они не для смыслу, а для парада, для поддакиванья. Депутация отправилась (А. Бестужев-Марлинский).
Метаграмматическая рефлексия носителя языка часто является реакцией на особые языковые явления, единицы и / или условия коммуникации, которые стимулируют метаязыковую активность: 1) наличие лакун в грамматической системе языка, которые интерпретируются как препятствие для точного выражения смысла; 2) новые грамматические явления в речевой практике (которые, как правило, оцениваются негативно); 3) осознание семантических потенций языковых единиц (напр., семантические различия грамматических синонимов);
коммуникативные возможности, которые предоставляет грамматическое варьирование; 5) инокультурные традиции использования модальных средств, буквальное перенесение которых в русский язык невозможно / нежелательно, так как они плохо «встраиваются» в грамматическую систему русского языка, вызывают незапланированные коннотации (О, добрые немцы, которые принесли в Одессу секрет великолепного приготовления колбас и глагол «иметь». / – Я имею гулять. / – Я имею кушать. / В Одессе всё «имеют», кроме денег. В. Дорошевич); 6) явления грамматического синкретизма – напр., семантическая сложность девербативов, которые не утрачивают связи с глаголом, демонстрируя разное соотношение признаков ‘предметность’ и ‘процессуальность’; ср.:
Растение, вот к чему неизбежно возвращаюсь, думая о Гончаровой. Какое чудесное, кстати, слово, насущное состояние предмета сделавшееся им самим. Нет предмета вне данного его состояния. Цветение (чего-то, и собирательное), плетение (чего-то, из чего-то, собирательное), растение – без ничего, единоличное, сам рост. Глагольное существительное, сделавшееся существительным отдельным, олицетворившее собой глагол. Живой глагол. Существительное отделившееся, но не утратившее глагольной длительности. Состояние роста в его разовом акте ростка, но недаром глагольное звучание – акте непрерывном, акте-состоянии, – вот растение (М. Цветаева).
Объектом метаграмматической рефлексии становятся, как правило, единицы и конструкции, 1) связанные непосредственно с выбором средств выражения (в речи рассказчика, персонажа), 2) демонстрирующие национально-культурное своеобразие русской грамматики, 3) обладающие изобразительно-выразительным, игровым потенциалом.
Разнообразные и разнотемные метаязыковые суждения, которые извлекаются из фольклорных и художественных текстов, демонстрируют некоторые общие свойства и закономерности деятельности обыденного метаязыкового сознания, которые описываются в главе 5 «Обыденная лингвистика как система представлений и как технология».
В § 5.1 «Особенности «наивного» взгляда на язык» говорится о специфических чертах обыденной лингвистики и о закономерностях деятельности обыденного метаязыкового сознания. Прежде всего отмечены «зоны» принципиального несовпадения научной и «наивной» лингвистики.
1. Высказываемые носителями языка оценки могут по-разному соотноситься с научным знанием: могут быть точными и вполне корректными, но могут представлять собой искреннее заблуждение и даже намеренно сконструированный лингвистический миф.
2. Обращает на себя внимание диалектическое единство системности и асистемности объекта «стихийной» лингвистики: если коллективное метаязыковое сознание демонстрирует признаки системности, то для отдельной языковой личности нелингвиста характерно заполнение этой области сознания не системой взаимосвязанных фактов, а отдельными «маячками», некими ключевыми словами, которые образуют вокруг себя ассоциативные поля, в большей или меньшей (или в минимальной) степени соответствующие знаниям, полученным в период систематического обучения. Ср. следующее замечание о содержании обыденного метаязыкового сознания:
Все исключения, непроизносимые согласные, звонкие на месте произносимых глухих, безударные гласные – все это бултыхалось в его голове, как вода в неполном бочонке, который везут по ухабам, и выплескивалось с неожиданной силой (А. Чудаков).
3. Нечеткость метаязыковых представлений у «стихийного лингвиста» сочетается с высоким аксиологическим статусом как самого языка, так и знания о нем; ср. весьма показательное наблюдение:
Я через полуоткрытую дверь каюты слышу, как начштаба отчитывает молодого писаря. / – Слушай меня, Водоплясов! В русском языке есть слова. Их там много. Среди них попадаются глаголы и существительные. А есть прилагательные, понимаешь? А? И есть наречия, числительные, местоимения. Они существуют отдельно… А когда их, эти самые слова, составляют вместе, получаются предложения, где есть сказуемые, подлежащие и прочая светотень. И все это русский язык. Это наш с тобой язык. У нас великий язык, Водоплясов! В нем переставь местами сказуемое и подлежащее – и появится интонация. Вот смотри: / «Наша Маша горько плачет» и «Плачет Маша горько… наша». А? Это же поэзия… А есть предложение в одно только слово. Смотри: «Вечереет. Моросит. Потемнело». Одно слово, а сколько в нем всякой великой ерунды! … Где тебя научили так писать?! Кто тебя научил?! Покажи мне его, и я его убью! Зверски зарежу! Я его расковыряю! Я отомщу за тебя, Водоплясов! (А. Покровский).
4. Обыденное метаязыковое сознание, хотя и противопоставляется в гносеологическом аспекте научному знанию, но онтологически не изолировано от последнего. «Естественная лингвистика», безусловно, «подпитывается» фактами науки – и в условиях получения образования, когда метаязыковая рефлексия личности формируется целенаправленно, и под влиянием популярных лингвистических идей, которые распространяются за пределы профессионального дискурса, переживая неизбежные трансформации (ср., напр., лирическое отступление в «Мертвых душах», касающееся своеобразия языков и соотносимое с популярными в период написания произведения идеями В. Гумбольдта: …всякий народ своеобразно отличился каждый своим собственным словом, которым … отражает … часть собственного своего характера и т. д.).
5. В ряде случаев имеет место «параллельное» осмысление лингвистической проблемы научным и обыденным метаязыковым сознанием. Например, внимание ученых привлекают лингвоспецифичные слова, которые активно обсуждаются и в тестах художественной прозы (напр., авось, ничего, степь и др.).
6. Часто обыденные мнения о языке совпадают с фактами научной рефлексии на более ранних этапах развития лингвистики (напр., «осуждение» языковой динамики, отождествление членов предложения и частей речи и др.).
7. В ряде случаев можно отметить «опережающий» характер «стихийной» лингвистики по отношению к научно-лингвистической рефлексии: в художественных текстах обращается внимание на факты языка / речи, которые – на момент создания произведения – не стали еще предметом лингвистического исследования (национально-культурная специфика русского языка, существование «семейного» языка, феномен нейролингвистического воздействия речи, возможность лингвистической прогностики и др.).
Специфика «естественного» взгляда на язык проявляется в стратегиях метаязыковой интерпретации – обыденных лингвистических технологиях. Так, обыденное метаязыковое сознание стремится к упрощению своего объекта и способов его интерпретации, которое проявляется, например, в неразличении устной и письменной речи, в нечётком разграничении, а иногда и намеренном отождествлении означающего и означаемого, в неразличении языковой материи и метаязыковых установлений. Упрощенное представление о языке проявляется и как «доверие» к плану выражения языковой единицы, заставляющее «наивного» лингвиста предполагать и доказывать смысловую и/или генетическую близость единиц со сходным планом выражения (установление псевдоэтимологии слова, паронимическая аттракция, восприятие фоносемантических ассоциаций как имманентного свойства звука и др.).
Практическая направленность «естественной лингвистики» предопределяет такую особенность обыденного метаязыкового сознания, как повышенное внимание к функциональной стороне языка. Это внимание проявляется а) в комментировании социальных функций языка, б) в приписывании слову определенной силы, в) в существовании в метаязыковом сознании носителя своего рода презумпции комфортности (функционального удобства) языка, согласно которой языком должно быть «комфортно» пользоваться. Такая презумпция основана на ощущаемой языковой личностью антропоцентричности языка: язык существует для того, чтобы обслуживать коммуникативную и познавательную деятельность человека, а потому может и должен оцениваться в соответствии с тем, насколько он «справляется» с этой задачей, насколько удобен в использовании, насколько он изоморфен интеллекту и деятельности человека. В связи с этим говорящий субъект чутко реагирует на малейшие признаки языкового «дискомфорта» (функциональное несовершенство языка, «нелогичность» иностранного языка по сравнению с родным, немотивированность лексических единиц, лакуны в системе языка, разрыв между фонетикой и орфографией и др.).
Указанные особенности обыденных лингвистических технологий последовательно проявляются в таком интегральном и системообразующем свойстве обыденного метаязыкового сознания, как его мифологичность. Анализу этого обстоятельства посвящен § 5.2 «Мифологичность как свойство обыденного метаязыкового сознания».
В современных гуманитарных науках под мифом понимается сложный феномен общественного сознания – не подвергаемая критике «высшая истина, личностно и конкретно переживаемая индивидом, объясняющая ему мир и задающая модели поведения в этом мире» (Д. Б. Гудков). Миф может быть вербализован и в виде развернутого нарратива, и в форме лаконичного суждения типа У бабы язык длинный, а ум короткий, и даже в виде компонентов семантики слова. Современное научное знание трактует миф как «диалектически необходимую категорию сознания и бытия вообще» (А. Ф. Лосев). «Вымышленность» рассматривается как возможный признак мифа, но не обязательный и не главный.
«Логика мифа» подчас характерна и для утверждений, формулируемых авторами научных работ, что обусловлено в какой-то мере спецификой гуманитарного знания (Л. Г. Зубкова, В. Н. Базылев и др.).
Мифологизированность / иррациональность – конститутивный признак обыденного сознания, противопоставляющий его рациональному, научному сознанию. С этой точки зрения, все, что может быть «записано» на «чистый лист» обыденного сознания, приобретает черты мифа, поскольку миф – это форма существования обыденного знания; в этом смысле термин «миф» лишен негативных коннотаций. Для мифа как формы существования обыденного представления характерен ряд признаков.
1. Мифологическое представление, как правило, является упрощенным и схематизированным, поскольку основано не на детальном и всестороннем анализе, а на опыте восприятия внешней стороны явления (на освоении результатов коллективного опыта) и на абсолютизации отдельных аспектов этого явления. Мифологическое упрощение достигается двумя способами: а) гипертрофируется один аспект явления, один признак объекта и т. п., и при этом не учитываются другие (например, стереотипное представление о женской болтливости, выраженное в пословице Не ждет баба спросу – сама все скажет, игнорирует существование женщин, обладающих сдержанным характером); б) формируется «многослойный» образ-миф, отдельные составляющие которого четко не дифференцированы, границы диффузны, понятийная составляющая размыта, но актуализированы коннотации (напр., миф об уникальном богатстве русского языка в сравнении с иностранными, как правило, не включает в свой сюжет мотивов, которые четко объясняли бы, чем именно русский язык превосходит другие языки). Вследствие этого миф в определенном смысле – искажение реальности, однако «неправда» мифа не препятствует обыденной деятельности, а напротив, задает ей необходимое направление.
2. Миф не нуждается в логическом обосновании и не стремится к научной достоверности (в ряде случаев принимаются «наукообразные» аргументы, для мифа важна не правда, а правдоподобие). Миф предполагает полное доверие.
3. Если научное знание континуально и логично, то миф принципиально дискретен и эклектичен: его отдельные мотивы не вытекают один из другого, могут противоречить друг другу и при этом сосуществовать в одном индивидуальном сознании. Так, мифологическое представление о превосходстве русского языка над другими языками, его силе, могуществе и богатстве сочетается в обыденном сознании с представлением о «слабости» языка, угрожающей ему «порче», о необходимости его защищать. Противоречащие друг другу мифологические мотивы в обыденном сознании не вступают в отношения противопоставления или дополнительности (в отличие от альтернативных научных концепций) – они существуют независимо друг от друга, и их противоречивость не осознается носителем мифа.
4. Миф отличается от обычной, бытовой выдумки тем, что имеет определенные культурные последствия: влияет на общественное сознание и общественное поведение, отражается в коллективном (фольклорном) и индивидуальном творчестве. Миф приобретает прецедентность: он более или менее широко известен в социуме, поддерживается его членами, цитируется, передается как факт. Важной характеристикой мифа является его сознательная поддержка социумом, «достраивание» и развитие. Направление такого «достраивания» можно с большей или меньшей вероятностью прогнозировать, поскольку оно соответствует системе ожиданий общества.
Лингвистический миф, являясь совокупностью обыденных представлений о языковом объекте, может быть представлен в виде отдельных суждений (эксплицитных или имплицитных). Поэтому лингвистический миф, как и иные метаязыковые представления, может изучаться двумя способами: 1) интерпретация эксплицированных метаязыковых суждений и 2) реконструкция на основе данных речи глубинных представлений о языке (в том числе не осознаваемых носителем).
Содержательно миф представляет собой некий «сюжет», который складывается из отдельных мотивов (или состоит из одного мотива). В диссертации предложена классификация лингвистических мифов (мотивов) по тематическому признаку. Прежде всего, мифологические мотивы можно разделить на «лингвофилософские» и «практические». «Лингвофилософские» мотивы призваны объяснять языковую реальность, они охватывают наиболее общие вопросы происхождения, сущности, развития языка, касаются сакральных свойствах языка и отдельных единиц, вопросов соотношения языка и действительности, языка и сознания, языка и культуры, особенностей различных языков, превосходства одних языков над другими и т. п.
«Практические» мотивы – это мифы-инструкции, которые не только объясняют язык, но и дают рекомендации: как нужно им пользоваться, как с ним обращаться, какого отношения к языку можно требовать от окружающих и т. п. Среди практических мифов можно выделить: а) ортологические, б) лексикографические, в) лингводидактические, г) металингвистические.
К ортологическим мифам относятся всевозможные «правила» употребления языковых единиц в устной и / или письменной речи. Так, к ортологическим относится «литературноцентрический» миф, который представляет собой «отождествление всего русского языка и литературной нормы» (Н. Б. Лебедева) – отсюда выражение Нет такого слова – о словах, находящихся за пределами литературного языка. Многие из ортологических мифов связаны с явлением гиперкоррекции («сверхправильности»), которое характерно для носителей просторечия. Одним из источников гиперкоррекции является представление об абсолютной симметрии означающего и означаемого, согласно которому слово должно иметь одно значение, а употребление его в других значениях нарушает «правильность» и логичность языка. Так, в репликах-коррективах, о которых говорится в § 3.1, реализуется представление о том, что слово последний может иметь только «обидное» значение ‘самый плохой’.
Лексикографические мифы обыденного сознания связаны со стереотипными представлениями о словарях. В обыденном сознании словарь обладает абсолютным авторитетом; мифологичность этого представления состоит а) в абсолютизации «правоты» словаря, который не может ошибаться, и б) в ожидании того, что словарь может дать окончательный ответ по любому спорному вопросу. Среди словарей безусловная пальма первенства принадлежит толковому словарю В. И. Даля, к которому обращаются авторы и персонажи художественных текстов, поскольку существует презумпция, что в этом словаре представлено все, что есть в языке (причем в современном). Данный миф связан не столько с неразличением нормативных и описательных словарей, сколько с убежденностью носителя русской лингвокультуры в том, что словарь обязан быть нормативным.
Лингводидактические мифы касаются обучения языку (родному и иностранному). Наиболее значимым, имеющим многочисленные последствия, является «орфографоцентрический» миф, который отождествляет язык с орфографией, а владение языком – с орфографической грамотностью. «Дочерние» мифологемы развивают основные идеи орфографоцентризма – так, например, в обществе существует представление о том, что орфографическая грамотность эквивалентна интеллектуальной состоятельности, что все авторитетные персоны обязательно обладали (обладают) высоким уровнем грамотности и т. д. Отдельный мотив орфографоцентрического мифа – невероятная трудность русской орфографии и существование особой невосприимчивость к ней, которую невозможно преодолеть никакими педагогическими усилиями. Ср. анекдот:
Один мальчик все время писал слово «пошёл» через «о». Учительница его заставила остаться после уроков и написать это слово пятьдесят раз, чтоб запомнить. Мальчик все сделал, как велела учительница. Уходя домой, он оставил ей записку: «Я написал 50 раз слово «пошёл» и пошол домой».
Для русской лингвокультуры орфографоцентрический миф выглядит закономерным и органичным, поскольку согласуется с характерным для русской ментальности высоким аксиологическим статусом книжно-письменной речи и орфографической грамотности.
Металингвистический миф – это «наивное» представление о лингвистической науке и о деятельности ученых. В специальной литературе отмечалось, что для различных лингвокультур характерен миф о лингвистике, которая призвана «охранять» язык от его «порчи», и мифологическое представление об ученом-языковеде, который а) знает о языке всё и б) безупречно владеет языком (М. Yaguello). С точки зрения «наивного» носителя языка именно лингвисты уставнавливают норму, которая отождествляется с языком в целом.
Таким образом, мифологичность является интегральным и системообразующим свойством обыденного сознания, в частности – метаязыкового сознания. Мифологичность, с одной стороны, проявляется как стратегия обработки метаязыковой информации, а с другой, – реализуется в виде значительного фонда лингвистических мифов, бытующих в социуме и поддерживаемых носителями языка.
В § 5.3 «Метаязык обыденной лингвистики» анализируются лексические средства (своего рода «термины») обыденного метаязыка, которые можно условно разделить на три группы: 1) общеупотребительные метаязыковые обозначения, о которых обычно говорят в связи с «нерефлектирующей рефлексией»; это слова, в которых закрепились «наивные» представления о языке (слово, значение, говорить, возражать, немногословный и т. п.) и которые когда-то пришли в метаязык лингвистической науки из общенародного языка; 2) обозначения, заимствованные из научной лингвистики: синонимы, орфография, подлежащее, инфинитив и т. п., которые в языке «стихийного лингвиста» могут сохранять свое терминологическое значение или изменять его (ср. обозначения человеческий язык, литературный язык, диалект и др.); 3) слова и выражения, приобретающие окказиональное метаязыковое значение в составе рефлексивов – нередко они используются в составе тропов (напр., о словах с отрицательными коннотациями – загаженные слова; об устаревших – слова пахнут сыростью графских развалин и т. п.). Термины первой группы именно как единицы «естественного» метаязыка получали освещение в целом ряде лингвистических работ; семантика и функционирование терминов второй и третьей группы в обыденном метаязыке пока не становились предметом специального исследования. Изучение «естественной» терминологии как части метаязыка представляется перспективной задачей теории обыденной лингвистики.
Глава 6 «Очерки «стихийной» лингвистики» посвящена реконструкции отдельных метаязыковых представлений. Соответствующие «разделы» обыденной лингвистики описываются с точки зрения их содержания (объекты метаязыковой рефлексии) и способов лингвистической интерпретации (виды метаязыковых оценок, способы их экспликации, «логика» обыденной метаязыковой деятельности). Метаязыковые представления носителей языка выявлялись как путем анализа эксплицированных суждений, так и на основании косвенных показателей (контекстной семантики метаязыковых терминов, презумпций метаязыкового характера, фактов языкового / речевого поведения и т. д.).
В § 6.1 «Обыденная социолингвистика» анализируется одна из составляющих обыденного метаязыкового сознания – представление о социокультурных вариантах языка (идиомах) и их соотношении. «Естественному лингвисту» свойственно более или менее четкое представление о варьировании языка, вербализуемое как при помощи сочетаний «прилагательное + язык» (напр., одесский язык, профессиональный язык) или «язык + сущ. в род. пад.» (ср.: язык центральных русских губерний), так и при помощи метаязыковых терминов более узкого значения сленг, жаргон, диалект, просторечие, наречие и т. п.
Социокультурная дифференциация языка – бесспорный факт для обыденного метаязыкового сознания. Однако «наивное» представление о ней не совпадает с научной моделью; это представление детерминировано речевым опытом носителя языка (доступные ему коммуникативные ситуации, дискурсивные практики, типы языковых личностей и т. д.). Различия между научной и наивной моделью социолингвистической дифференциации языка можно иллюстрировать при помощи схемы (см. след. страницу).
Общенациональный русский язык представлен в обыденном метаязыковом сознании совокупностью вариантов. Основным вариантом выступает повседневная и общепонятная, «обычная» речь («нормальный», «человеческий» язык, которую носитель часто называет просторечием, хотя содержание этого понятия не равно содержанию лингвистического термина «просторечие».
«Обычный» язык – это немаркированная, основная форма повседневной речевой коммуникации рядовых носителей языка, допускающая индивидуальное варьирование, которое обусловлено личным опытом говорящего. «Обычный» язык – это наиболее понятная, ясная форма речи, и представление об этой форме как «первичном коде» соотносится с идеей внутриязыкового перевода сообщений, созданных во «вторичном» коде, на «нормальный» язык.
Основному варианту противопоставлены, с одной стороны, усложнённые формы речи (официальная, научная, профессиональная, философская, торжественная и др.), а с другой, – более грубая, жаргонизированная речь.
Отличается от «обычного» («нормального») языка и литературный язык (речь), который занимает в системе коммуникативных вариантов особое место – это образцовая, красивая речь, но скорее идеал, нежели реальность. Само прила гательное литературный в сочетании литературный язык используется как качественное, обозначая признак речи, который может быть ей присущ в большей или меньшей степени. Литературный язык – это безусловная ценность, оазис чистоты, предмет гордости и восхищения, некое совершенство, однако подверженное опасности утраты, забвения.
Жаргон – это в целом осуждаемая форма языка, которую, однако, охотно используют говорящие, так как это престижно, современно и демократично.
Даже в речи «культурных» людей жаргонизмы используются как экспрессивное средство. При этом противоречие между признаками «осуждаемый» и «престижный» является мнимым, так как для русского коммуникативного сознания характерен разрыв между рефлексивным и бытийным уровнями отношения к языку – при этом разрыве осуждаемое может активно использоваться.
Представления и мнения о языке, его разновидностях, содержании языковых единиц (в том числе метаязыковых терминов) могут изменяться с течением времени. Так, например, территориальные диалекты русского языка не представляются обыденному метаязыковому сознанию нашего современника актуальной формой существования языка; в современной художественной литературе они практически не упоминаются, тогда как в текстах предшествующих периодов эта тема обсуждалась: отмечались фонетические и лексические черты говоров, оценивалась диалектная лексика в ее соотношении с общеупотребительной. Однако феномен регионального варьирования языка осознается рядовыми носителями: в литературе конца XX – начала XXI вв. часто фиксируются особенности речи тех или иных городов, регионов; в массовом сознании актуализируется представление о «языках городов».
«Естественный лингвист» остро ощущает размывание социальных границ идиомов. Для него употребление ненормативной лексики всё ещё является ярким «социальным знаком», однако обыденное метаязыковое сознание воспринимает жаргонизмы и как активизирующееся стилистическое средство. Это, безусловно, новое явление в практике использования языка, которое не фиксировалось ранее. Тексты современной литературы свидетельствуют о том, что разнородные языковые элементы в речи одного говорящего перестали выглядеть эклектично. Таким образом, носители языка заметили и закрепили в метаязыковых суждениях одну из тенденций развития современного русского языка – стремление социальных диалектов к превращению в регистры, то есть такие варианты языка, которые различаются не носителями, а сферой использования.
Термины, обозначающие идиомы, в обыденных метаязыковых суждениях демонстрируют широкий диапазон семантического варьирования (Так, обозначения сленг, жаргон, просторечие, диалект могут замещать друг друга и образуют своеобразный синонимический ряд). Социолингвистические термины в научной и обыденной лингвистике могут различаться не только «предметным» содержанием, но и характером коннотаций. Так, для научно-лингвистического сознания термин просторечие обладает семантическими компонентами (более или менее удаленными от семантического ядра) ‘сниженный’, ‘непрестижный’, ‘ненормативный и т. д. Становясь термином обыденного метаязыка, слово просторечие обозначает повседневную речь, наиболее употребительную, «нормальную» форму языка и потому не имеет перечисленных коннотаций.
В § 6.2, который называется «Активные языковые процессы современности в зеркале обыденного сознания», речь идет о реакциях носителя языка на один из самых сильных «раздражителей» – языковые / речевые инновации. Современный фольклор и литература (в том числе массовая литература, которая близка фольклору способностью оперативно реагировать на действительность) показывают, что в фокус внимания «наивного лингвиста» попадают, как правило, инновации в лексике (возникновение новых слов и выражений, значительная часть которых функционирует в статусе агнонимов; активизация заимствований; рост продуктивности ряда словообразовательных моделей; функционирование ключевых слов текущего периода; «модные» слова) и в дискурсивной деятельности (изменения в общественной речевой практике, актуальные речевые жанры, прецедентные тексты, типовые коммуникативные ситуации, стереотипы языкового
/ речевого поведения). Активные языковые процессы идентифицируются в обыденном метаязыковом сознании как «новое» (отличное от «старого») и как «типичное» (характеризующееся регулярностью проявления).
В литературном тексте «новое» и «типичное» комментируются с точки зрения семантики, прагматики и норм употребления; для фольклора характерна в первую очередь комическая интерпретация фактов языка и речи. При этом суждения о «новом» носят, как правило, вербализованный характер, а представления о «типичном» и «модном» реализуются не только в виде комментариев, но и как результат речевого выбора (например, при создании «языкового пространства» в художественном мире произведения, при моделировании речевого поведения персонажа, в словопроизводстве по активным моделям и т. д.).
В § 6.3 «Лингвистический миф в отражении фольклора и литературы» осуществлен комплексный анализ одного из наиболее популярных мифов русской лингвокультуры – мифа о русском мате. Выявлены устойчивые мотивы этого мифа, которые регулярно воспроизводятся в текстах фольклора и художественной литературы. Русский мат оценивается обыденным сознанием как лингвоспецифичный феномен и подвергается подробному и разноаспектному комментированию; общий пафос этого мифа – положительная в целом оценка явления, утверждение его богатых коммуникативных возможностей и уникальности. Миф о русском мате демонстрирует характерные признаки социального мифа: упрощенность и схематизированность представлений, прецедентность, способность к развитию. Рассмотренные примеры «достраивания» мифа коллективным сознанием позволили выявить основные принципы такого достраивания: а) «селективность» – отбор фактов, согласующихся с «логикой мифа», и игнорирование других фактов; б) «центростремительность» – вовлечение в «орбиту» мифа разнородных фактов и интерпретация их в соответствии с «логикой мифа» (Так, любое попавшее в фокус внимания социума новое слово, выражение, название, которое может подвергнуться рифмовке, ассоциативному, паронимическому или этимологическому сближению с обсценизмом и т. п., обязательно подвергнется этой метаязыковой операции; ср. интерпретации в анекдотах и шутках названия Ё-мобиль) и в) «поиски авторитета» – создание сюжетов и мотивов, связанных с авторитетными персонами (Это, как правило, персоны-мифологемы; ср.: Пушкин тоже матом ругался…; Столыпин считал, что нельзя без мата руководить такой страной, как наша и т. п.).
Часть III диссертации называется «Рефлексив – компонент художественного текста». Глава 7 «Метаязыковые комментарии в аспекте анализа художественного текста» посвящена проблемам, связанным с изучением рефлексивов как конструктивного компонента текста и средства экспрессии в художественной речи.
В § 7.1 «Проблемы изучения рефлексива как компонента художественного текста» обобщается опыт изучения метаязыковой рефлексии русских писателей, в том числе – рефлексии, воплощенной непосредственно в художественных текстах. В целом ряде исследований (напр., работы В. П. Григорьева, Я. И. Гина, Н. А. Николиной, Л. В. Зубовой, Т. В. Цивьян, Н. А. Кожевниковой, В. Д. Черняк, К. Э. Штайн, А. Н. Чернякова, А. Глушко, Н. А. Батюковой и др.) формулируются положения, которые позволяют выдвинуть в качестве особого объекта исследования способы эстетической интерпретации сведений о языке / речи в художественных текстах – своего рода «поэтическую лингвистику», субъектом которой выступает автор произведения и которая а) характеризуется специфическим составом объектов, б) выдвигает собственные принципы интерпретации этих лингвистических объектов, в) располагает целым арсеналом особых лингвистических технологий и г) оперирует особым метаязыком.
Общеизвестно, что в художественном произведении все элементы не случайны, они обусловлены авторским замыслом, подвергнуты сознательной селекции, а следовательно, всегда являются результатом метаязыковой рефлексии писателя. Если в «обычной» речи рефлексивы актуализируют отдельные осознанные компоненты в автоматизированной в целом речевой деятельности, то в принципиально «отрефлектированной» художественной речи они выступают как средство выразительности. Рефлексивы в литературном тексте – это намеренно актуализированные метаязыковые суждения, несущие эстетическую нагрузку в соответствии с идейно-эстетическим содержанием произведения. В параграфе делается попытка сформулировать ряд проблем, которые связаны с изучением рефлексивов как стилистического средства.
1. Специфика объекта метаязыковой рефлексии в художественном тексте. Авторская рефлексия о мире имеет характер не только «отражающий» (комментирование реально существующих явлений), но и креативный, «творящий» (создание новой реальности – художественного универсума). Соответственно, в качестве метаязыковых контекстов следует рассматривать и примеры создания автором «воображаемых» фактов языка. Таким образом, лингвистические положения, которые становятся в художественных текстах объектом эстетического преобразования, имеют два источника: 1) «реальная лингвистика» (данные науки и «наивные» представления о языке) и 2) авторский вымысел («ирреальная лингвистика»). К фактам «ирреальной лингвистики» относятся следующие: а) конструирование языков (преимущественно лексики) фантастических миров или изображаемых социальных групп; б) моделирование языковой практики и дискурсивного поведения воображаемых сообществ (топонимика и антропонимика вымышленной страны, речевой этикет обитателей ирреальных миров, «искусственные» речевые жанры); в) создание и комментирование авторских новообразований, которые не только обладают особыми экспрессивными свойствами, но и нередко заполняют лакуны в лексической системе языка (ср. лагерник у А. Солженицына, связитель у Е. Шкловского и под.); г) неконвенциональная трактовка реально существующих языковых единиц и выражений: установление воображаемых словообразовательных и этимологических связей (1), нетрадиционная семантизация слов и выражений (2); установление новых системных связей (синонимических, антонимических, ассоциативных и т. п.) языковых единиц (3) и др. Ср.:
Слово «западло» состоит из слова «Запад» и формообразующего суффикса «ло», который образует существительные вроде «бухло» и «фуфло». (В. Пелевин);
…одеваются во все заграничное, не выезжая за пределы родной области (так называемый телекинез)… (М. Мишин); (3) …в сущности, это полные синонимы – слово «счастье» и слово «жизнь»… (В. Пьецух); Человек … начинает выпадать из стаи, становится аутсайдером (так хотелось применить неологизм – аутстайером, выпавшим из стаи. Вот где, оказывается, скрывается антоним: не стайер – спринтер, а стайер – аутстайер) (С. Штерн).
2. Мотивы метаязыкового дискурса. Как известно, под мотивом понимается «традиционный, повторяющийся элемент фольклорного и литературного повествования» (И. В. Силантьев). Наблюдения показывают, что существуют стандартные смысловые схемы, которые регулярно реализуются в метаязыковых суждениях об однотипных объектах. Например, в контекстах, связанных с художественной рефлексией названий (как собственных имен, так и нарицательных), регулярно реализуются следующие мотивы: а) отсутствие названия, безымянность, б) присвоение имени, названия, в) обсуждение соответствия имени (названия) и его носителя, г) ссылка на этимологию имени, д) сопоставление двух онимов как средство сопоставления означаемых и т. д. Жанровая рефлексия связана с такими регулярными мотивами, как а) перечисление типичных признаков жанра, б) указание на сферу использования жанра, в)суждения об уместности / неуместности жанра в конкретных условиях коммуникации, г) история жанра и др. В рефлексивах, посвященных аббревиатурам, наиболее часты следующие мотивы: а) указание на непрозрачность внутренней формы, б) расшифровка аббревиатур, в) конструирование новых аббревиатур, г) сопоставление аббревиатуры и «обычного» слова и т. д.. Однотипные мотивы, созданные по общим смысловым схемам, содержательно и структурно варьируются в условиях конкретных текстов и реализуют разные художественные задачи.
3. Художественные приемы, связанные с использованием рефлексивов. Под приемами понимаются способы формулирования метаязыковых суждений и включения их в текст, создающие для соответствующих отрезков речи образные приращения. В диссертации выделено три группы приемов, связанных с использованием рефлексивов: 1) способы образной характеристики фактов языка и речи: использование метаязыковой лексики как основы разного рода тропов; способы образного представление самих фактов языка и речи (например, изображение речи через образы жевания, глотания, при помощи
«вещных» метафор и т. п.); 2) приемы стилистического использования языковых единиц, в которых актуализируются метаязыковые представления (например, разнообразные интерпретации идеи «внутренней пустоты знака», позволяющей слову расширять и трансформировать свое значение, а говорящему – наполнять слово различным содержанием, и др.), и 3) техники использования формы метаязыковых суждений как средства металогической речи (толкование слов и выражений, лингвистическое комментирование языковых единиц, межъязыковой и внутриязыковой перевод; референциальные игры и т. д.).
4. Функции рефлексивов в художественном тексте. Рефлексивы в художественном тексте выполняют два вида функций: а) конструктивные функции проявляются в соотношении рефлексивов с эстетической доминантой и эстетическими оппозициями, в их связи с сильными позициями текста; б) художественные (изобразительно-выразительные) функции рефлексивов заключаются в их использовании для изображения и характеристики объекта (характерологическая функция) или для выражения авторского отношения к изображаемому (эмоционально-экспрессивная функция). Метаязыковые комментарии в тексте практически всегда актуализированы, выражают важные для произведения идеи и выполняют разнообразные художественные функции. Поэтому рефлексивы можно рассматривать в качестве «подсказок» для читателя – своеобразных
«ключей» для интерпретации текста (данное положение иллюстрируется в работе примерами из романов «Отцы и дети» И. Тургенева и «Герой нашего времени» М. Лермонтова).
В § 7.2 «Аспекты анализа рефлексивов» дается характеристика трех основных направлений изучения метаязыковых комментариев в аспекте филологического анализа текста. Первое направление – «от рефлексива» – предполагает исследование метаязыковых контекстов определенного тематического или структурного типа в одном или нескольких произведениях. Цель анализа – разработка типологии и выявление функциональной специфики рефлексивов данного типа. В работе представлен образец такого анализа на примере метатекста в прозе В. П. Некрасова. Второе направление – «от текста» – предполагает исследование метаязыковых комментариев в аспекте целостного или выборочного анализа конкретного произведения. Такой анализ выявляет роль рефлексивов в создании образной системы произведения. Примером подобного подхода может служить описание речевой рефлексии в «Скучной истории» А. П. Чехова. Третий путь анализа – «от темы» – заключается в выявлении роли рефлексивов в создании какого-либо художественного образа или в реализации какого-либо мотива в одном или нескольких произведениях. Этот анализ предполагает описание тематического разнообразия метаязыковых оценок и их функций. В качестве иллюстрации данного типа в работе предлагается анализ мотива «советского языка» в русской прозе ХХ века.
В VIII главе, которая называется ««Литературный портрет слова»: проект словаря» ставится вопрос о лексикографическом описании метаязыковых комментариев и рассматриваются принципы такого описания. В § 8.1
««Непрофессиональные» толкования и лексикография» обосновывается возможность создания словарей нового типа, основанных на «наивных» комментариях к лексическим единицам (словари «народной» ономастики, этимологии, словари лексики ограниченного употребления, ассоциативные и т. д.). Особое место в этой серии займет словарь, в состав которого войдут комментарии к словам и выражениям, выбранные из художественных текстов.
Далее анализируется опыт использования «непрофессиональных» толкований в лексикографической практике; составители словарей используют такие толкования а) в качестве иллюстративного материала, б) как источники толкований при описании материала, ранее не отмеченного словарями или описанного неточно, в) в качестве предмета лексикографирования и г) как жанровую модель для формулирования «понятных» словарных дефиниций.
В § 8.2 «Принципы и способы лексикографического описания метаязыковых комментариев» предлагается проект словаря, включающего рефлексивы из произведений русской художественной литературы (проза, драматургия) XIX, XX и начала XXI вв. Проект получил условное название «Литературный портрет слова». Как известно, литературный портрет стремится не столько к точности описания, сколько к художественному изображению наиболее ярких, индивидуальных черт объекта. Литературный портрет слова (или любой другой языковой единицы) также не является исчерпывающим лингвистическим описанием; его нельзя отождествлять со словарной статьей «обычного» словаря, включающей всестороннюю характеристику семантики слова. Как правило, автор художественного произведения обращает внимание на те свойства языковой единицы, которые соотносятся с текущей художественной задачей автора и актуальны для образной системы данного произведения. Таким образом, под литературным портретом слова (выражения) понимается метаязыковой комментарий к слову (выражению), являющийся элементом художественного произведения.
Словник словаря составляют слова и выражения (примерно 5 тыс. единиц), подвергшиеся метаязыковой рефлексии в художественных текстах XIX – начала XXI вв. В словник вошли слова знаменательных частей речи, служебные слова (Аво́сь, Но́ и т. п.), отдельные морфемы, (Еньк и т. д.), некоторые звуки и буквы (Д, Т, Ф и др.), выражения со структурой словосочетаний (Внесуде́бная расправа, В рабо́чем поря́дке и др.) и предложений (Жи́знь – сложная шту́ка;
Вода́ заду́малась и т. п.), а также воспроизводимые единицы, которые не реализуют моделей словосочетания или предложения (Вот в на́ше вре́мя; Где́-то по большо́му счёту и т. п.), но воспринимаются говорящими как устойчивые. Вход в словарь основан на алфавитном расположении вокабул.
В параграфе подробно комментируются особенности оформления словарной статьи, которая состоит из следующих зон: 1) заголовочное слово с соответствующими пометами, 2) описание-иллюстрация, 3) адресная зона, 4) комментарий составителя, например:
Озу́бок, сущ., м. р.
Заголовочное слово Озубками в бурсе называются куски хлеба, остающиеся на столе от обеда и ужина, и притом такие куски, которые имеют на себе следы чьих-либо зубов. В бурсе есть поверье, что съеденный озубок сообщает силу того, кому он принадлежит. Многие постоянно ели чужие озубки, чтобы сделаться богатырями.
Нужна помощь в написании автореферата?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Специфика словаря «Литературный портрет слова» особенно наглядно проявляется в центральной зоне словарной статьи – зоне описания-иллюстрации. В данном словаре зона толкования занята тем, что в лексикографической практике принято использовать в качестве иллюстрации, – фрагментом из художественного текста, который совмещает таким образом функции и метаязыкового описания, и иллюстрации.
Составитель словаря вводит в словарную статью собственный (металингвистический) комментарий, цель которого – в компактной форме обобщить лингвистическую информацию, содержащуюся в рефлексиве (при этом в задачи составителя не входит комментирование самой заголовочной единицы или оценка полноты и корректности авторского метаязыкового комментария).
Для удобства восприятия комментариям составителя придана стандартизованная форма. Все виды содержащейся в рефлексивах информации о слове (выражении) сгруппированы по семи модулям и снабжены соответствующими пометами. 1. Помета Знач. указывает на то, что автором комментируются те или иные аспекты лексического значения слова. 2. Помета Происх. обозначает, что в рефлексиве содержатся сведения о происхождении слова, его современных и исторических словообразовательных связях. 3. Помета Употр. говорит о том, что в авторском тексте обсуждается стилистическая или социолингвистическая маркированность, особенности сочетаемости, хронологические рамки активности лексической единицы, высказывается суждение об уместности / неуместности использования данной единицы в речи. 4. Помета Оц. обращает внимание на различные виды оценок слова. 5. Помета Асс. соответствует описанию ассоциативных связей слова. 6. Помета Форм. свидетельствует о том, что в рефлексиве актуализирован план выражения языковой единицы. 7. Помета Культ. указывает на то, что авторское толкование содержит культуроведческий комментарий и / или оценку единицы в аспекте национально-культурного своеобразия языка.
Словарь «Литературный портрет слова» – это словарь нового типа, его специфика определяется тем, что он а) соотносится с особым видом «пользовательского запроса», который не попадал ранее в поле зрения лексикографа, б) выделяет в качестве объекта описания особый лексикографический тип – единицы, стимулирующие метаязыковую рефлексию носителя языка, в) реализует ряд принципиально новых лексикографических «технологий».
В рамках работы над словарем «Литературный портрет слова» автором диссертации совместно с профессором Н. А. Николиной был разработан проект словаря, который обладает меньшим словником (свыше 1 000 статей) и адресован преимущественно массовому читателю. Этот словарь включает рефлексивы с толкованиями, словообразовательными и этимологическими характеристиками лексических единиц и реализует ряд новых лексикографических подходов, связанных с учетом «фактора адресата».
В заключении подводятся итоги исследования и намечаются его дальнейшие перспективы. Наиболее очевидны следующие задачи, находящиеся в «зоне ближайшего развития» современной лингвистики: а) монографические и сопоставительные исследования метаязыковых контекстов в художественных произведениях разных жанров, разных авторов, разных периодов создания; б) публикация подборок текстов, репрезентирующих обыденное метаязыковое сознание (словари «наивных» толкований, хрестоматии, тематические подборки высказываний и т. п.); в) создание учебного пособия по теории обыденного метаязыкового сознания и тематического словаря терминов; г) описание (на материале художественных текстов) «авторских лингвистик», выявление традиций и новаторства в данной области; д) издание аннотированного библиографического указателя по теме.
Содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора
Монографии
1. Шумарина М. Р. Язык в зеркале художественного текста (Метаязыковая ре- флексия в произведениях русской прозы): монография. – М.: Флинта: Наука, 2011. – 328 с. (20 п. л.).
2. Шумарина М. Р. Обыденное метаязыковое сознание в зеркале художественного текста [раздел в коллективной монографии] // Обыденное метаязыковое созна- ние: онтологические и гносеологические аспекты: колл. моногр. / отв. ред. Н. Д. Голев; Кемеровский гос. ун-т. – Томск: Изд-во Томского гос. пед. ун-та, 2009. – Ч. 2. – С. 305–324 (1,2 п. л.).
3. Шумарина М. Р. (в соавторстве с Николиной Н. А.) Лексикографическая репре- зентация обыденного метаязыкового сознания [раздел в коллективной моногра- фии] // Обыденное метаязыковое сознание: онтологические и гносеологические аспекты: колл. моногр. / отв. ред. Н. Д. Голев; Кемеровский гос. ун-т. – Томск: Изд-во Томского гос. пед. ун-та, 2009. – Ч. 2. – С. 131–138 (0,5 п. л.; степень участия Шумариной М. Р. – 50%).
4. Шумарина М. Р. «Наивная» социолингвистика [раздел в коллективной моногра- фии] // Обыденное метаязыковое сознание: онтологические и гносеологические аспекты: колл. моногр. / отв. ред. Н. Д. Голев. – Кемерово: Изд-во Кемеровского гос. ун-та, 2010. – Ч. 3. – С. 394–411 (1,13 п. л.).
Статьи, опубликованные в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, рекомендованных ВАК
5. Шумарина М. Р. Метаязыковая рефлексия в фольклорном тексте // Фило- логические науки. – 2010. – № 5–6. – С. 56–65 (0,63 п. л.).
6. Шумарина М. Р. Лингвистический миф в отражении фольклора и литерату- ры // Известия Урал. гос. ун-та. – 2010. – № 4 (82). – С. 83–98 (1,3 п. л.).
7. Шумарина М. Р. Грамматика в обыденном метаязыковом сознании // Рус. яз. в шк. – 2009. – № 10. – С. 69–73 (0,42 п. л.).
8. Шумарина М. Р. (в соавторстве с Шумариным С. И.). Аббревиатуры как объект «естественной лингвистики» // Вестник Сургутского гос. пед. ун-та. – 2009. – № 2 (5). – С. 88–94 (0,58 п. л; степень участия Шумариной М. Р. – 50%).
9. Шумарина М. Р. «Литературный портрет» слова: метаязыковое сознание автора как предмет лексикографического описания // Проблемы истории, филологии, культуры. – М.; Магнитогорск; Новосибирск, 2009. – № 2 (24). – С. 806–810 (0,42 п. л.).
10. Шумарина М. Р. Урок по стихотворению И. С. Тургенева «Русский язык» // Рус. яз. в шк. – 2008. № 10. – С. 18–24 (0,58 п. л.).
11. Шумарина М. Р. Рефлексивы в «Мёртвых душах» Н. В. Гоголя // Препода- ватель XXI век. – 2009. – № 1. – С. 323–327 (0,42 п. л.).
12. Шумарина М. Р. «Тороплюсь на встречу с тобой, читатель…» (Метатекст в прозе Виктора Некрасова) // Рус. яз. в шк. – 2011. – № 6. – С. 55–60 (0,5 п. л.).
13. Шумарина М. Р. «Наш дар бессмертный речь»: русские поэты о языке и речи // Рус. яз. в шк. – 2007. № 5. – С. 1720 (0,34 п. л.).
Рецензии, опубликованные в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, рекомендованных ВАК
14. Шумарина М. Р. Рец. на кн.: Обыденное метаязыковое сознание: онтологи- ческие и гносеологические аспекты (колл. моногр. / отв. ред. Н. Д. Голев. – Кемерово; Барнаул: Изд-во Алтайского ун-та, 2009. – Ч.1. – 532 с.) // Вопр. языкознания. – 2010. – 2010. – № 5. – С. 140–143 (0,3 п. л.).
15. Шумарина М. Р. Рец. на книгу: Н. Е. Сулименко. Текст и аспекты его лек- сического анализа // Рус. яз. в шк. – 2009. – № 8. – С. 82–83 (0,2 п. л.).
Другие публикации
16. Шумарина М. Р. К вопросу об изучении метаязыкового сознания этноса // I Меж- дунар. науч.-метод. конфер. «Состояние и перспективы методики преподавания рус. языка и литературы»: сб. статей. – М.: РУДН, 2008. – С. 706–708 (0,38 п. л.).
17. Шумарина М. Р. Метаязыковое сознание этноса по данным фольклора и литера- туры // Языковая картина мира: лингвистический и культурологический аспек- ты. – Бийск: БГПУ им. В. М. Шукшина, 2008. – С. 116–118 (0,18 п. л.).
18. Шумарина М. Р. Метаязыковая рефлексия в современном городском фолькло- ре // Активные процессы в различных типах дискурсов: функционирование еди- ниц языка, социолекты, современные речевые жанры: матер. Междунар. конфер. 18–20 июня 2009 г. – М.; Ярославль,Ремдер, 2009. – С. 558–562 (0,31 п. л.).
19. Шумарина М. Р. Метаязыковая рефлексия в фольклорном тексте // Русский язык: исторические судьбы и современность: IV Междунар. конгресс исследователей
рус. языка (Москва, МГУ им. М. В. Ломоносова, филол. фак-т, 20–23 марта 2010 г.): труды и материалы. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 2010. – С. 837–838 (0,2 п. л.).
20. Шумарина М. Р. Язык/речь как фрагмент национальной картины мира (на мате- риале малых жанров фольклора) // Русская словесность в поисках национальной идеи: матер. междунар. науч. симпозиума (Волгоград, 69 июля 2007). – Волго- град: Изд-во ФГОУ ВПО ВАГС, 2007. – С.1923 (0,5 п. л.).
21. Шумарина М. Р. К вопросу о метаязыковой рефлексии носителя городского просторечия // Язык города: матер. Междунар. научно-практич. конфер (8–9 но- ября 2007 г.). – Бийск: БПГУ им. В. М. Шукшина, 2007. – С.178–181 (0,19 п. л.).
22. Шумарина М. Р. «Народное речеведение» в русских пословицах и поговорках // Вопросы речеведения в школьном и вузовском преподавании: сб. науч. ст. Ба- лашов: Николаев, 2007. – С. 4851 (0,25 п. л.).
23. Шумарина М. Р. (в соавторстве с С. И. Шумариным) «Наивная лингвистика» и уроки русского языка // Актуальные проблемы преподавания русского языка в школе и вузе: сб. матер. Всерос. научно-практич. конфер. – Мичуринск: МГПИ, 2008. – С. 312–316 (0,3 п. л.; степень участия Шумариной М. Р. – 50%).
24. Шумарина М. Р. Современный анекдот как форма рефлексии языковой лично- сти (манифестация языковой и культурной идентичности) // Проблемы общей и частной теории текста: сб. науч. статей. – Бийск: БПГУ им. В. М. Шукшина, 2008. – С. 138–142 (0,25 п. л.).
25. Шумарина М. Р. Фольклорный текст на уроке русского языка (к проблеме фор- мирования культуроведческой компетенции) // Русская словесность как основа возрождения русской школы: матер. Междунар. научно-практич. конфер. (Ли- пецк, 21–23 сент. 2007 г.). – Липецк: ЛГПУ, 2008. – С. 280–285 (0,38 п. л.).
26. Шумарина М. Р. Метатекстовые маркеры в художественном тексте // Текст. Структура и семантика: докл. XII междунар. конфер. – М.: ТВТ Дивизион, 2009.
– Т. 1. – С. 226–231 (0,3 п. л.).
27. Шумарина М. Р. Рефлексив в художественном тексте: сущность и формальная типология // Теоретические и прикладные аспекты современной филологии: ма- тер. XIV Всероссийских филологических чтений имени проф. Р. Т. Гриб (1928– 1995). – Красноярск, 2009. – Вып. 9. – С. 173–178 (0,38 п. л.).
28. Шумарина М. Р. Метаязыковая рефлексия в художественном тексте // Актуаль- ные проблемы преподавания русского языка в школе и вузе: сб. матер. Всерос. науч.-практич. конфер. – Мичуринск: МГПИ, 2008. – С. 342–346 (0,34 п. л.).
29. Шумарина М. Р. Языковая рефлексия в художественном тексте (обзор основных аспектов проблемы) // Поэтика художественного текста: матер. Междунар. заоч- ной науч. конфер.: в 2 т. – Борисоглебск: БГПИ, 2008. – Т. 1. Язык. Текст. Культура. – С. 265–271 (0,5 п. л.).
30. Шумарина М. Р. Метаязыковая рефлексия писателя: Лермонтов о языке и речи // Лермонтовские чтения на Кавминводах – 2008: матер. Междунар. науч- ной конфер. «М. Ю. Лермонтов в русской и мировой культуре». – Пятигорск: ПГЛУ, 2009. – С. 53–57 (0,3 п. л.).
31. Шумарина М. Р. Рефлексивы в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова [Электронный ресурс] // Русистика. ру: специализированный информационный ресурс по русской словесности. Опубликовано: December 03 2009 22:48:02. – URL: http://rusistica. ru/pdf/5/shumarina. pdf (1,63 п. л.).
32. Шумарина М. Р. Русская лексика как объект рефлексии писателя // Слово и текст в культурном сознании эпохи: сб. науч. трудов. – Вологда: ВГПУ, 2008.
– Ч. 1. – С. 303–308 (0,38 п. л.).
33. Шумарина М. Р. Семантика слова в зеркале художественного текста // Филологи- ческие традиции в современном литературном и лингвистическом образовании: сб. науч. статей. – М.: МГПИ, 2009. – Вып. 8. – Т. 1. – С. 273–276 (0,25 п. л.).
34. Шумарина М. Р. Семантика слова через призму художественной рефлексии // Языковые единицы: семантика, структура, функционирование: межвуз. сб. науч. тр. – Коломна: КГПИ, 2009. – С. 299–305 (0,44 п. л.).
35. Шумарина М. Р. Русское слово – «персонаж» гоголевского текста // «Нужно лю- бить Россию…»: матер. межрегион. науч. конфер., посвящённой 200-летию со дня рождения Н. В. Гоголя. – Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2009. – С. 171–176 (0,31 п. л.).
36. Шумарина М. Р. Активные процессы в лексике как объект метаязыковой ре- флексии // Активные процессы в современной лексике и фразеологии: матер. междунар. конфер. – М.; Ярославль: Ремдер, 2007. – С. 260–263 (0,22 п. л.).
37. Шумарина М. Р. Языковая картина современности в отражении массовой ли- тературы // Экология русского языка: матер. 1-й Всерос. науч. конфер. – Пенза: Изд-во Пензенского гос. пед. ун-та, 2008. – С. 142–145 (0,21 п. л.).
38. Шумарина М. Р. Русский язык «на стыке» культур: метаязыковая рефлексия пи- сателя // Русский язык и русская речь в XXI веке: проблемы и перспективы: ма- тер. III Междунар. научно-практич. конфер. (12–14 ноября 2008). – Ижевск: ИД
«Удмуртский университет», 2008. – С. 272–275 (0,25 п. л.).
39. Шумарина М. Р. Проблемы межкультурной коммуникации в зеркале художе- ственного текста // Язык. Культура. Коммуникация: матер. науч.-практич. кон- фер. – Ижевск: Изд-во Удмуртск. ун-та, 2009. – Ч. 2. – С. 284–288 (0,3 п. л.).
40. Шумарина М. Р. «Предков неразменный клад…» (Лингвокультуроведческий ком- ментарий в художественных текстах) // Русский язык: проблемы функционирова- ния и методики преподавания на современном этапе: матер. Междунар. конфер. – Пенза: Изд-во Пензенского гос. пед. ун-та, 2009. – С. 90–91 (0,26 п. л.).
41. Шумарина М. Р. Культуроведческий потенциал метаязыковых высказываний рус- ских писателей // Русское слово: матер. межрегион. науч.-практич. конфер. памяти Е. И. Никитиной. – Ульяновск: УлГПУ, 2009. – Вып.1. – С. 190–193 (0,19 п. л.).
42. Шумарина М. Р. Лингвоэкологические идеи в русской литературе // Экология русского языка: матер. 2-й Всерос. науч. конфер. – Пенза: Изд-во Пензенского гос. пед. ун-та, 2009. – С. 21–22 (0,13 п. л.).
43. Шумарина М. Р. Аббревиатура как элемент языковой игры // Образование на пороге нового тысячелетия: сб. науч. ст. – Балашов: БГПИ, 1999. – Ч. 1. – С. 97–98 (0,13 п. л.).
44. Шумарина М. Р. Синтаксические категории в обыденном метаязыковом созна- нии // Предложение и Слово: сб. науч. тр. – Саратов: ИЦ «Наука», 2010. – Кн. 1.
– С. 314–318 (0,29 п. л.).
45. Шумарина М. Р. Переходность и синкретизм в зеркале художественной рефлек- сии // Структура и семантика языковых единиц: сб. науч. трудов в честь юбилея проф. В. В. Бабайцевой. – М.; Ярославль, 2010. – С. 227–231 (0,3 п. л.).
46. Шумарина М. Р. Экспрессивные возможности языка как предмет метаязыковой рефлексии (на материале пунктуации) // Вопросы речеведения в школьном и ву- зовском преподавании: сб. науч. ст. – Балашов, 2007. – С. 7179 (0,56 п. л.).
47. Шумарина М. Р. Поэтическая речь как объект рефлексии писателя (на материа- ле романа Б. Пастернака «Доктор Живаго») // Аспекты исследования языковых единиц и категорий в русистике XXI века: сб. матер. Междунар. науч. конфер.: в 2 т. – Мичуринск: МГПИ, 2008. – Т. 2. – С. 68–71 (0,25 п. л.).
48. Шумарина М. Р. Рефлексия жанра в художественной речи // Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитивность: матер. III Междунар. науч. заочной конфер. – Ростов-н/Д: ЮФУ, 2009. – С. 350–352 (0,19 п. л.).
49. Шумарина М. Р. Метаречевые наблюдения писателей на занятиях по риторике и культуре речи // Проблемы современного коммуникативного образования в вузе и школе: матер. II Всерос. научно-практ. конфер. с международным уча- стием: в 2 ч. – Новокузнецк: РИО КузГПА, 2009. – Ч. 1. – С. 226–231 (0,39 п. л.).
50. Шумарина М. Р. Функции метаязыковых комментариев в художественном тек- сте // Функциональная семантика языка, семиотика знаковых систем и методы их изучения. II Новиковские чтения: матер. Междунар. науч. конфер. (Москва, 16–17 апреля 2009 г.). – М.: РУДН, 2009. – С. 642–646 (0,28 п. л.).
51. Шумарина М. Р. Функции метаязыковой рефлексии в произведениях Н. В. Гого- ля // Гоголевский текст как объект лингвистического и литературоведческого анализа: сб. науч. статей по матер. Междунар. конфер. «Текст и контекст: лин- гвистический, литературоведческий и методический аспекты» (12–14 ноября 2009 г.). – М.: МГПУ, 2009. – С. 25–28 (0,25 п. л.).
52. Шумарина М. Р. «Поэтическое языковедение» // Обучение русскому языку в условиях модернизации образования: сб. науч. и методич. статей. – Балашов: Николаев, 2009. – С. 74–78 (0,31 п. л.).
53. Шумарина М. Р. Метаязыковые комментарии – ключ к анализу художественно- го текста // Обучение русскому языку в условиях модернизации образования: сб. науч. и методич. статей. – Балашов: Николаев, 2010. – С. 20–25 (0,37 п. л.).
54. Шумарина М. Р. Художественные функции ложной этимологии в романе
«Доктор Живаго» Б. Пастернака // Актуальные проблемы теории и практики языка и литературы: матер. Всерос. науч.-практич. конфер. – Ульяновск: УлГУ, 2008. – С. 127–132 (0,38 п. л.).
55. Шумарина М. Р. Рефлексия имени собственного в художественной речи // Руси- стика XXI века: традиции и тенденции: сб. матер. Междунар. науч. конфер. – Тамбов: Изд-во ТОИПКРО, 2010. – С. 286–289 (0,25 п. л.).
56. Шумарина М. Р. Язык революционной эпохи в романе Б. Пастернака «Доктор Живаго» // Филологические традиции в современном литературном и лингви- стическом образовании: сб. науч. ст. – М.: МГПИ, 2008. – Вып.7. – Т.1. – С.211– 214 (0,25 п. л.).
57. Шумарина М. Р. Стихотворение в прозе И. С. Тургенева «Русский язык»: лин- гвостилистический и лингвокультурологический анализ // Лингвокультуроведе- ние в школьном курсе русского языка: сб. науч. и методич. статей. – Балашов: Николаев, 2008. – С. 70–79 (0,63 п. л.).
58. Шумарина М. Р. Метаязыковые комментарии в художественной речи – новый объект лексикографии // Слово. Словарь. Словесность: Текст словаря и контекст лексикографии: матер. Всерос. научной конфер. (Санкт-Петербург, 11–13 ноя- бря 2009 г.). – СПб.: САГА, 2010. – С. 270–275 (0,38 п. л.).
59. Шумарина М. Р. (в соавторстве с Николиной Н. А.). «Фактор адресата» в дея- тельности лексикографа // Семантика и прагматика слова и текста. Поморский текст: сб. науч. статей. – Архангельск, 2010. – С. 384–388 (0,31 п. л.; степень участия Шумариной М. Р. – 50%).
60. Шумарина М. Р. «Удержите детям язык»: русский в эмиграции // Мир детства в русском зарубежье: III Культурологические чтения «Русская эмиграция ХХ века» (Москва, 25–27 марта 2009): сб. докладов. – М.: Дом-музей Марины Цве- таевой, 2011. – С. 98–102 (0,31 п. л.).