Содержание
Введение
Глава 1 Изучение Античности в марксистской исторической науке
1.1 Марксизм как историческая школа
1.2 Взгляды Карла Маркса и Фридриха Энгельса на Античность. Истоки марксистской исторической мысли
.3 Достижения советской исторической науки. Перегибы и упущенные возможности
2.1 Общая суть цивилизационного подхода
.2 Взгляд на Античность в работах Н. Я. Данилевского
.3 Трактовка Античной истории О. Шпенглером
.4 Греко-Римский мир в концепции А. Дж. Тойнби
Глава 3 Античность и метод школы «Анналов»
.1 Общая методология школы «Анналов» в работах Марка Блока
.2 Анализ глобальной истории Средиземноморья по материалам трудов Фернана Броделя. Актуальность положений учёного для Античности
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Заключение
Литература
Приложение
Введение
В нашей работе мы попытаемся рассмотреть и подвергнуть анализу различные школы и подходы к изучению истории древних обществ, в частности, Античного Греко-Римского мира, которые ныне оказывают влияние на исследования отечественных учёных и имеют значение для исторической науки в России и Восточной Европе. В настоящее время в мире быстрыми темпами идут процессы Глобализации, в ходе которых стираются культурные различия между народами, политика и экономика государств всего мира становится тесно взаимосвязана в единую систему, а потоки информации свободно и беспрепятственно перетекают из общества в общество. Не избежала этого процесса и историческая наука. А наша страна полным ходом присоединилась к обозначенному процессу в 90-е годы теперь уже прошлого века. Для отечественной исторической науки это выразилось в широком проникновении западного влияния и активном заимствовании иностранных интеллектуальных течений. Крайне неоднозначный и вызывающий острые споры процесс интеграции российских культуры, образования и науки в глобальный мир последние 20 лет фактически стал определяющим направлением развития этих сфер жизни нашего общества.
Интеграция в глобальный мир есть не что иное, как следствие экономического и культурного влияния Западного мира на все остальные регионы планеты. Это проблема взаимоотношения центра и периферии, авангарда и арьергарда развития человечества. Процесс глобализации не имеет аналогов по масштабам, но нечто подобное в истории уже бывало неоднократно. Влияние более развитой с точки зрения социальной структуры, экономики и технологий цивилизации на ту или иную страну в условиях идейного, духовного и интеллектуального кризиса последней, который мы, безусловно, переживали последние годы, обязательно приводит к целому ряду противоречивых процессов, о которых трудно говорить с тем равнодушием, определённая доля которого всегда необходима исследователю. С одной стороны, такое влияние приобщает к достижениям авангарда, с другой — способствует потере народом своего лица, ведёт к росту зависимости от других стран, а, кроме того, не следует забывать, что превосходство цивилизации отнюдь не означает превосходство культуры, а тем более этики, и что ни один даже самый универсальный набор ценностей никогда не является абсолютной истиной и вечным двигателем прогресса. Сегодня прогрессивно одно, а завтра другое. А вот стержень национальной культуры, равно как и принадлежность данной культуры к тому или иному цивилизационному полю для всякой страны едины на все времена. Эти вещи не выбирают. Классическим следствием иностранного влияния являются с одной стороны слепое подражание, манкуртизм, а с другой — реакция, радикальная приверженность «самобытности», в отношении которой трудно добиться объективного и рационального подхода.
В связи с этим состояние отечественной исторической науки в современный период с точки зрения взаимодействия исторических школ и подходов можно охарактеризовать примерно следующим образом. На протяжении большей части прошлого века в гуманитарном знании России и Восточной Европы господствовал марксизм. Это определило крайне специфический и неоднозначный характер развития всего гуманитарного знания, в том числе истории Античного мира. После 1990-х годов монополия марксизма была подорвана, но полноценной замены ему отечественная наука выработать не смогла, и в Россию хлынул поток иностранных, преимущественно западных, влияний, учений и парадигм. Этот поток, в некотором смысле, отличался хаотичностью, смешением воедино разнородных понятий, и определённой неразборчивостью в выборе того, что следует заимствовать, а с чем следует быть осторожным. Например, под понятием «цивилизационный подход» в 1990-е годы нередко соединяли самые разные западные наработки, отличные от марксизма. Думаю, очевидно, что внедрение нового догматизма взамен старого, едва ли будет способствовать успешному развитию гуманитарного знания в нашей стране, а потому, говоря о «замене марксизму», я разумею совсем не поиск новой так называемой «национальной идеи». Речь идет всего лишь об элементарной способности отечественной науки самостоятельно вырабатывать школы и подходы, или по крайней мере по-своему творчески и критически осмыслять существующие интеллектуальные течения передовых стран. Если угодно, об умении самостоятельно формировать мейнстрим. Без этого гуманитарное знание любой страны обречено на скатывание в провинциальность и периферийность, на хождение в фарватере достижений тех центров, из которых научное сообщество той или иной страны заимствует парадигмы. А вот с этим, мне кажется, у нас наблюдаются некоторые проблемы.
Вот что пишет о современном состоянии умов в своей диссертации
«Концепция исторического развития в наследии русских и европейских основателей цивилизационного подхода» к.и.н. М. А. Емельянов-Лукьянчиков: «Отсутствие
единства мироощущения — одно из основных качеств современности. Религия, государство, культура — все это воспринимается в отрыве друг от друга, доводится до абсурда возвеличивания атомизированных частей бытия: идеал свободы превращается во вседозволенность, эстетика — в искусство ради искусства, национальное чувство — в интересы «крови», экономика — в смысл человеческого существования, техника — в угрозу самому бытию. Одновременно попытка уйти от раздробленности сознания обращается в другую крайность — смешение религий, государств, языков и культур: мир превращается в глобальное, экуменическое сообщество стандартизированных личностей, поначалу мечущихся между двумя
этими крайностями, но теперь, все чаще, успокаивающихся на своем упрощенном и обесцвеченном идеале»1.
Между тем, роль парадигмы в гуманитарном научном исследовании не подлежит сомнению. Принадлежность к школе даёт историку чёткие и ясные ориентиры, исходя из которых он выбирает для своих научных изысканий тот или иной круг вопросов, отдаёт предпочтение тем или иным приоритетам. Конечно, всегда существуют учёные, чьи взгляды не вписываются ни в одну из существующих парадигм, или исследователи, не имеющие ясных предпочтений подобного рода. Однако, следует отметить, что позиция первых, как правило, является синтезом различных известных подходов, а вторые часто подвержены влиянию мейнстрима. Кроме того, наиболее яркие прорывы в гуманитарном научном знании, как правило, во многом обязаны глобальным интеллектуальным течениям, положившим начало научной школе.
В сложившейся ситуации анализ, систематизация и изучение истоков ключевых исторических школ приобретают важный характер. Без этого представляется просто невозможным элементарно разобраться в том многообразии парадигм, с которыми нам приходится иметь дело, и, что не менее важно, выработать единую сбалансированную картину мира. А если её нет, у нас неминуемо возникнут трудности в постижении мира. В этом и заключается актуальность нашей работы.
Мы рассмотрим три основных парадигмы научной мысли: марксизм, цивилизационный подход и школу «Анналов». Корни всех этих учений уходят во вторую половину XIX и первую половину XX века. Разумеется, с тех пор появилось немало других направлений, быть может, имеющих мощный потенциал и уже сказавших своё слово в науке. Но всё же, мы полагаем, что решающее влияние на становление современной исторической науки оказали именно направления, рассматриваемые нами. Особенно, если брать изучение древних обществ в России и Восточной Европе.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
В нашем исследовании я использовал аналитический и сравнительно- исторический методы. Первый заключается в том, чтобы разделить сложный вопрос на ряд подчинённых вопросов, чтобы облегчить исследователю его труд. Второй основан на сравнении феноменов через аналогию и определении их сходств и различий. Наша тема является историографической по своей сути. Поэтому анализ историографии мы даём в основной части нашей работы. Целью является определение сущности и характерных особенностей разных школ и подходов на примере основных трудов их ярких и типичных представителей, поиск в этих подходах сильных и слабых сторон, общих черт и фундаментальных противоречий. Также нам интересны методологические возможности разных школ, и то, насколько они были реализованы. В качестве задач мы поставили поочерёдное рассмотрение с этих позиций всех обозначенных выше школ, выявление их сходств и различий, сильных и слабых сторон применительно к тем или иным вопросам, их преемственности и разногласий.
Предметом являются исторические школы. Объектом — концепции ярких представителей данных направлений мысли.
Глава 1 — Изучение Античности в марксистской исторической науке
1.1 Марксизм как историческая школа
Наш разговор о современных исторических школах, имеющих отношение к истории Античности, мы начнём с разбора такого глобального течения, как Марксизм. Данное учение оказало значительное влияние на научные изыскания и зарубежных, и, особенно, отечественных учёных, в том числе в вопросах изучения древних обществ. Почему мы решили начать именно с марксизма? Ответ прост: потому что на его положениях до сих пор во многом строится Отечественная наука,
и многие отечественные историки до сих пор являются убеждёнными марксистами. Поэтому вне зависимости от того, на чью сторону встанет тот или иной историк в споре о том «устарел Марксизм или нет?» в современной России данное учение по- прежнему живо и сохраняет значительные позиции, очень неохотно уступая их другим, преимущественно западным, подходам в интерпретации научного знания.
В нашей стране учение Карла Маркса и Фридриха Энгельса известно хорошо, и это освобождает нас от повторения его положений. Для нашей работы гораздо важнее определить фундаментальный вклад марксизма в историческую науку вообще, и в антиковедение в частности, его специфические особенности, как исторической школы, рассматриваемый им в первую очередь круг проблем и актуальность для наших дней, его преимущества и недостатки, сильные и слабые стороны. Также мы постараемся затронуть идею возможностей синтеза достижений марксизма с позитивными наработками других школ.
Сам Фридрих Энгельс в своей работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» описывает характер своего подхода к истории следующим образом: «Согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны — производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой — производство самого человека, продолжение рода. Общественные порядки, при которых живут люди определенной исторической эпохи и определенной страны, обусловливаются обоими видами производства: ступенью развития, с одной стороны — труда, с другой — семьи. Чем меньше развит труд, чем более ограничено количество его продуктов, а следовательно, и богатство общества, тем сильнее проявляется зависимость общественного строя от родовых связей. Между тем в рамках этой, основанной на родовых связях структуры общества все больше и больше развивается производительность труда, а вместе с ней — частная собственность и обмен, имущественные различия, возможность пользоваться чужой рабочей силой и тем самым основа классовых противоречий: новые социальные элементы, которые в течение поколений стараются приспособить старый общественный строй к новым условиям, пока, наконец, несовместимость того и другого не приводит к полному перевороту. Старое общество, покоящееся на родовых объединениях, взрывается в результате столкновения новообразовавшихся общественных классов; его место заступает новое общество, организованное в государство, низшими звеньями
которого являются уже не родовые, а территориальные объединения, — общество, в котором семейный строй полностью подчинен отношениям собственности и в котором отныне свободно развертываются классовые противоречия и классовая
борьба, составляющие содержание всей писаной истории вплоть до нашего времени». 2 Таким образом, главными специфическими особенностями марксизма, как исторической школы, следует считать его приверженность к экономическому детерминизму, представление о зависимости духовной культуры и политического устройства от социальной структуры, а социальной структуры от способа производства и организации экономики в тот или иной период истории. Исходя из этого вся история человечества, которую они считают единой, подразделяется марксистами на пять (или четыре — в зависимости от оценки «реального социализма» XX века) формации: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и социалистическая (?), каждая из которых имеет свои особенности, обусловленные экономикой и характерным для неё классовым антагонизмом, или его отсутствием в первом и последнем случае.
Марксизм имеет, как школа, то преимущество, что он хорошо разработан, по понятным причинам. Впрочем, на пользу ли эта «разработанность» научному знанию? И, тем не менее, марксизмом как ясной парадигмой были внесены и разработаны несколько полезных положений, заслуживающих внимания со стороны исследователя, а именно конфликтология разных социальных классов, экономический детерминизм, обусловленная экономикой стадиальная система. Конечно, все эти вещи разрабатывались с оглядкой на идеологию. Но, тем не менее, именно марксистские историки уделяли особое внимание, например, устройству римской виллы или изучению социальной структуры общества и положения низших классов. Вот, например, описание римского землевладения, взятое из статьи В. Д. Нероновой
«Социально-экономическое и политическое развитие ранней Римской империи».
«Латифундия — крупное поместье, в котором часть земель обычно лежала необработанной. По-видимому, латифундии возникли позже мелких и средних поместий. В эпоху республики крупное землевладение редко представляло собой сплошной земельный массив; чаще у крупного землевладельца было несколько имений средних и крупных размеров, причём каждое из этих имений являлось самостоятельной экономической единицей. Но возникали и очень крупные латифундии (размером до нескольких тысяч югеров), хотя о них мы знаем меньше, чем о виллах. Здесь преобладало натуральное производство, рассчитанное на удовлетворение потребностей господина и его многочисленных рабов. Главную роль играли хлебопашество и скотоводство, а виноградарство и оливководство практиковались, если позволяли природные условия. Кроме сельского хозяйства представлены были и ремёсла. Имелись рабы разных специальностей — врачи, плотники, кузнецы, валяльщики шерсти и др. В крупных латифундиях существовали гончарные мастерские, кузницы, а в некоторых — каменоломни и даже рудники. В латифундиях, кроме рабской силы широко использовался труд арендаторов и клиентов, то есть людей лично зависимых от своего патрона. Обычно латифундия была слабо связана с рынком. Внутри же латифундии складывались свои рынки, на которых обменивались сельскохозяйственные и ремесленные продукты не только крестьян-арендаторов, но и соседних крестьян.
Были и латифундии, где развивалось специализованное скотоводческое хозяйство, например в засушливых областях Южной Италии, — сальтусы. В отличии от других латифундий, сальтусы были связаны с рынком, поставляли войску лошадей, а городам — скот, мясо, шерсть, кожи, сыр. Иногда вели отгонное скотоводство. Многотысячные стада овец и крупного рогатого скота, табуны коней зимой паслись на равнинах Южной Италии, а в жаркую пору — в лесистых горных областях Средней Италии. Ни одна латифундия не охватывала сразу и те, и другие, поэтому крупные скотоводы арендовали государственные земли в разных природных зонах. Скот находился в попечении рабов-пастухов. К ним невозможно было применять систему мелочного надзора, как к рабам на виллах. Набирались пастухи из уроженцев воинственных племён — галлов, иллирийцев, фракийцев, которые были хорошими наездниками, умели обращаться с оружием и могли защитить стада от диких зверей и разбойников. Рабам-пастухам разрешалось иметь семьи, которые помогали им ухаживать за стадами. Надо заметить, что во всех случаях, когда говорят о семьях рабов в римском обществе этого времени, имеется ввиду лишь
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
фактическое сожительство рабов, допускавшееся господами; закон же семейных отношений рабов не признавал».3 В этом отрывке, конечно, преобладает позитивистская, описательная методика, но сам акцент на организацию производство и жизнь угнетённых сословий есть результат именно марксистского подхода к изучению древних обществ. Синтез позитивизма и марксизма, где первый нередко рядился в одежды второго, дополняя его, вообще характерен для позднесоветской исторической науки.
Изучая те или иные события марксизм всегда задавался вопросом в интересах каких социальных групп действовала та или иная политическая сила, каковы причины тех или иных социальных перемен, перехода от одного типа общества к другому, всегда ставя вопросы «почему?» и «кому выгодно?» Но приверженность догматической идеологии помешала реализации этого научного потенциала, перекосы вследствие идеологических симпатий нередко приводили к спорным, а порою абсурдным трактовкам истории. Чего стоит одно лишь утверждение, будто Римская империя пала в результате революции рабов и колонов, как считал И. С. Ковалёв. Но это не отменяет потенциала самого подхода, основанного на стадиальной системе, конфликтологии и экономическом детерминизме. Ведь марксистский подход содержит в себе элементы как структурализма (стадиальная система, обусловленная экономикой, предполагает наличие некоей объективной внутренней структуры для каждой формации), и конфликтологии, о которой уже было сказано.
Для иллюстрации этого тезиса приведу отрывок из статьи В. Д. Нероновой.
«Общие черты третьего периода древней истории» из сборника научных статей
«Упадок древних обществ». Говоря о тенденции перехода от Античности к Средним векам в эпоху поздней Античности В. Д. Неронова пишет следующее: «Сущность последнего периода в истории древних рабовладельческих обществ составляло проявившееся противоречие между достигнутым уровнем производительных сил и отстававшими от них производственными отношениями вместе со всеми сложившимися над ними надстройками. Возможности дальнейшего развития производительных сил в рамках рабовладельческих производственных отношений оказались исчерпанными. Это противоречие привело к разложению рабовладельческой формации.
Ко времени поздней древности повсеместно распространились — не только в классовых обществах, но и у окружающих их племён — выплавка стали. Стальные орудия (топоры, пилы, сошники, лопаты, ножи, долота, сверла и т. п.) повысили производительность труда в земледелии и ремёслах, а массовое применение стального оружия (мечей, кинжалов, наконечников стрел и копий, щитов, лат, поножей, шлемов и др.) усилило боеспособность войск.
Стальные орудия позволили вырубать леса и кустарники на больших площадях и отводить всё новые и новые территории под земледелие и скотоводство. Этот процесс интенсивно происходил в период поздней древности, например, в Центральной, Восточной, а к концу древности и в Северной Европе и вёл к быстрому росту народонаселения на «варварской» периферии за северными рубежами Римской империи. В Индии в первых веках нашей этой отвоёвывались у джунглей новые земли. В Китае строились новые ирригационные сооружения в ранее неосвоенных областях.
Усилившееся разделение труда и усложнение ремесленной технологии повысили качество изделий ремесла и позволили делать их более разнообразными. Так, появились посуда из прозрачного стекла и первые стеклянные зеркальца. Но многие технические изобретения не внедрялись в производство из-за недостаточной заинтересованности работников в производительности труда».4 В другом месте этой статьи В. Д. Неронова конкретно называет социальную группу, в интересах которой, с её точки зрения, произошёл переход к феодализму: «Исходя из современного уровня знаний, можно считать, что классом, покончившим с рабовладельческой формацией были предшественники феодалов. Земельные магнаты, эксплуатирующие внеэкономическим путём новообразующийся класс лиц, не лишённых собственности на средства производства, забирают в свои руки экономику общества, и переход к новому, средневековому феодальному обществу выражается или оформляется в переходе к новому, феодализирующемуся классу политической власти. Когда эксплуатация земельными магнатами нового низшего класса мелких земледельцев разных категорий завершается сосредоточением в их руках политической власти, начинается эпоха Средневековья».5 Как мы видим, марксистский подход содержит в себе элементы как структурализма, так и конфликтологии. И это вполне естественно для данного направления. Ведь если стадиальная система, обусловленная экономикой, предполагает наличие некоей объективной внутренней структуры для каждой формации, то в рамках любой такой системы неминуемо должен существовать определённый конфликт между подсистемами. Однако марксизм сводит этот конфликт исключительно к экономике, к борьбе «угнетённых» против «угнетателей», «прогрессивных сил» против «реакционеров», а это, на мой взгляд, резко сужает потенциал данного подхода по отношению к заложенному в нём методу. Более того, марксизм произвольно переносит механизм конфликта между разными группами элит, обусловленный реальными экономическими и политическими разногласиями при наличии реальных возможностей их отстаивать (промышленная буржуазия и латифундисты в XIX веке, откупщики налогов из числа римских всадников и провинциальная знать в Древнем Риме, аристократия, церковь, королевская власть и городская верхушка в Средневековье и т. д.), на многочисленные, но обычно плохо организованные народные массы в их якобы закономерной борьбе против элиты и государственной власти. Кроме того, я полагаю, историки этого направления всегда недооценивали разногласия внутри разных групп правящего класса, по отношению к которым борьба низов часто носила второстепенный, и даже вспомогательный характер.
Для марксизма всегда была характерна политическая ангажированность вокруг проблемы классовой борьбы и эксплуатации высшими классами низших. При этом, я полагаю, в таком подходе присутствует определённое внутреннее противоречие. Ведь если тот или иной социальный порядок предопределён самим развитием экономики, производительных сил, орудий труда, и исходя из этого для него характерен тот или иной вид классового антагонизма наряду с определёнными формами культуры и политической жизни, значит этот социальный порядок происходит из недр жизни общества, его можно считать естественным для данной эпохи, а попытки его свержения в конкретный исторический период обречены на провал. Именно такой вывод, казалось бы, вытекает из марксистского подхода, равно как и то, что только отчуждение прибавочного продукта способно двигать развитие цивилизации. Но марксисты делают противоположный вывод: о несправедливости всех формаций, кроме социализма, и идут по пути идеализации первобытнообщинного строя, а также восстаний «угнетённых масс», какие, как правило, носили для мировой цивилизации разрушительный характер, и их поражение в сущности предопределено, исходя из логики исторической методологии самих марксистов. Ведь если даже признать наступление социализма неизбежным будущим человечества, то это не отменяет того факта, что невозможно изменить способ производства за короткий промежуток времени. На это требуются столетия, и орудием таких изменений в таком случае являются слепые силы исторического процесса, незаметно меняющие облик земли, организацию общества в сфере экономики и политики, изменения ментальности через изменение условий и смену поколений, а отнюдь не восстания рабов и крестьян, не стачки рабочих и не протестные памфлеты левых интеллектуалов.
Чтобы не быть голословным приведу пример того, какие отзывы оставил Фридрих Энгельс о первобытнообщинном строе в своей работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства»: «И что за чудесная организация этот родовой строй во всей его наивности и простоте! Без солдат, жандармов и полицейских, без дворян, королей, наместников, префектов или судей, без тюрем, без судебных процессов — все идет своим установленным порядком. Всякие споры и распри разрешаются сообща теми, кого они касаются, — родом или племенем, или отдельными родами между собой; лишь как самое крайнее, редко применяемое средство грозит кровная месть, и наша смертная казнь является только ее цивилизованной формой, которой присущи как положительные, так и отрицательные стороны цивилизации. Хотя общих дел гораздо больше, чем в настоящее время, — домашнее хозяйство ведется рядом семейств сообща и на коммунистических началах, земля является собственностью всего племени, только мелкие огороды предоставлены во временное пользование отдельным хозяйствам, — тем не менее, нет и следа нашего раздутого и сложного аппарата управления. Все вопросы решают сами заинтересованные лица, и в большинстве случаев вековой обычай уже все урегулировал. Бедных и нуждающихся не может быть — коммунистическое хозяйство и род знают свои обязанности по отношению к престарелым, больным и изувеченным на войне. Все равны и свободны, в том числе и женщины. Рабов еще не существует, нет, как правило, еще и порабощения чужих племен. Когда ирокезы около 1651 г. победили племя эри и «нейтральную нацию», они предложили им вступить полноправными членами в свой союз, только после того как побежденные отклонили это, они были изгнаны со своей территории. А каких мужчин и женщин порождает такое общество, показывают восторженные отзывы всех белых, соприкасавшихся с неиспорченными индейцами, о чувстве собственного достоинства, прямодушии, силе характера и храбрости этих варваров».6 А между тем, если идеализация варваров и дикарей есть романтизм в чистом виде, то провозглашение естественного процесса развития первобытного общества в государство и пробуждения в нём первых ростков индивидуализма в результате естественного развития экономики процессом сугубо деструктивным вступает в прямое противоречие с научным потенциалом конфликтологии, экономического детерминизма и стадиальной системы, на которых базируется научная часть марксизма. Более того, автор встаёт в оппозицию к нравам эпохи, человеческой природе и прогрессу как таковому. Ведь далее Фридрих Энгельс пишет следующее: «Так выглядели люди и человеческое общество до того, как произошло разделение на различные классы. И если мы сравним их положение с положением громадного большинства современных цивилизованных людей, то разница между нынешним пролетарием или мелким крестьянином и древним свободным членом рода окажется колоссальной.
Но не забудем, что эта организация была обречена на гибель. Дальше племени она не пошла, образование союза племен означает уже начало ее разрушения, как мы это еще увидим и как мы это уже видели на примерах попыток ирокезов поработить другие племена. Все, что было вне племени, было вне закона. При отсутствии заключенного по всей форме мирного договора царила война между племенами, и эта война велась с той жестокостью, которая отличает человека от остальных животных и которая только впоследствии была несколько смягчена под влиянием материальных интересов. Находившийся в полном расцвете родовой строй, каким мы наблюдали его в Америке, предполагал крайне неразвитое производство, следовательно, крайне редкое население на обширном пространстве, отсюда почти полное подчинение человека враждебно противостоящей и непонятной ему окружающей природе, что и находит свое отражение в детски наивных религиозных представлениях. Племя оставалось для человека границей как по отношению к иноплеменнику, так и по отношению к самому себе: племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга, они не оторвались еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общности. Власть этой первобытной общности должна была быть сломлена, — и она была сломлена. Но она была сломлена под такими влияниями, которые прямо представляются нам упадком, грехопадением по сравнению с высоким нравственным уровнем старого родового общества. Самые низменные побуждения — вульгарная жадность, грубая страсть к наслаждениям, грязная скаредность, корыстное стремление к грабежу общего достояния — являются восприемниками нового, цивилизованного, классового общества; самые гнусные средства — воровство, насилие, коварство, измена — подтачивают старое бесклассовое родовое общество и приводят к его гибели. А само новое общество в течение всех двух с половиной тысяч лет своего существования всегда представляло только картину развития незначительного меньшинства за счет эксплуатируемого и угнетенного громадного большинства, и оно остается таким и теперь в еще большей степени, чем когда бы то ни было прежде».7 Исходя из подобного подхода, деятельность выдающихся людей древности также оказывается подчинена «классовому антагонизму». Даже когда речь идёт о древних реформаторах и философах, не говоря уже о государствах и людях, что ими правили, действуя по законам своего времени, нередко пестрят попытками модернизации древности. Зачастую, сторонники этой школы в оценках реформаторов и просвещённых правителей древности, обыкновенно, были склонны провозглашать их либо «друзьями народа», либо, напротив, его «врагами», и если в первом случае в положительных оценках правления будет присутствовать определённая модернизация истории, то во втором случае их деятельность подвергнется критике, не всегда обоснованной историческими реалиями.
Так, например, Л. М. Глускина в статье «Расцвет Афинской рабовладельческой демократии», разобрав положение женщины в Афинах интересующего её периода, описывает семейную политику Перикла следующим образом: «Не проводя никаких радикальных реформ в области быта, Перикл личным примером должен был сильно поколебать консервативные устои афинской семейной жизни. Женатый вторым браком на Аспасии, милетянке по происхождению, женщине, по всеобщему признанию современников, выдающегося ума, знаний и способностей, Перикл не только сделал свою жену другом и советником в своей политической деятельности, но и привлёк её к участию в теоретических собеседованиях на разнообразные темы науки, культуры, философии и политики, центром которых стал их дом. Широко распространившееся в это время просвещение, публичные лекции софистов, постановка морально-этических проблем на сцене театра, идеи об относительности существующих представлений о добре и зле, справедливом и несправедливом, сомнения в божественном характере, а следовательно и незыблемости институтов созданных людьми, всё это не могло не поколебать консервативные семейные устои.8
Мысль человеческая действительно может очень значительно опережать своё время. И в кругах философов идея несправедливости рабства или неравноправия женщин могла витать во всякую эпоху культурного подъёма и моды на философию и высокое искусство. Но надо понимать, что Перикл даже при желании не мог даровать женщинам равноправия в силу объективных особенностей того времени. Более того, саму идею женского равноправия люди того времени понимали совсем иначе, чем её понимаем мы. Для людей классической Греции было едва ли возможно считать, что женщина может, а тем более должна быть равна мужчине. Объективные условия тогдашней жизни диктовали необходимость патриархата. В тех условиях не только предоставление женщине равных прав было опасной утопией, но и сам взгляд на этот вопрос с современной точки зрения был едва ли возможен.
Философы в своих размышлениях о вечном, конечно, могли размышлять, в том числе о гендерном равенстве, в некотором смысле опережая своё время. Но даже в их случае большой вопрос, насколько их представления о равноправии соответствовали нашим нынешним представлениям. Намного позднее, уже в императорском Риме, Сенека критиковал рабство, призывал к гуманизму, но это не мешало ему самому быть рабовладельцем. Возникает вопрос: была ли критиками философами Античности рабства или бесправия женщин, действительными призывами к равенству, или же речь шла о проповеди гуманизма и отказа от наиболее архаичных, филистерских предрассудков?
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Конечно, было бы неправильно на основании этой цитаты упрекнуть автора в отходе от принципа историзма. Однако, элемент модернизации истории здесь, безусловно, присутствует. Поскольку Перикл был для марксистской историографии «другом народа», марксистская историография не редко видела в действиях таких исторических личностей не действительное, а желаемое. Перикл же был человеком своего времени. Если античный политик позволял своей жене развиваться духовно и интеллектуально, это ещё не означает, что он хотел дать ей свободу в современном понимании этого слова, а уже тем более всем женщинам родного для него государства. Это могло быть проявление личных чувств, своеобразная тяга к экзотике, выборочный отказ от некоторых предрассудков своего времени. Однако марксисты желают видеть, чтобы прогрессивный политик был прогрессивен во всём, пытаясь «дорисовывать» на основе подобных фактов в программы прогрессивных деятелей Античности положения, характерные для последующих эпох. Кроме того, вероятно, Аспасия была гетерой. А этой социальной группе нравы древнегреческого общества отводили совсем иную роль, нежели основной массе «порядочных женщин».
Нечто подобное возникает и при знакомстве с оценками внутренней и внешней политике Афин при Перикле: «Если аристократическая оппозиция критиковала Перикла за угнетение союзников (что в целом было с её стороны демагогией) и призывала к тесному союзу со Спартой, порядки которой она превозносила, то усилившаяся в последний период правления Перикла радикальная оппозиция призывала к более жёсткому обращению с союзниками и к активной внешней завоевательной политике. В её программе отчётливо проявлялись отрицательные стороны рабовладельческой демократии, которая не только не отменила эксплуатацию и угнетение других народов, но и не могла существовать без них».9 В той же статье Л. М. Глускина ссылается на Фукидида, который писал:
«На словах это была демократия, на деле правление одного человека».10 Учитывая от факт, что Перикл происходил из рода Алкмеонидов, то есть одного из знатнейших родов Афин, уместно поставить вопрос: «Кем в первую очередь был Перикл, демократом по убеждениям или же гибким, прогрессивным с точки зрения методов управления аристократом, который использовал идеи демократии и симпатии демоса для борьбы с другими аристократическими родами и установления гегемонии своего семейства в родном полисе?» Марксистские историки, разбирая борьбу политических сил древности, сосредотачиваются на идейной и классовой стороне, по существу, игнорируя различие между реальными и декларативными целями тех или иных правителей и государственных деятелей древности. Их интересует «прогрессивность» или «реакционность» тех или иным процессов, событий, явлений, но они не всегда в достаточной мере глубоко анализируют интересы различных социальных групп и их лидеров, хотя вроде бы такой подход также вытекает из конфликтологии социальных классов. Для марксистского историка классы, прочие социальные группы и их интересы оказываются в конечном счёте подчинены неким общим закономерностям и процессам, а не наоборот.
В этом смысле, создавая справедливо положительный, хотя и несколько идеализированный образ Перикла, Л. М. Глускина вроде бы и понимает, но не вполне осознаёт сущность афинской рабовладельческой демократии. Ей хочется видеть в Перикле борца за свободу, а негативные черты рабовладельческой демократии она склонна приписывать суровому времени и одиозным настроениям незначительной партии радикалов. Однако цивилизация всегда строилась за счёт отчуждения прибавочного продукта (и открытие этого тезиса есть позитивная наработка марксистской школы), а значит любое общество, являющееся в свою эпоху авангардом цивилизации, должно быть построено на ограблении других стран, за счёт чего эта высокая культура только и может быть создана. Таким образом, применительно к Афинам Перикла, торговая и военная экспансия, неэквивалентный обмен, грубо говоря, прямое и косвенное ограбление других народов и территорий, и были источником их свободы, благосостояния и высокой культуры. Афинская рабовладельческая демократия, равно как и Древняя Греция вообще, говоря марксистским языком, была надстройкой созданного ею порядка, бывшим отдалённым предтечей колониализма. Учитывая масштаб достижений этого общества, а также то, что цивилизационный рост всегда сопровождался чем-то подобным (высокая культура возникает там, куда стекаются финансовые потоки), научные наработки марксистской школы невольно наводят на мысли, резко отличные от марксистской политической доктрины, даже при принятии общей методологии этой школы.
Также для марксизма характерно восприятие культуры, как второстепенного явления, и не слишком пристальное внимание к природно-географическому фактору. Они представляют человечество единым целым, разделённых лишь на эксплуататоров и эксплуатируемых, по существу игнорируя культурные и идейные различия между народами, считая их предрассудками и пережитками.
1.2 Взгляды Карла Маркса и Фридриха Энгельса на Античность. Истоки марксистской исторической мысли
А теперь я позволю себе привести цитату известного, выдающегося антиковеда и археолога, профессора Лейденского университета Джона Л. Бинтлифа. В его трудах красной нитью проходит идея синтеза позитивных наработок разных подходов, хотя сам Бинтлиф более всего тяготеет к школе «Анналов». Джон Л. Бинтлиф — яркий представитель современной исторической науки Западного мира, имеющей в наши дни, к сожалению, гораздо больше ресурсов для развития, чем отечественная. Уже поэтому взгляд Д.Л.Бинтлифа должен быть, как минимум, весьма интересен для нас. Будучи археологом, данный исследователь говорит о разных школах и парадигмах преимущественно применительно к археологии, поэтому нам придётся транслировать его мысль относительно исторической науки вообще. В своей англоязычной статье «Исторический и континентальный подход» он пишет о марксизме следующее: «На других направлениях развития академической мысли, как среди научной традиции, так и среди постмодернистского способа мышления были пронизаны марксистским мировоззрением и видением перспектив, теорией революционного изменения мира и классовой борьбы, которая была создана Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом для фундаментального преобразования организации мирового сообщества.
В конце XIX века немецкие, британские и американские историки и социальные теоретики с энтузиазмом очерчивали контуры эволюционного развития человеческого общества на основе классической и просвещенческой теории.
Наблюдая за локальными обществами, прошедшими через колониализм, они верили в изначальное превосходство западных колониальных держав. Ключевые работы Бахофена, Тейлора и Моргана стали одним из основных источников, в некотором роде, исторической информации для трудов немецких социальных теоретиков Карла Маркса и Фридриха Энгельса, и были сильно адаптированы ими к своим идеям для далеко идущих социальных проектов, связывающих в рамках теории реконструируемое прошлое, дискуссионное настоящее и нужное будущее. Цепь: дикость — варварство — цивилизация (позже теоретиками XX века трансформированная в стадо — племя — военная демократия — королевство) с соответствующими изменениями в половых отношениях, силовых структурах, а также в формах организации экономики, была мощным базисом марксистской теории радикального изменения общества. И она не является столь странной, если учесть, что значительную часть своего наиболее важного труда Карл Маркс написал, сидя в читальном зале такого бастиона колониализма, как Британский музей».11
Книги Бахофена и Моргана, действительно, в немалой степени повлияли на становление марксистских представлений о древней истории. Главным образом потому, что в этих книгах была предпринята первая в истории попытка дать научный анализ эволюции первобытного общества в цивилизацию, с точки зрения общемирового развития с центром на Западе. Воззрения Моргана легли в основу такого труда Фридриха Энгельса, как «Происхождение семьи, частной собственности и государства», где в наиболее полной мере отражены воззрения классиков марксизма на историю древних народов.
В своём труде автор высказывает следующую точку зрения:
1. Изначально у людей преобладающей формой половых отношений был промискуитет. Правда, сам И. Я. Бахофен использует менее удачный термин «гетеризм». Неупорядоченные половые отношения не позволяют достоверно установить отца ребёнка. Поэтому счёт родства был материнским. Поэтому, как считал Бахофен, в первобытном обществе господствовал матриархат. Переход к моногамии противоречил древнейшей религиозной заповеди. Так как исключительное право только одного мужчины на одну женщину нарушало право» других мужчин на неё. Поэтому возникали обычаи, которые должны были «компенсировать» это «нарушение» — либо обрядом искупления, либо выкупом, который заключался в том, что некоторое время женщина должна была отдаваться посторонним. Факты, подтверждающие эти положения, И. Я. Бахофен находит в цитатах из классической литературы древности, тщательно подобранных им во множестве. Причиной перехода от промискуитета к моногамии автор считает изменение в религиозных воззрениях людей. У древних греков это произошло в «героическую эпоху», когда на место божеств «старого мира» (олицетворявших старые воззрения) пришли новые божества (символизирующих новые воззрения), всё более оттеняющие прежние культы на задний план.
«Таким образом, — пишет Фридрих Энгельс, — не развитие действительных условий жизни людей, а религиозное отражение этих условий в головах людей вызвало, по Бахофену, исторические изменения во взаимном общественно положении мужчины и женщины».12
И здесь весьма интересен анализ Бахофена в отношении древнегреческой трагедии Эсхила «Орестея», которое исследователь рассматривает, как драматическое изображение борьбы между гибнущем материнским правом и возникающим в героическую эпоху и побеждающим отцовским правом. Согласно теории Бахофена, главным фактором, определившим переход от старых порядков этических воззрений к новым, стало изменение религиозных представлений. В древнегреческой трагедии «Орестея» главного героя — микенского царевича Ореста, который убил свою мать за то, что она убила его отца, вернувшегося с войны, ради запретной связи с любовником, преследуют Эринии — демонические создания, охранительницы материнского права, в то время, как «боги нового поколения» Афина и Аполлон защищают его. В итоге дело передаётся в афинский Ареопаг. И победу на суде «новых богов» над «старыми» Бахофен трактует, как символическое отражение в античной литературе перехода от старой морали к новой. Фридрих Энгельс пишет по этому поводу: «Это новое, но совершенно правильное толкование «Орестеи» представляет собой одно из лучших мест в книге Бахофена, но оно в то же время доказывает, что Бахофен по меньшей мере так же верит в Эриний, Аполлона и Афину, как в своё время Эсхил; а именно он верит, что они в героическую эпоху совершили чудо: ниспровергли материнское право, заменив его отцовским. Ясно, что подобное воззрение, по которому религия имеет значение решающего рычага в мировой истории, сводится в конечном счёте к чистейшему мистицизму».13 Оставим без внимания этот переход на личности. Но отметим, что это замечание весьма отражает характерный марксистский взгляд на исторические процессы, равно как и определённую нетерпимость к оппонентам. Говоря так, Энгельс искажает подлинную суть взглядов Бахофена. Ведь Бахофен, говоря о влиянии верований, имеет в виду не действия сверхъестественных сил, но изменения жизни людей в результате изменения их воззрений на окружающий мир. Он говорит о роли новых идей, приход и утверждение которых всегда имеет определённое влияние на то общество, где они завоёвывают господство. Другое дело, что ни одна идея не возникает сама собой, что всегда существуют внешние факторы способствующие рождению новых воззрений. Но любые учения, любая картина мира создаётся людьми: либо конкретными личностями, либо многовековым коллективным творчеством народа. А сознание людей всегда субъективно. А значит нельзя сводить утверждение новых ценностей исключительно к отражению внешней обстановки, а тем более к следствию экономических изменений, хотя бы потому, что на схожие «вызовы», разные общества в разное время давали не одинаковые «ответы». Точку зрения Бахофена, конечно, также надлежит считать крайне спорной, но обвинение учёного, говорящего о роли смены воззрений на ход истории, в мистицизме и вере в активное вмешательство сверхъестественных сил очень показательно для марксистской школы.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
«Но всё это не умаляет его заслуги, как исследователя, проложившего новый путь, — продолжает далее Фридрих Энгельс, — Он первый вместо фраз о неведомом первобытном состоянии с неупорядоченными половыми отношениями представил доказательства наличия в классической литературе древности множества подтверждений того, что у греков и азиатских народов до единобрачия действительно существовало такое состояние, когда, нисколько не нарушая обычая, не только мужчина вступал в половые отношения с несколькими женщинами, но и женщина — с несколькими мужчинами».14
А потому происхождение изначально могло считаться только по женской линии — от матери к матери. Эта особенная роль женской линии ещё долго сохранялась даже тогда, когда единобрачие стало доминирующей формой семьи и брака, а значит, отцовство уже было достоверным, или, по крайней мере, его признание стало общепринятой нормой. Наконец, само положение матерей в период промискуитета, как единственных достоверных родителей потомства рода, племени или фратрии обеспечивало им, а вместе с тем и женщинам вообще такое высокое положение, какое среднестатистическая женщина не могла занимать вплоть до победы женской эмансипации в XX веке.
Далее Фридрих Энгельс переходит к рассмотрению теории американского исследователя Генри Моргана. Книги и научная позиция данного исследователя были своего рода ответом на ошибочное, но растиражированное Британским научным сообществом учение шотландского учёного Мак-Леннана, положившего в основу своей теории противопоставление между эндогамными и экзогамными «племенами», которые он считал двумя принципиально отличными друг от друга путями развития первобытного общества. На самом деле, у первобытных племён существовал запрет брать жён внутри рода, в то время, как одной из главных причин существования племени была именно необходимость для каждого рода в дружественных родах, откуда мужчины этих родов могли взаимно брать себе жён. Однако Мак-Леннан узрел в этом противоположность экзогамных и эндогамных «рас». И влиятельное научное сообщество Британской империи растиражировало его взгляды, поскольку он был представителем этого сообщества. Генри Морган выступил с опровержением положений Мак-Леннана.
«Семья, — говорит Морган, — активное начало; она никогда не остается неизменной, а переходит от низшей формы к высшей, по мере того как общество развивается от низшей ступени к высшей. Напротив, системы родства пассивны; лишь через долгие промежутки времени они регистрируют прогресс, проделанный за это время семьей, и претерпевают радикальные изменения лишь тогда, когда семья уже радикально изменилась». 15
Основное противоречие между Морганом и Мак-Леннаном заключалось в трактовке систем родства у первобытных племён, в феномене существовавшего у первобытных племён группового брака (Мак-Леннан отрицал возможность существования этого феномена, считая возможным лишь полигинию или полиандрию), а также о сущности эндогамии или экзогамии. Генри Морган выдвинул в ответ Мак-Леннану следующую теорию: в процессе существования человечества сменилось несколько систем родства, и сначала в силу объективных исторических условий возникал сам тип отношений в семье и браке, потом эта система утверждалась, как господствующая, освещённая традицией, порождая соответствующие общепринятые обозначения родственных уз. И эти названия разных членов семьи, возникшие на той или иной стадии развития, продолжали жить и после того, как тип отношений менялся. «И точно так же, — прибавляет Маркс, — обстоит дело с политическими, юридическими, религиозными, философскими системами вообще».16
Именно это стало первоосновой марксистской интерпретации исторического процесса: сперва меняются материальные условия жизни людей, потом в результате этих изменений меняются взаимоотношения между людьми, и только следом за изменением типа социальных связей меняется «общественное сознание».
«Великая заслуга Моргана, — пишет Ф. Энгельс, — состоит в том, что он открыл и восстановил в главных чертах эту доисторическую основу нашей писаной истории и в родовых связях североамериканских индейцев нашел ключ к важнейшим, доселе неразрешимым загадкам древней греческой, римской и германской истории. Его сочинение — труд не одного дня. Около сорока лет работал он над своим материалом, пока не овладел им вполне. Но зато и книга его — одно из немногих произведений нашего времени, составляющих эпоху».17
Далее, говоря о марксизме, Бинтлиф продолжает: «Другим ключевым элементом подъёма стадиальной системы социально эволюции человечества был дарвинизм. На самом деле, Чарльз Дарвин очень консервативен по своим политическим взглядам. Задерживая публикацию «Происхождения видов», он боялся его возможных последствий для сохранения социально-политического статус-кво для основанного на классах общества Западной Европы. Он всерьёз считал, что конкуренция видов никогда не может рассматриваться, как нечто ведущее к позитивным переменам. Это было прямым предупреждением против социального искажения его теории биологической эволюции, ответом на возможные попытки выдвигать мнение, что те же самые принципы можно переносить и на человеческое общество. Дарвин боялся, что неверная трактовка его идей будет содействовать предложениям естественности присвоения власти всё более многочисленным рабочим классом, чей труд был реальной основой коммерческого и промышленного превосходства Западного мира. Тем не менее, британский социальный философ Герберт Спенсер адаптировал мощную теорию эволюции видов в пресловутый социальный дарвинизм, который, в конце концов, даже самого Дарвина сделал жертвой цитирования без критики.
И социальные эволюционные теории, и формальная марксистская теория в отношении нашего взгляда на человеческое прошлое принадлежат к научным магапарадигмам в западной мысли. Оба этих направления предъявляли права на то, чтобы считаться научными теориями, подкрепляя свои притязания широким использованием материалов этнографии, истории, а в дальнейшем всё более проникая в область исследований по доисторической археологии. В данных изысканиях они рисовали широкой кистью схему человеческого общества на глобальном уровне. Когда в течении первой половины XX века в России, а также в Центральной и Восточной Европе были установлены коммунистические режимы, марксизм стал рассматриваться внутри этих стран, как наука, а в археологических публикациях эмпирические открытия связывались с фундаментальными заявлениями ключевых коммунистических мыслителей относительно социальной эволюции, как если бы эти цитаты были доказанными фактами. После кончины европейского коммунизма в конце XX века и фактического исчезновения марксизма из жизни образования и науки, мы могли бы быть искушены мыслью, чтобы рассматривать марксистскую теорию, как осадок социальной идеологии. А в этом случае получается, что она вроде бы больше подходит для рассмотрения в пределах других рассматриваемых нами направлений мысли стран континентальной Европы, прежде всего, романтизма и идеализма. Однако это было бы неправильно, так как марксисты всегда считали распространителями строгого прочтения исторических свидетельств. Доказательством этому причислению марксистской мысли в разряд рационализма может служить то обстоятельство, что на протяжении нескольких десятилетий после окончания Второй Мировой войны имело место быть энергичное содействие социальному эволюционизму в рамках Новой Археологии, особенно, в странах Северной Америки — вряд ли марксистской территории. Одной из основных моделей в американской Новой археологии было повторное исследование доказательств, и более глубокое понимание стадиальной схемы происхождения и развития человеческого общества на глобальном уровне. Учитывая, что постпроцессуализм добился лишь ограниченного успеха в деле перемещения теоретических наработок процессуализма в американскую археологию, многие археологи США продолжают признавать общие принципы приемлимыми для преобразования в социальные формы, даже если простые стадиальные формы 1960-х — 1970-х годов значительно изменились».18
Учение Чарльза Дарвина вообще сыграло значительную роль не только в биологии, но и в развитии философских, исторических и политических учений. Как правило, разработанные Дарвином положения относительно видов животных, их борьбы за существование, выживание сильнейших и наиболее приспособленных, а главное прогрессивности этого процесса, как двигателя мирового развития, просто переносились на человеческое общество, где виды животных «заменялись» на социальные классы, народы, расы и любые другие группы. В этом смысле дарвинизм стал предтечей расизма, социального дарвинизма и, как считает Джон Л. Бинтлиф, марксизма. В случае с последним основные позаимствованные идеи сводятся к самой идее эволюции от низших форм к высшим через гибель отживших форм, неизбежному различию интересов и борьбе разных социальных групп. Также, возможно, марксисты считали пролетариат более прогрессивным классом (именно в дарвинском значении этого слова, то есть более приспособленным к жизни и являющимся источником гегемонии Запада, чьё конкурентное преимущество строилось в ту эпоху на развитии промышленного капитализма).
«Морган был первый, кто со знанием дела попытался внести в предысторию человечества определенную систему, — пишет Фридрих Энгельс, — и до тех пор, пока значительное расширение материала не заставит внести изменения, предложенная им периодизация, несомненно, останется в силе.
Из трех главных эпох — дикости, варварства, цивилизации — его, само собой разумеется, занимают только две первые и переход к третьей. Каждую из этих двух эпох он подразделяет на низшую, среднюю и высшую ступень сообразно с прогрессом в производстве средств к жизни, потому что, говорит он: «Искусность в этом производстве имеет решающее значение для степени человеческого превосходства и господства над природой; из всех живых существ только человеку удалось добиться почти неограниченного господства над производством продуктов питания. Все великие эпохи человеческого прогресса более или менее прямо совпадают с эпохами расширения источников существования».19
Фридриха Энгельса же напротив занимал переход от варварства к цивилизации, в связи с чем его особенно интересовала последняя, высшая, ступень варварства, которая подготовила возникновение государства.
«Полный расцвет высшей ступени варварства, — пишет Фридрих Энгельс, — выступает перед нами в поэмах Гомера, особенно в «Илиаде». Усовершенствованные железные орудия, кузнечный мех, ручная мельница, гончарный круг, изготовление растительного масла и виноделие, развитая обработка металлов, переходящая в художественное ремесло, повозка и боевая колесница, постройка судов из бревен и досок, зачатки архитектуры как искусства, города, окруженные зубчатыми стенами с башнями, гомеровский эпос и вся мифология — вот главное наследство, которое греки перенесли из варварства в цивилизацию. Сравнивая с этим данное Цезарем и даже Тацитом описание германцев, находившихся в начальной стадии той самой ступени культуры, из которой готовились перейти в более высокую гомеровские греки, мы видим, какое богатство достижений в развитии производства имеет высшая ступень варварства».20 Для нас эта ступень также более, чем интересна.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Ведь именно эта стадия составляет первый этап Античности и в Греции, и в Италии. В современной науке эту ступень именуют «военная демократия». В Греции она носила особый характер, так как некоторые её черты имели дворцовые ахейские государства бронзового века (точнее сказать, эти государства явно происходили от «военной демократии» пришлых ахейских племён), а порядок сложившийся после их распада является «военной демократией» почти в чистом виде. Греческий полис же является результатом естественного развития этого порядка. И не будем забывать, цивилизованные общества в Античности составляли меньшинство. Основной формой организации общества в Античности была военная демократия (это видно хотя бы по описаниям окружающих Грецию племён Геродотом), даже цивилизованные общества сохраняли в Античности следы прежних варварских порядков. Даже классический полис не придумал в плане политического устройства ничего иного, как замену клановой идентичности и самоорганизации на общинную. Упадок же полиса и создание же надполисных («надобщинных») структур стало причиной заката классической Греции.
Фридрих Энгельс считает основным процессом высшей стадии варварства и первой половины Античной истории, как таковой, переход от родового строя к возникновению государства, взаимодействие государства с пережитками родового строя, которое сводилось, с одной стороны, к попыткам приспособить их к интересам правящей верхушки, а с другой, к сопротивлению пережитков родового строя утверждению нового порядка. Все события истории Греции вплоть до классики автор толкует именно в таком ключе. Римскую историю рассматривает также через призму этой схемы, в основе которой лежат построения Генри Моргана.
«Греки, подобно пеласгам и другим соплеменным народам, — пишет Фридрих Энгельс, — уже в доисторическое время были организованы сообразно тому же органическому ряду, что и американцы: род, фратрия, племя, союз племен. Фратрии могло не быть, как у дорийцев, союз племен мог образоваться не везде, но во всех случаях основной ячейкой был род. К моменту своего появления на исторической арене греки стояли на пороге цивилизации».21
К тому времени, когда эллины появляются на исторической сцене, их род был уже не столь архаичен, как род североамериканских индейцев: «Материнское право уступило место отцовскому; возникающее частное богатство пробило этим свою первую брешь в родовом строе. Вторая брешь была естественным следствием первой: так как после введения отцовского права имущество богатой наследницы должно было бы при ее замужестве переходить к ее мужу, следовательно, в другой род, то была подорвана основа всего родового права и не только стали допускать, но и сделали для такого случая обязательным, чтобы девушка выходила замуж внутри своего рода в интересах сохранения за последним этого имущества».22
По утверждению английского историка античности Джорджа Грота, на которого, как на исходный источник, ссылается Фридрих Энгельс в основе афинского рода лежали на следующие начала:
1. Родоначальником рода было конкретное божество. Все члены рода должны были участвовать в совместных празднествах в его честь. Исключительное право совершать обряды на этих церемониях имели жрецы. Общие погребения. Члены рода могли наследовать собственность друг друга. В случае внешних бедствий или агрессии чужаков сородичи были обязаны оказывать помощь, защиту и поддержку своим сородичам. В некоторых случаях взаимное право и обязанность в известных случаях вступать в брак внутри рода, особенно когда дело касалось девушек-сирот или наследниц. Владение, по крайней мере в некоторых случаях, общим имуществом, наличие собственного архонта (старейшины) и казначея. Счет происхождения в соответствии с отцовским правом. Запрещение браков внутри рода, за исключением браков с наследницами. Это исключение и его оформление как закона подтверждают, что старое правило было еще в силе. Это вытекает также из общеобязательного правила, что женщина, выходя замуж, тем самым отказывалась от участия в религиозных обрядах своего рода и переходила к обрядам мужа, во фратрию которого она и зачислялась. Согласно этому, а также известному месту у Дикеарха, брак вне своего рода был правилом, а Беккер в «Харикле» прямо считает, что никто не мог вступать в брак внутри своего рода. Право усыновления родом, оно осуществлялось посредством усыновления одной из семей, но с соблюдением публичных формальностей, и только в виде исключения. Право избирать и смещать старейшин. Мы знаем, что каждый род имел своего архонта; о том, что эта должность переходила по наследству в определенных семьях, не говорится нигде. До конца эпохи варварства всегда следует предполагать отсутствие строгого наследования должностей, совершенно несовместимого с порядком, при котором богатые и бедные внутри рода пользовались полным равноправием. «Далее, несколько родов было объединено во фратрию, но менее тесными узами; однако и здесь мы видим подобного же рода взаимные права и обязанности, в особенности совместное отправление определенных религиозных церемоний и право преследования в случае убийства члена фратрии. Все фратрии одного племени имели, в свою очередь, общие, регулярно повторявшиеся священные празднества, которые возглавлялись избранным из среды благородных (эвпатридов) филобасилеем (старейшиной племени)».23
Фридрих Энгельс сделал из теории Моргана далеко идущие выводы. Он вообще склонен идеализировать первобытное общество, усматривая в нём живое воплощение своего идеала на практике, противопоставляя его цивилизации, которую он считает основой неравенства, угнетения и эксплуатации человека человеком. В своих оценках первобытного состояния он нередко доходит до идеализации, и даже некоторой модернизации древности. О цивилизации же судит весьма предвзято и обобщённо. Вот как он описывает становление государства в древних Афинах: «Как развивалось государство, частью преобразуя органы родового строя, частью вытесняя их настоящими органами государственной власти; как место подлинного «вооруженного народа», защищающего себя собственными силами в своих родах, фратриях и племенах, заняла вооружённая «публичная власть», которая была подчинена этим государственным органам, а следовательно, могла быть применена против народа, — всё это, по крайней мере, в начальной стадии, мы нигде не можем проследить лучше, чем в Древних Афинах.
В героическую эпоху четыре племени афинян занимали в Аттике ещё обособленные области; даже составлявшие их двенадцать фратрий, по-видимому, имели ещё отдельные поселения в виде двенадцати городов Кекропа. Организация управления соответствовала героической эпохе: народное собрание, народный совет, басилей. В эпоху, с которой начинается писаная история, земля уже была поделена и перешла в частную собственность, как это свойственно сравнительно уже развитому к концу высшей ступени варварства товарному производству и соответствующей ему торговле товарами. Наряду с зерном производилось также вино и растительное масло; морская торговля по Эгейскому морю всё более изымалась из рук финикийцев и попадала, большей частью, в руки жителей Аттики. Благодаря купле и продаже земельных владений, благодаря дальнейшему развитию разделения труда между земледелием и ремеслом, торговлей и судоходством, члены родов, фратрий и племён должны были весьма скоро перемешаться между собой; на территории фратрии и племени селились жители, которые, хотя и были соотечественниками, всё же не принадлежали к этим объединениям, следовательно, были чужими в своём собственном месте жительства. Ведь каждая фратрия и каждое племя в мирное время сами управляли своими делами, не обращаясь в Афины к народному совету и басилею. Но те, кто жил на территории фратрии или племени, не принадлежа к ним, не могли, разумеется, принимать участие в этом управлении.
Всё это так нарушало нормальное функционирование органов родового строя, что уже в героическую эпоху потребовалось принять меры для устранения этого. Было введено приписываемое Тезею устройство. Перемена состояла прежде всего в том, что в Афинах было учреждено центральное управление, то есть часть дел, до этого находившаяся в самостоятельном ведении племён была передана в ведение пребывающего в Афинах общего совета. Благодаря этому нововведению афиняне продвинулись в своём развитии дальше, чем какой-либо из коренных народов Америки: вместо союза живущих по соседству племён происходило их слияние в единый народ. В связи с этим возникло общее афинское народное право, возвышавшееся над правовыми обычаями отдельных племён и родов; афинский гражданин, как таковой, получил определённые права и новую правовую защиту также и на той территории, где был иноплеменником. Но этим был сделан первый шаг к разрушению родового строя, к допущению в состав граждан и тех лиц, какие были иноплеменниками во всей Аттике и полностью находились и продолжали оставаться вне афинского родового устройства. Второе, приписываемое Тезею, нововведение состояло в разделении всего народа, независимо от рода, фратрии или племени, на три класса: эвпатридов, или благородных, геоморов, или земледельцев, и демиургов, или ремесленников, и в предоставлении благородным исключительного права на замещение должностей. Впрочем, это разделение не устанавливало никаких других различий между классами. Но оно раскрывает пред нами новые общественные элементы. Оно показывает, что вошедшее в обычай замещение родовых должностей членами определенных семей превратилось уже в малооспариваемое право этих семей на занятие общественных должностей, что эти семьи, и без того могущественные благодаря своему богатству, начали складываться вне своих родов в особый привилегированный класс и что эти их притязания были освящены только еще зарождавшимся государством. Оно, далее, показывает, что разделение труда между крестьянами и ремесленниками упрочилось уже настолько, что стало отодвигать на второй план общественное значение прежнего деления на роды и племена. Оно, наконец, провозглашает непримиримое противоречие между родовым обществом и государством; первая попытка образования государства состоит в разрыве родовых связей путем разделения членов каждого рода на привилегированных и непривилегированных и разделения последних, в свою очередь, на два класса соответственно роду их занятий, что противопоставляло их, таким образом, один другому.».24
Как мы видим, причиной разрушения родового строя и необходимости возникновения государства стало развитие торговли и ремесла, имущественное расслоение, усложнение и специализация производства. Иными словами, как только общество становится достаточно богато, чтобы думать не только о выживании, люди получают возможность жить не коллективным, а индивидуальным интересом, объединяться в группы по своему усмотрению, совершать предприятия и операции, на которые общество было ранее не способно, жизнь усложняется, и объективные условия вместе с интересами разных групп приводят к возникновению государства и цивилизации. Подобный подход можно считать основой позитивных наработок марксизма, его научной методологии. Подобные переходные эпохи и есть исторический материал, где более всего уместен потенциал научных достижений марксизма.
«Дальнейшая политическая история Афин, — пишет Фридрих Энгельс, — вплоть до Солона известна далеко недостаточно. Должность басилея утратила свое значение; во главе государства стали избранные из среды благородных архонты. Господство знати все более и более усиливалось, пока около 600 г. до нашего летосчисления не сделалось невыносимым. Основным средством для подавления народной свободы служили при этом деньги и ростовщичество. Главное местопребывание знати было в Афинах и их окрестностях, где морская торговля, а вместе с ней морской разбой, которым при случае все еще занимались, обогащали эту знать и сосредоточивали в ее руках денежные богатства. Отсюда развивающееся денежное хозяйство проникало в сельские общины, воздействуя, точно разъедающая кислота, на их исконный, основанный на натуральном хозяйстве образ жизни. Родовой строй абсолютно несовместим с денежным хозяйством; разорение мелких крестьян Аттики совпало с ослаблением охранявших их старых родовых уз. Долговая расписка и закладная на землю (ибо афиняне изобрели уже и ипотеку) не считались ни с родом, ни с фратрией. А старый родовой строй не знал ни денег, ни ссуды, ни денежных долгов. Поэтому в результате все шире распространявшегося денежного владычества знати было выработано также новое обычное право для того, чтобы обеспечить кредитора против должника, чтобы освятить эксплуатацию мелких крестьян владельцами денег. На полях Аттики всюду торчали закладные камни, на которых значилось, что данный участок заложен тому-то и тому-то за такую-то сумму денег. Поля, не обозначенные таким образом, были уже большей частью проданы вследствие неуплаты в срок ипотечной ссуды или процентов и перешли в собственность ростовщика-аристократа, крестьянин мог быть доволен, если ему разрешалось оставаться на участке в качестве арендатора и жить на шестую часть продукта своего труда, уплачивая остальные пять шестых новому хозяину в виде арендной платы. Более того. Если сумма, вырученная при продаже земельного участка, не покрывала долга или если заем не был обеспечен залогом, то должник вынужден был продавать своих детей в рабство в чужие страны, чтобы расплатиться с кредитором. Продажа детей отцом — таков был первый плод отцовского права и моногамии! А если кровопийца все еще не был удовлетворен, он мог продать в рабство и самого должника. Такова была светлая заря цивилизации у афинского народа».25
Фридрих Энгельс толкует окончательное утверждение государства, как реакцию на произвол знати. В этом отношении он выделяет фигуру Солона, как человека, в лице которого государство впервые заявило о себе, став гарантом социального компромисса. Это положение Энгельса отличает его от последующих трактовок марксистскими историками роли государства в противоречиях классов. Но вполне соответствует склонности марксистских историков к строительству схем. Солон у него не игрок со своими интересами, не выдвиженец тех или иных социальных сил, но орудие слепых законов.
«Что было делать? — пишет Фридрих Энгельс. — Древний родовой строй не только оказался бессильным против победного шествия денег, он был также абсолютно не способен найти внутри себя хотя бы место для чего-либо подобного деньгам, кредиторам и должникам, принудительному взысканию долгов. Но новая общественная сила существовала, и благочестивые пожелания, страстное стремление вернуть доброе старое время не могли заставить снова исчезнуть деньги и ростовщичество. И сверх того, в родовом строе был пробит ряд других второстепенных брешей. От поколения к поколению все больше перемешивались между собой члены различных родов и фратрий по всей территории Аттики и особенно в самом городе Афинах, хотя и теперь еще афинянин мог продавать не принадлежащим к своему роду лицам лишь земельные участки, но не свое жилище. С дальнейшим развитием промышленности и обмена все полнее развивалось разделение труда между различными отраслями производства: земледелием, ремеслом, а в ремесле — между бесчисленными разновидностями его, торговлей, судоходством и т. д.; население разделялось теперь по своим занятиям на довольно устойчивые группы; каждая из них имела ряд новых общих интересов, для которых не было места внутри рода или фратрии и для обслуживания которых появилась, следовательно, потребность в новых должностях. Количество рабов значительно возросло и, вероятно, в ту пору уже намного превышало число свободных афинян; родовой строй первоначально совсем не знал рабства, а следовательно, не знал и средств, при помощи которых можно было держать в узде эту массу несвободных. И, наконец, торговля привлекала в Афины множество чужестранцев, которые селились здесь ради легкой наживы; в силу старых порядков, они также оставались бесправными и беззащитными и, несмотря на традиционную терпимость, были беспокойным, чуждым элементом в народе.
Одним словом, родовой строй подходил к концу. Общество с каждым днем все более вырастало из его рамок; даже худшие из зол, возникавшие на глазах у всех, он не мог ни ограничить, ни устранить. Но тем временем незаметно развилось государство. Новые группы, образовавшиеся благодаря разделению труда сначала между городом и деревней, а затем между различными городскими отраслями труда, создали новые органы для защиты своих интересов; были учреждены всякого рода должности. А затем молодому государству для ведения отдельных небольших войн и для охраны торговых судов потребовались прежде всего собственные военные силы, которые у занимавшихся мореплаванием афинян могли быть первоначально только морскими силами. Были учреждены, неизвестно за сколько времени до Солона, навкрарии, небольшие территориальные округа, по двенадцати в каждом племени; каждая навкрария должна была поставить, вооружить и снабдить экипажем одно военное судно и, кроме того, выставляла еще двух всадников. Это учреждение подрывало родовое устройство двояким образом: во-первых, оно создавало публичную власть, которая уже не совпадала просто-напросто с совокупностью вооруженного народа; во-вторых, оно впервые разделяло народ для общественных целей не по родственным группам, а по проживанию на одной территории. Какое это имело значение, будет видно из последующего.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Так как родовой строй не мог оказывать эксплуатируемому народу никакой помощи, то оставалось рассчитывать только на возникающее государство. И оно действительно оказало эту помощь в виде организации управления, введенной Солоном, снова усилившись в то же время за счет старого строя. Солон, — нас здесь не интересует способ, каким была проведена его реформа, относящаяся к 594 г. до нашего летосчисления, — открыл ряд так называемых политических революций, причем сделал это вторжением в отношения собственности. Все происходившие до сих пор революции были революциями для защиты одного вида собственности против другого вида собственности. Они не могли защищать один вид собственности, не посягая на другой. Во время великой французской революции была принесена в жертву феодальная собственность, чтобы спасти буржуазную; в революции, произведенной Солоном, должна была пострадать собственность кредиторов в интересах собственности должников. Долги были попросту объявлены недействительными. Подробности нам точно не известны, но Солон похваляется в своих стихах, что удалил закладные камни с обремененных долгами земельных участков и вернул обратно проданных из-за долгов в чужие страны и бежавших туда людей. Это можно было сделать только посредством открытого нарушения прав собственности. И, действительно, все так называемые политические революции, от первой до последней, были совершены ради защиты собственности одного вида и осуществлялись путем конфискации, называемой также кражей, собственности другого вида. Итак, несомненно, что в течение двух с половиной тысяч лет частная собственность могла сохраняться только благодаря нарушениям права собственности».26
Именно представление о борьбе разных форм собственности и есть другой важнейший постулат марксизма. Разные формации отличаются именно типом собственности. Именно в этом и была причина выделение особой античной модели в отдельную формацию с не вполне понятным нам причислением к ней государств Древнего Востока, чей социальный уклад крайне медленно менялся на протяжении тысячелетий и не вполне вписывается в стандартную систему формаций. Марксистский потенциал экономического детерминизма, структурализма и конфликтологии разных социальных групп удобен и продуктивен для изучения переходных эпох. Но в эпохи, когда уже сложившийся порядок стабилен, марксистский подход демонстрирует слабую пригодность для изучения предмета. В этом случае марксисты либо подгоняют материал под конфликтологические схемы, либо ищут признаки грядущего упадка, либо переходят в описательный позитивизм.
«Мы видели, — пишет Фридрих Энгельс, — что существенный признак государства состоит в публичной власти, отделенной от массы народа. Афины располагали в ту пору лишь народным войском и флотом, который выставлял непосредственно народ; войско и флот были защитой от внешних врагов и держали в повиновении рабов, которые уже тогда составляли значительное большинство населения.
В какой степени сложившееся в главных своих чертах государство соответствовало новому общественному положению афинян, свидетельствует быстрый расцвет богатства, торговли и промышленности. Классовый антагонизм, на котором покоились теперь общественные и политические учреждения, был уже не антагонизмом между знатью и простым народом, а антагонизмом между рабами и свободными, между находившимися под покровительством и полноправными гражданами.
Большое число рабов было связано с тем, что многие из них работали вместе в мануфактурах, в больших помещениях под надзором надсмотрщиков. Но с развитием торговли и промышленности происходило накопление и концентрация богатств в немногих руках, а также обнищание массы свободных граждан, которым только оставалось на выбор: или вступить в конкуренцию с рабским трудом, самим взявшись за ремесло, что считалось постыдным, низким занятием и не сулило к тому же большого успеха, или же превратиться в нищих. Они шли — при данных условиях неизбежно — по последнему пути, а так как они составляли массу населения, это привело к гибели и все афинское государство. Не демократия погубила Афины, как это утверждают европейские школьные педанты, пресмыкающиеся перед монархами, а рабство, которое сделало труд свободного гражданина презренным.
Возникновение государства у афинян является в высшей степени типичным примером образования государства вообще, потому что оно, с одной стороны, происходит в чистом виде, без всякого насильственного вмешательства, внешнего или внутреннего, — кратковременная узурпация власти Писистратом не оставила никаких следов, — с другой стороны, потому, что в данном случае весьма высоко развитая форма государства, демократическая республика, возникает непосредственно из родового общества и, наконец, потому, что нам достаточно известны все существенные подробности образования этого государства».27
Возможно конечно, полисный рабовладельческий уклад имел в своей основе потенциал грядущей политической ограниченности и распада. Но в эпоху классики он дал такой культурный и гражданский потенциал, что мы считаем не правильным, говорить о его упадке до того, как этот упадок проявился в полную силу. Речь не о дефектах, а об особенностях развития, которые несли, как сильные, так и слабые стороны в плане социальной и политической эволюции.
Римскую историю Энгельс рассматривает по аналогии с греческой, по существу, повторяя свои положения на несколько ином материале. Поэтому я считаю нужным перейти к отечественной марксистской науке, и посмотреть, как она развила и доработала положения основателя.
1.3 Достижения советской исторической науки. Перегибы и упущенные возможности
Советская историческая наука была феноменом сложным и неоднозначным. Основным её качеством было монопольное господство марксистской исторической парадигмы. Это привело к тому, что с одной стороны эта парадигма была хорошо разработана, как система терминов, методов и идей, а с другой жёсткое подчинение науки задачам идеологии, выветрило из советской науки научный потенциал марксизма и помешало его полной реализации. Изучение истории с точки зрения других школ и подходов было запрещено. Советская наука представляет собой феномен достаточно интересного опыта. В течение длительного периода наука существовала в рамках одной единственной школы, и притом речь шла не о средневековой религиозной догматике, а о современном учении, порождённым интеллектуальными поисками западных мыслителей мирового значения. Каким бы не был его итог, сей феномен весьма интересен, хотя бы в плане экспериментальном. Как известно, человечество развивается методом проб и ошибок.
Примером последовательной и подробной разработки одной школы в плане терминов, идей, методов и парадигм является, например, теория пяти формаций. В цивилизационном подходе ничего подобного нет. Именно потому, что он никогда не был нигде господствующей идеей гуманитарного знания.
Помимо этого в советской науке можно выделить две тенденции: строительство схем и уклон в описательный позитивизм. Первое было данью господствующей идеологии, второе — пассивным бегством от неё, стремлением просто изучать историю того или иного периода без оглядки на официально необходимые постулаты. В этом случае дань идеологии становилась сугубо формальной.
Вот примеры того и другого подхода: «Как считает В. П. Иллюшечкин,
«понятия не должны применяться для обозначения общественных формаций, поскольку они никак не характеризуют то или иное сословно-классовое общество со стороны таких его формационных признаков, как основные ступени развития производительных сил и обусловленные ими исторические типы производственных отношений, определяемые по типам экономической реализации господствующих отношений собственности на средства и условия производства в процессе производства и распределения». Изложенное рассуждение В. П. Иллюшечкина следует оценить, как необоснованное, поскольку в советской историографии понятия «рабовладельческая формация» и «феодальная формация» связаны, как раз, говоря его словами, с представлениями о разных «ступенях развития производительных сил и обусловленных ими исторических типах производственных отношений, определяемых по типам экономической реализации господствующих отношений собственности на средства и условия производства в процессе производства и распределения».28 Перед нами яркий пример построения схемы, претендующей на универсальный характер, под которую «подгоняется» исторический материал. Более того, во главу игла самой дискуссии поставлена правильность или неправильность той или иной схемы. В качестве аргументов приводятся не факты, а соответствие или не соответствие принятым идеологическим постулатам.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
«Предпринятое в Афинах по инициативе Перикла грандиозное строительство обеспечивало работой нуждавшихся в средствах к жизни бедняков. Люди самых разнообразных специальностей и занятий — от высококвалифицированных мастеров (скульпторы, архитекторы, граверы, золотых дел мастера и др.) до простых погонщиков и грузчиков — были постоянно заняты, а Перикл вносил всё новые и новые проекты в народное собрание. На Акрополе воздвигнут знаменитый Парфенон, создание Иктина, Каллистрата, Фидия. Мраморную лестницу, по которой на Панафинеи, праздник в честь Афины, покровительницы города, торжественная процессия шла в Акрополь, увенчали парадными пропилеями. Акрополь был украшен статуями Афины работы Фидия. Появилось специальное здание для учреждённых Периклом музыкальных состязаний — Одеон. Началась перестройка храма Деметры на Эвлевсине. Афины превращаются при Перикле в прекраснейший город Греции, куда много времени спустя продолжали стекаться почитатели искусства. По словам Плутарха, эти творения, созданные в течении короткого времени, продолжали жить в веках, сохраняя при этом видимость свежести и новизны. Памятники художественного вкуса и могущества Афин не раз спасали
город от губительных разрушений победоносных завоевателей. Поднять на них руку означало посягнуть на славу и величие Эллады».29
А это яркий пример описательного позитивизма. Автор, прежде всего историк, изучающий историю Афин эпохи Перикла. Марксистская теория автору не интересна, и она пытается уклоняться от неё, отдавая ей лишь формальную дань уважения.
Были и попытки анализа истории древних обществ со вполне марксистских позиций. Вот анализ Античности исходя из идей стадиальной системы и слепых законов исторического развития: «В основе ранней Римской империи как исторического явления лежит противоречие между созданным Римом огромным единым государством и полисным укладом, продолжавшим жить в недрах этого государства. Оба были обусловлены социально-экономической природой античного мира, который, по замечанию Маркса, не строил своё производство на «развязывании и развёртывании материальных производительных сил» и состоял из
«в сущности бедных наций». На протяжении всей своей истории он в различной мере и форме сохранял черты, естественные для относительно ранней и относительно примитивной стадии общественного развития: земля, как основа собственности и состояния; тяготение к натуральному хозяйству, возделываемому трудом «фамилии» и кормящему её; община, семья, род — вообще принадлежность к целому, как условие человеческой полноценности; гражданская община как наиболее естественная и совершенная форма такой целостности; острое ощущение различия между собственно общиной и необщинной, гражданами и негражданами. Город- государство — будь то римская гражданская община или греческий полис — и представлял собой социальную, политическую и культурную форму, неразрывно связанную с таким уровнем развития производительных сил и миропорядком, который этому уровню соответствовал.
Сколько-нибудь значительное экономическое развитие поэтому не могло вместиться в тесные рамки полиса, разлагало его, ввергало в жесточайшие политические кризисы структур — огромных и приводило к периодическому созданию государственных образований».30 Римляне надполисных традиционно считались в советской историографии «врагами» трудящихся масс. При анализе Римской истории идеи о несправедливости социального неравенства и завоевательных войн, как правило, брали верх: «В эпоху республики римская провинциальная система основывалась на почти неограниченном ограблении и эксплуатации завоёванных народов. Ограбление провинции начиналось с момента её завоевания. Римское войско захватывало казну прежних правителей и богатства храмов; население завоёванной страны обязывали сдать золото и серебро; Рим конфисковал часть земель в покорённых странах, а также рудники, соляные промыслы и другие важнейшие предприятия. Значительная часть награбленных ценностей шла в казну (эрарий) римского государства, другая часть делилось среди воинов, причём львиную долю добычи получали полководцы. Некоторые провинции, как, например, Египет, были императорскими, и доходы от них поступали не в сенатский эрарий, а в императорский фиск. При завоеваниях римляне захватывали много пленных с целью получения за них выкупа или для продажи их в рабство. Конфискованные в провинциях земли пополняли фонд ager rublikus.
Провинциалы составляли самую бесправную часть свободного населения Римской державы. Они платили Риму налоги, которые были особенно тяжелы потому, что римляне, не имея достаточного финансового аппарата, поручали сбор налогов в провинциях частным лицам — откупщикам (публиканам). Богатые дельцы, например, из числа римских всадников, вносили в казну всю полагающуюся сумму налога с той или иной провинции, а затем с помощью наёмных солдат и сборщиков собирали налоги с населения с превышением в свою пользу. Сборщики налогов — мытари — были самыми ненавистными людьми в провинциях. Многие провинциалы попадали в рабство за долги из-за неуплаты налога. Провинциалы имели перегринский статус, а потому на них не распространялось запрещение обращать должников в рабство, касавшееся только римских граждан (впрочем, фактически, и для них не всегда соблюдавшееся). Наместники, откупщики и арендаторы конфискованных в провинциях земель и других имуществ хозяйничали, по существу, бесконтрольно, обогащаясь за счёт ограбления провинциального населения».31
Часто бывало так, что идея слепых закономерностей развития общества вступала в конфликт с идеей борьбы трудящихся за свободу. Советские историки вполне осознавали это. Но разрешить это внутреннее противоречие и даже просто поставить такой вопрос теоретически мешала идеология. Но при работе с историческим материалом подобное противоречие давало о себе знать:
«Восстание рабов и движение за реформы в Риме не были непосредственно связаны. Между свободным римлянином и рабом лежала настолько глубокая пропасть, что о каком-либо союзе не могло быть и речи. Поэтому мелкие свободные землевладельцы участвовали в подавлении восстаний рабов вместе с крупными рабовладельцами. Рабские восстания возникали стихийно, протекали недостаточно организованно и были обречены на поражение. В целом они были лишь эпизодами в истории Античности и не могли перерасти в движение, способное уничтожить рабовладельческое государство. Более того, гораздо чаще встречались случаи, когда хозяева пользовались своими рабами в собственных политических целях». 32
Глава 2 — Греко-римский мир в трудах сторонников цивилизационного подхода
2.1 Общая суть цивилизационного подхода
Следуя общепринятой схеме, устоявшейся в отечественной науке последних десятилетий, я счёл уместным рассмотреть марксизм в сравнении и сопоставлении с цивилизационным подходом. Долгое время в отечественной науке цивилизационный подход воспринимался, как своеобразная альтернатива марксизма, рассматривался в постоянном сравнении с ним, а порою даже в антагонизме. Однако, в отличие от марксизма, цивилизационный подход не является чётко и ясно разработанной парадигмой. По существу, речь идёт о совокупности теорий и общем направлении научной мысли, имеющей разные вариации и очень по-разному преломляющихся в сознании едва ли не каждого исследователя.
«Цивилизационным подходом» после 1990-х годов принято обозначать совокупность подходов, теорий и парадигм, которые либо отрицают единую историю человечества и наличие в мире единой общечеловеческой цивилизации, предлагая взамен деление мира на отдельные, обособленные общности, каждая из которых обладает своими, только ей свойственными чертами, либо настаивают на цикличности исторического процесса, предполагая, что в период каждого «витка спирали» господствовали разные культуры с разным подходом к пониманию мира. Это направление мысли концентрирует внимание на культуре и менталитете народов, пытаясь подразделить их на локальные цивилизации — особые группы, какие есть нечто большее, чем один народ, и нечто меньшее, чем всё человечество. Предполагается, что они должны обладать внутренним культурным единством и чуждые остальному миру.
Впрочем, влияния этих общностей друг на друга, а также происхождения одних общностей от других, более древних (например, современной европейской цивилизации от античного греко-римского мира), не отрицал ни один цивилизационист. Поэтому степень «обособленности» и «самобытности» этих общностей относительна, ее не следует возводить в абсолют, а рассмотрение их цивилизационистами, как звеньев цепи некоего общемирового процесса, из поля зрения также упускать не стоит.
Дело в том, что ряд исследователей обвиняют это направление научной мысли в отрицании поступательного развития человечества, более того, в «лишении» истории её «смысла». Однако цивилизационизм редко отрицает прогресс напрямую, гораздо чаще он утверждает его ступенчатый (подобный «спирали») характер, где каждая новая цивилизация в итоге, как правило, превосходит предыдущую. Последнее, на мой взгляд, объясняется ростом экономики и постепенным накоплением знаний. Ведь достижения цивилизации редко погибают полностью и бесследно в огне социальных катастроф и нашествий варваров. Напротив, хотя бы отчасти они всегда переходят из одного общества в другое, служа для новой культуры своеобразным «стартом». Погибают искусство и инфраструктура, но не знания технического характера, а глобальные максимы мировоззрения подвергаются переосмыслению, но не забвению. Так средневековой Европе в наследство от Античности достался монотеизм, а железо было освоено ещё кельтами и германцами. В полной мере достижения Античности сохранила Византия и культура ислама, подлинная господствующая культура Средних веков. Но и средневековая Европа, и исламский, и христианский Восток, с точки зрения восприятия мира и культурного кода разительно отличались от культуры Античности. Что касается первопричины различия между цивилизациями, то здесь, полагаю, наиглавнейшим будет природно-географический фактор, а также исторический опыт народов и духовных традиций стоящих у истоков этих цивилизаций.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Кроме того, цивилизационный подход не следует путать с так называемой «Теорией локальных цивилизаций». Если вторая исходит из того, что эти этнокультурные миры существовали параллельно и одновременно, и более того, едва ли не продолжают существовать по сей день (из чего часто следует вывод о необходимости политики изоляционизма и «укрепления самобытности»), то традиционная цивилизационная теория, напротив, утверждает, что существование и господство каждой цивилизации составляло эпоху (например, Средневековье — расцвет Исламского мира, в то время, как звезда цивилизации Запада ещё не взошла, а дальневосточные культуры: Индия, Китай, Паган и т.п. уже сыграли свою историческую роль и вступили в период постепенно нарастающего упадка). Изучая цивилизационный подход всегда следует помнить, что когда мы вычленяем что-либо в отдельную цивилизацию, данная общность должна обладать тем, что можно определить как «цивилизационный базис», то есть наличие действительной, а не мнимой внутренней общности и культурной самобытностью по отношению к остальному миру. При этом желательно определять, как цивилизации крупные общности, а не всякое общество хоть немного отличное от соседей.
Каждый исследователь понимал под «цивилизационным подходом» нечто своё, зачастую деля мир на цивилизации по своему усмотрению и научному произволу. А когда к данной теме подключилась политика и данный подход был взят в оборот некоторыми группами патриотической общественности, то об объективном научном знании применительно к этому подходу можно было забыть надолго. Действительно научным наследием этого подхода можно считать труды трёх его основателей: русского философа Н. Я. Данилевского, немецкого философа О. Шпенглера и британского историка А. Дж. Тойнби. Их концепции и будут рассмотрены в рамках данной работы.
В завершение следует сказать, что цивилизационный подход имеет корни в таком течении, как романтизм. Как пишет современный историк и археолог Джон Л. Бинтлиф: «Это великое интеллектуальное и художественное движение имело корни в европейском открытии исторических корней, народной культуре, этнической самобытности и ценности индивидуализма для обществ под давлением принудительной формы массовой организации (капитализма). Это процесс, возникший в конце XVIII и процветавший в течение XIX веков. Германия являлась ключевым источником множества концепций и практик этого движения. Некоторые факторы исторического развития континентальной Европы, связанные с имперскими завоеваниями Наполеона, привели, как к угрожающим, так и освободительным результатам, что стало причиной распространения европейских национальных государств. Уже было аргументировано, что даже несмотря на отсутствие французской оккупации, войны с Францией в этот период помогли формированию британского чувства самобытности, доселе отсутствовашего».33
Иными словами, романтизм был попыткой сохранения и возрождения корней в новых, изменившихся исторических условиях, ставших угрозой потери этих корней. Это мировоззрение и стало источником цивилизационного подхода. И славянофил Н. Я. Данилевский, и сторонник «консервативной революции» О. Шпенглер явно испытали на себе влияние романтизма. А. Дж. Тойнби был классическим консерватором английского образца, глубоко верующим христианином. Для воззрений всех этих людей характерен шок от разрушительной войны и страх перемен, разрушения привычного уклада. Для Данилевского таким шоком стала Крымская война, в результате которой сильно пошатнулись позиции России, как европейской и мировой державы, завоёванные в результате отражения агрессии Наполеона. И страх, что Россия окончательно потеряет их в результате враждебности других великих держав Европы. Для О. Шпенглера — Первая Мировая война и падение Германской империи, национальное унижение его родины. Для А. Дж. Тойнби трагедия обеих мировых воин, разрушение классической культуры Европы, размывание её остатков глобализацией, окончательное падение авторитета христианства.
«В конце XIX века археология извлекла уроки из этого обстоятельства для того, чтобы сосредоточить своё внимание на начальную историю народов, ставших предками современных национальных государств. Подобные сценарии должны быть реконструированы для более ранних доисторических обществ, даже если они не являются предками. Точно также, как и в случае с исторически состоявшимися народами, древние этносы имели бы свой рост и падение, подъём и спад под влиянием различных жизненных обстоятельств, политическую организацию и мировоззрение. Это является основой для исторических и культурных традиций в нашей дисциплине. Всё возрастающие детали археологических раскопок и надписей получить признание выдающимся региональным общностям, особым достижением было создание германскими и скандинавскими историками первобытности методов типологически-хронологического анализа, разработанными для того, чтобы выделить рост и падение этих археологических культур и народов прошлого.
В первой половине XX столетия история культуры была главным интеллектуальным подходом к прошлому народов, особенно в случае с классической и библейской археологией с их акцентом на особое историческое значение и уникальный характер библейских народов, равно как и греков с римлянами. Некоторые сообщества были более способны к инновациям, чем другие, и следовательно, изменение культуры не происходит везде с одной скоростью, а распространялось постепенно от одного региона к другому через диффузию и колонизацию из нескольких основных центров прогресса к более многочисленным и статичным периферийным народам мира».34
Как видим, в том, как Бинтлиф описывает подход к археологии и истории с точки зрения романтизма, проглядывают общие идеи того, что позднее станет цивилизационным подходом. Здесь и особое внимание к корням и культуре, и ценность самобытности и индивидуальности (которая может трактоваться, не только, как право человека быть собой, но и как право народа на «особый путь») перед лицом того, что позднее станет глобализмом, и представление о индивидуальном цикле развития для каждой общности, и выделение отдельных центров, откуда цивилизация распространялась по миру, и даже стремление переноса исторических практик, прежде применявшихся только к «особым общностям», на самые разные общности во времени и пространстве. Бинтлиф противопоставляет наследие романтизма и научную традицию просвещения. Полагаю противопоставление цивилизацонизма и европоцентристской стадиальной модели, частным случаем которой является марксизм, можно считать продолжения спора этих начал в историческом знании.
2.2 Взгляд на Античность в работах Н. Я. Данилевского
Теория Данилевского была направлена против европоцентристских концепций, представлений о линейном, одномерном характере исторического процесса. Данилевский дает развернутую критику европоцентризма. Он показывает, что этот подход не объясняет историю народов Востока и России, превращает их в приложение к европейской истории. Вместо моноцентризма Данилевский предлагает концепцию полицентризма культурно-исторических типов, вместо линейности — многовариантность развития.35 Данилевский утверждал, что прогресс в развитии человечества заключается не в том, чтобы идти всем в одном направлении, а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях.36 У каждого народа своя история, культура, свой национальный дух. И потому всем стремиться к одному и тому же не стоит. Данилевский считал, что установление всемирного господства одного культурно-исторического типа приведет к деградации культуры, станет гибельным для человечества. Поскольку это лишило бы человеческий род элемента разнообразия — необходимого условия развития и совершенствования. Он осуждал Запад за то, что тот под видом общечеловеческих ценностей навязывает всему миру свою культуру.
В результате этих двух выводов учёный приходит к мысли о существовании так называемых культурно-исторических типов 37, представляющих собой самодостаточные цивилизионные организмы. Далее учёный приступает к разбору различных культурно-исторических типов. Дело в том, что Николай Яковливич видел в человечестве только отвлеченное понятие38, лишенное всякого действительного значения, и вместе с этим оспаривал общепринятые деления: географическое (по частям света) 39 и историческое (древняя, средняя и новая история).40 В качестве действительных носителей исторической жизни он выделяет эти самые «культурно- исторические типы».
Автор «России и Европы» видит в культурно-историческом типе высшее и окончательное выражение национального единства. Согласно его точке зрения, «интерес человечества» — бессмысленное выражение для человека. На этот счёт он пишет, — «Всечеловеческой цивилизации … не существует и не может существовать, потому что это недостижимый идеал».41
Он выводит следующие законы исторического развития, вытекающие из группировки его явлений по культурно-историческим типам 42:
Закон 1. Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, довольно близких между собою, для того чтобы сродство их ощущалось непосредственно, без глубоких филологических изысканий, составляет самобытный культурно-исторический тип, если оно вообще по своим духовным задаткам способно к историческому развитию и вышло уже из младенчества.
Закон 2. Дабы цивилизация, свойственная самобытному культурно- историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо, чтобы народы, к нему принадлежащие, пользовались политической независимостью.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Закон 3. Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествовавших или современных цивилизаций.
Закон 4. Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, тогда только достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, когда они, не будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию, или политическую систему государств.
Закон 5. Ход развития культурно-исторических типов всего ближе уподобляется тем многолетним одноплодным растениям, у которых период ро бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения относительно короток и истощает раз навсегда их жизненную силу.
Н. Я. Данилевский выделяет следующие культурно-исторические типы или цивилизации.
1) Египетская или Хамитская, 2) Китайская, 3) Ассиро-Вавилоно Финикийская, Халдейская или Древнесемитическая, 4) Индийская, 5) Иранская, 6)
Еврейская, 7) Греческая, 8) Римская, 9) Новосемитическая или Аравийская, 10) Романо-Германская или Европейская, 11) Мексиканская, 12) Перуанская.
По мнению Николая Яковлевича, Россия и славянство образуют новый тип, совершенно отдельный и отличный от Европы. Он говорит о существовании четырех основных сфер деятельности культур — религиозной, культурной, политической и социально-экономической.44 Некоторые из исторических типов сосредотачивали свои силы на одной из этих сфер, другие проявляли себя сразу в нескольких направлениях, но, по мнению Данилевского, только России удалось равномерно развить все четыре стороны человеческой деятельности. «Мы можем надеяться, что славянский тип будет первым полным четырехосновным культурно-историческим типом», — пишет он об этом.45
Данилевский считает, что все культурно-исторические типы, в том числе и Древняя Греция с Древним Римом, развиваются подобно живому организму, последовательно проходя стадии рождения, возмужания, дряхления и гибели.46 Первые периоды длятся тысячелетия, тогда как период расцвета культуры сравнительно краток и вторично не повторяется. После периода расцвета культуры наступает либо период застоя, либо ее гибели и разложения. Последний период раз и навсегда исчерпывает жизненные силы культурно-исторического типа. Итак, согласно логике Данилевского, судьба любой культуры, находящейся в состоянии расцвета или всего лишь в стадии зарождения, предрешена — ее ждет неминуемая смерть.47
Далее мы подробно остановимся на Греко-Римском мире, так как именно он составляет главный объект нашей работы.
Про историю Древней Греции, предшествующую восточному походу Александра, он говорит следующее: «Древняя Греция, хотя и богатая своей цивилизацией, была, однако же, слишком бедна политической силой, чтобы думать о распространении эллинизма между другими народами, пока македоняне, народ эллинского же происхождения, или эллинизированный еще в ранний этнографический период своей жизни, не приняли от нее цивилизации и не сообщили ей политической силы».48 И продолжает: «Народы эллинского культурно- исторического типа, столь богато одаренные во многих отношениях, имели, однако же, один существенный недостаток, именно: им недоставало политического смысла 49, которым, напротив того, был одарен в высшей степени народ римский. Греки, отразив (при помощи овладевшего ими патриотического энтузиазма) нашествие персов, истощали себя в бесполезной междоусобной борьбе, потому что не могли отыскать политической формы для такой взаимной между собою связи, которая соответствовала бы отношению между силами политических единиц, на которые они распались. Эта искомая форма была та, которая известна ныне под именем политического равновесия. Вместо того наиболее сильные из греческих государств (сначала Спарта и Афины, а потом Фивы) стремились к исключительной гегемонии, для которой ни одно из них не имело, однако же, достаточного перевеса в силах. Поэтому в течение большей части времени самобытного существования греческой федерации, или политической системы греческих государств, существовал дуализм — сначала Спарты и Афин, а потом Спарты и Фив. Дуализм же есть не более как временное перемирие стремящихся к исключительному господству государств и ничего прочного создать не может. Между тем в это бедственное время междоусобий греческий народ еще не окончил великих задач, возложенных на него историей. Искусство и философия произвели уже лучшие плоды свои, но еще не закончили цикла своего развития; впереди же предстояло еще положить основания положительной науки и применить философию к имевшей быть открытой человечеству религиозной истине, создать христианскую догматику. Греция теряла уже свои политические силы, прежде чем ее гений исчерпал свое содержание».
Действительно, доэллинистическая Греция существовала в виде разрозненных крохотных городов-государств, которые постоянно воевали друг с другом. Таким образом, мировое значение Эллады определялось культурным влиянием, торговлей и производством высококачественных товаров, которые древнегреческие купцы могли вывозить на экспорт. При этом насчёт культурного влияния следует отметить, что сами греки не слишком-то стремились передавать свою культуру другим народам, так как они считали их варварами. Однако, эта культура сама просачивалась к народам, с которыми торговали греки. Что же до военного и политического влияния доэллинистической Греции, то оно, на мой взгляд, носило сугубо локальный характер. Ведь даже знаменитая победа над превосходящими силами врага в Греко- персидских войнах есть лишь защита своей независимости на локальном уровне. А поход греческих наёмников, участвовавших в междоусобицах державы Ахеменидов, красочно описанный Ксенофонтом в его произведении «Анабасис», есть всего лишь поход наёмного контингента, нанятого на службу чужеземцами. В качестве таких контингентов любая цивилизованная держава могла нанимать какие угодно отряды профессиональных воинов, как цивилизованных, так и варварских. И случаев таких в древней истории, думаю, было немало. Про поход греческих наёмников мы просто знаем, благодаря перу Ксенофонта, а другие канули в лету, ибо они не были записаны или же были утрачены. И всё же следует отметить, что греки имели явное превосходство в военном искусстве, за счёт своей тактики построения фалангой. Но применить своё превосходство для каких-либо более менее масштабных завоеваний и увеличения своего политического влияния они не могли вследствие разобщённости, постоянных междоусобий и ограниченности ресурсов каждого отдельно взятого полиса.
В другом месте учёный о Греции продолжает: «Грек имел обязанности не только к республикам — афинской, спартанской, фивской, в которых он состоял гражданином, но и к целой Греции. Фокион, говоривший о необходимости подчинения Филиппу или Александру, не мог почитаться дурным гражданином, хотя в этом отношении частные интересы Афин, по-видимому, не совпадали с интересами Греции; но афинянин, который бы стал проповедовать о подчинении персам или (в позднейшее время) римлянам, долженствовал бы считаться изменником в полном смысле этого слова; и это вовсе не потому, что Греция как Греция имела некоторые общие учреждения, как, например, Амфиктионов суд, Дельфийский оракул и т.п., а потому, что Греция имела свои общие интересы, основанные на самой природе вещей, на сущности эллинизма, которые могли и долженствовали быть понятными для всякого истинного и хорошего грека, каким и был в действительности Фокион»50.
Устройство гражданской общины, предполагающее коллективный способ управления, определило особый «полисный менталитет»: у греческих и римских граждан сложилось представление о высокой ценности свободы; человек воспринимался прежде всего как «гражданин», который должен ставить общественные интересы выше частных.51
Мне кажется, когда какая-либо цивилизация достигает определённого прогресса в культуре, общественной мысли, торговых связях и познании мира, то начинают расширяться и горизонты человеческого сознания. И если раньше человек отождествлял себя только лишь со своим народом (в случае с Элладой — со своим полисом), то теперь он начинает мыслить более широкими категориями и отождествлять себя либо со всем миром (космополитизм), либо с какой-то часть мира, большей, чем отдельная страна, но меньшей, чем целый мир (я бы назвал это ограниченным космополитизмом). Поскольку для у греков страны заменяли полисы, то у них со временем полисный патриотизм перерос в общегреческий, а затем в греко-римский.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Завоевание Эллады македонцами, а затем римлянами спасло Грецию от деградации вследствие междоусобных войн и позволило греческой культуре распространиться сначала на Восток, а потом и на Запад. Насколько при этом греческая культура затронула самих римлян, народы Востока и иные народы, вошедшие в сферу влияния оной культуры вследствие македонского и римского завоевания — вопрос более чем сложный. Как и вообще более чем сложен вопрос о возможности передачи культуры от одной группы народов к другой. Однако, то, что греческая культура в целом воспрянула вследствие римских и македонских завоеваний и приобрела более широкий ареал распространения — факт известный и неопровержимый.
Важную роль в концепции Н. Я. Данилевского занимает рассмотрение великих личностей той или иной культуры. Применительно к истории Греко- Римского мира он пишет о следующих выдающихся деятелях: Филиппе и Александре Македонских, Демосфене и Теодорихе Великом.
Действительно, одним из главных аргументов, которые Александр Македонский и его сторонники выдвигали в пользу своего похода на завоевание Азии, было стремление привить народам Востока греческую культуру. В эпоху колониализма, в то время, когда жил сам Данилевский, это сделало из македонского царя-завоевателя героя-цивилизатора, несущего свет европейской цивилизации народам Азии. Именно этот постулат оспаривает Данилевский. Ведь, согласно его взглядам, стремления Александра Македонского в принципе не суждено было сбыться, а потому высокие оценки его деятельности современниками и потомками, восхваляющих его за желание привить греческую культуру народам Востока, -несостоятельны. Ведь Древний Восток и Древняя Греция — это совершенно разные культурно-исторические типы. А раз так, Восток не мог воспринять греческой культуры. Недаром, в восточной части Александровой монархии через 70 или 80 лет при помощи парфян и скифов был восстановлен культурный тип Ирана, где и продолжал господствовать в новом Парфянском, а потом и в Сасанидском царствах.52 В западных же областях греческая культура прижилась лучше. В Сирии, Малой Азии царствовали цари греческого происхождения. Двор, столица и большие города приняли греческие обычаи и моды; греческим архитекторам, скульпторам, резчикам, золотых дел мастерам и т. п. открылось выгодное поприще деятельности и выгодный сбыт для их произведений.53 Всего лучше пошло дело в Египте. В Александрии образовались библиотеки, музей, академии, процветала философия и положительная наука. Но кто были философы, кто ученые, на каком языке писали они? Все — природные греки, и все — по-гречески. Собственно, Египет играл в процессе пассивную, отстранённую роль. Ученая Александрия была греческой колонией. 54
Однако, учёный не учитывает того факта, что главной целью Александра было всё же не ассимиляция греками Востока, а объединение мира под властью единой Мировой державы. Александр Македонский не только прививал греческую культуру Востоку, но и стремился предать своему царству характер восточной деспотии, ущемляя тем самым интересы греков и македонцев, а также поощрял смешение победителей-европейцев с побеждёнными-азиатами.
Так сразу же по возращении перед Александром встала сложная задача по организации управления огромной державой, которая возникла в результате завоеваний. Мероприятия, проведенные Александром за тот недолгий срок, который ему еще оставалось жить (немногим более года), вся его политика несут на себе черты определенной двойственности. Александр действовал как владыка огромной многонациональной державы, центром которой он сделал Вавилон. Он стремился как-то укрепить единство государства, сгладить противоречия между завоевателями и побежденными. Отсюда — так называемая политика «слияние народов», которая нашла наиболее яркое выражение в свадьбе в Сузах, когда в один день пышно отпраздновали бракосочетание 10 тыс. воинов — греков и македонян — с местными девушками. Все новобрачные получили от Александра богатое приданое. Александр привлекал местную знать к управлению государством. Кроме того, всем известен факт о самообожествлении Александра, что идёт в коренной разрез с традициями греков и македонцев.
Далее, сравнивая Александра с его отцом, он продолжает: «Тогда в стране, соседней Греции, населенной греческим же или огреченным племенем, которое, однако, до сего времени не принимало участия в общей жизни Греции, явился гениальный муж, который имел и силы, и желание, и умение восполнить недостаток политического смысла греков. Это был Филипп Македонский. Лучший и благороднейший из греков того времени — Фокион — понимал, что подчинение Филиппу составляет единственное средство спасения от внутренних смут, единственное средство сохранить и обеспечить самобытность Греции (точно так же, как например, в наше время просвещеннейшие умы в Италии поняли необходимость подчинения Виктору Эммануилу, а лучшие умы Германии-подчинения Пруссии). Но не так думали близорукие демократы с Демосфеном во главе. Филипп сломил, однако же, их сопротивление. Греции было придано то единство, которого ей недоставало. Молодые, бодрые, но еще грубые народы Балканского полуострова (между прочими, может быть, и славяне) были подчинены власти Филиппа до самого Дуная. С этими силами думал он предпринять войну против наследственного врага Греции — персов. Зная характер Филиппа, вместе пылкий и благоразумный, решительный и осторожный, нельзя думать, чтобы в его руках азиатский поход выродился в культуртрегерское предприятие, не знавшее ни меры, ни границ, которое стремился совершить его блистательный сын. Филипп, по всем вероятиям, не простер бы своих завоеваний далее малоазийского полуострова и сирийского прибрежья. В этом виде Греко-Македонское государство, приблизительно в границах, которые занимала впоследствии Византийская империя, заключало бы все условия внутренней силы: просвещение Греции, военное искусство Македонии, непочатые силы молодых, бодрых народов Фракии, Эпира, Мизии и Иллирии, богатства Сирии и Малой Азии, в которой греческие элементы имели уже значительное преобладание. Такое государство заключало бы в себе все необходимые элементы для успешного сопротивления даже сокрушительной силе римского оружия. Филиппом могли бы быть положены твердые начала политической самобытности Эллинского государства на будущие века — и древний восточный вопрос был бы решен в справедливом и истинно полезном для человечества смысле. Но блистательный гений Александра, не знавший предела и меры своей политической фантазии, лишил начатое отцом его здание настоящего центра тяжести. Эллинское просвещение и македонская сила, рассеявшись по необъятным пространствам Востока, не имели достаточной сосредоточенности и устойчивости, чтобы противиться всем элементам разложения, распространенным от Дуная до Инда, которые, со смертью завоевателя, разрушили его здание. Остатки его или возвратились к своему иранскому типу развития, или подпали под власть Рима,
который употребил столько же столетий для сооружения всемирной монархии, сколько Александром было употреблено годов».55
Тут я полностью согласен с Данилевским. Филипп Македонский, действительно, был мудрее, чем Александр. Привить греческую культуру Балканам, Анатолии и Леванту было бы действительно гораздо проще, чем всему пространству Мировой империи, которую создал Искандер Зулькарнайн, как называют этого человека некогда покорённые им народы Востока. Последней привить греческую культуру было вообще, как абсолютно правильно замечает Данилевский, едва ли возможно. В то время, как политическое тело, которое хотел создать Филипп было бы более менее однородным в культурном отношении и крепким политически. У этого государства действительно могло быть будущее. Великое будущее.
С оценкой Данилевским Демосфена я также в целом согласен. Хотя мне и внушает уважение то упорство, та храбрость и та убеждённость, и то свободолюбие, с которыми он отстаивал свои идеалы, следует признать, что подчинение Македонии было единственной перспективой для Греции, ибо в противном случае она бы, и вправду, погибла от междоусобий. Так что цели Филиппа и Исократа были более прогрессивными и политически мудрыми, чем цели Демосфена и его сторонников. Поэтому Демосфен, как верно замечает Данилевский, был близоруким политиком.
О Теодорихе Великом Николай Яковливич пишет: «Одним из наиболее способных к цивилизации, одним из наилучше одаренных германских племен, разрушивших Римскую империю, были, конечно, готы. Они проникли в Италию и образовали могущественное царство, во главе которого стал один из мудрейших и благонамереннейших государей, когда-либо царствовавших, Федорик. Он поставил себе, по-видимому, самую благородную и гуманную цель — слить победителей с побежденными, привить к первым римскую цивилизацию. Что же оказалось? Готы, находясь в слишком близких отношениях с цивилизацией Рима, не могли развивать своих национальных начал, будучи подавлены ее блеском, а усвоить себе чуждую — также не усвоили и вместе со своею народностью потеряли и свою политическую силу».56
Действительно, король остготов Теодорих Великий проводил политику сближения остготской и итало-римской культур. А по Н. Я. Данилевскому такая политика была ошибочной, ибо готы вместо того, чтобы развивать самобытные начала, заимствовали путь развития у «чуждой» Римской цивилизации, что привело к парализации и бесплодию собственно готской культуры.
Что касается римлян, то о них учёный пишет: «Сами римляне, покорив, как обыкновенно говорится, мир, правильнее же бассейн Средиземного моря и европейское прибрежье Атлантического океана, насильственно передавали свою цивилизацию покоренным ими народам. Но им это удалось не лучше их предшественников».57 А в другом месте продолжает: «Система гражданского права, выработанная римскою жизнью, составляет до сих пор недосягаемый образец. Не имеет себе также ничего подобного величие политического здания, созданного небольшим римским народом, который, жертвуя всем носимому им в душе идеала вечного государства, умел привить дух свой стольким чуждым народностям, заставить их поклоняться его идолу и даже признать этого идола своим».58
В самом деле, древние римляне создали своего рода образец имперской государственности, образец национальной имперской идеи. Они смогли не только завоевать покорённые ими народы, но и передать им свою культуру, свой образ жизни и свой имперский дух. Это происходило постепенно по мере пожалования Римом гражданства покорённым народам. Тут Данилевский совершенно прав. Что же касается римского права, то что тут говорить? Это недосягаемый классический образец древней юриспруденции.
Данилевский довольно мало пишет о культуре доэллинистической Греции. Единственное, что мне удалось найти у него о ней, так это следующую фразу: «В отношении идеи красоты греческий мир дошел, можно сказать, до крайнего предела совершенства. Греческое искусство сделалось достоянием всего человечества».
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Сравнивая сознание греков и римлян и продолжая гнуть свою линию про вредность заимствований одной цивилизации у другой, нарушающих её самобытность, Николай Яковливич пишет следующее: «Но так как грекам не удалось передать своей цивилизации посредством завоевания, то не были ли они вознаграждены за это передачей ее римлянам, которые их завоевали? В некотором смысле — да, несмотря на сопротивление римских латинофилов. Какие плоды принесла бы римская цивилизация, если бы ей позволили обстоятельства самобытно развиваться, об этом никому не дано судить; но что Катон был прав, что его партия, стоявшая за самобытное развитие была партиею истинного, т. е. единственно возможного прогресса, что принятие чуждых греческих элементов или отравило, или по меньшей мере поразило бесплодием все те области жизни, в которые они проникли,- в этом едва ли может быть сомнение; и только в том, в чем римляне остались римлянами, произвели они нечто великое. В нравах и в быте — роскошь, изнеженность, страсть к наслаждениям, умерявшиеся у греков их эстетическою природою, на все налагавшею печать меры и гармонии, перешли у римлян в грубый разврат, которому (за исключением разве Вавилона) ни прежде, ни после ничего подобного не было. В науке и философии оказалось полнейшее бесплодие. Немногое, что было сделано в этом отношении в римское время, даже вне Александрии, было сделано греками же. Умозрительное, метафизическое направление греческого ума было, по-видимому, несвойственно людям латинской расы, и они были поражены бесплодием, когда из подражания Греции вступили в эту область. Между тем едва ли справедливо было бы сказать, что вообще дух научного исследования был несвойствен древнеиталийскому племени. По немногим остаткам от первобытной италийской — этрусской цивилизации можно, кажется, заключить, что этруски с успехом занимались наблюдением природы; есть основание, например, предполагать, что им известны были громоотводы. На то же указывают наблюдения над полетом птиц, над внутренностями животных, примененные пока к религиозным целям, к гаданиям о судьбе государства и частных лиц, но которые, при свете греческой, и особливо Аристотелевой, философии, могли бы привести к положительным физиологическим и вообще биологическим исследованиям, точно так же, как астрология и алхимия привели к астрономии и химии. Если б потомки этрусков продолжали следовать этому более свойственному их племени пути, римская наука не была бы, может быть, столь ничтожна и бесплодна. В пластических искусствах было лишь подражание греческим образцам, по большей части греками же производимое, между тем, как и в этом отношении в произведениях этрусков остались следы самобытного творчества, задавленные подражательностью. В драме и эпосе — латинская цивилизация завещала потомству лишь несколько цветов подражательной поэзии, далеко уступающей своему подлиннику и отличающейся только достоинством формы, без всякого оригинального содержания. Следовательно, и тут, собственно, передача не удалась; она была испробована, но оказалось невозможною, потому что осталась бесплодною.
Совершенно противоположные результаты мы там видим, где римские начала остались самобытными. Верность началам национального государственного строя сделала из Рима относительно самое могущественное политическое тело изо всех когда-либо существовавших. Правила гражданских отношений между римскими гражданами, перешедшие из обычая в закон и приведенные в стройную систему, положили основание науке права и представили образец гражданского кодекса, которому удивляются юристы всех стран. В архитектуре, где римляне своей аркой и куполом осмелились быть самобытными, они создали Колизей и Пантеон, стоящие наравне с лучшими произведениями греческого искусства. Наконец, в поэзии, там где она была отражением римской жизни, в одах Горация, в элегиях и в сатире, римляне расширили ее область. То же должно сказать и об отражении государственной жизни в науке об истории; и здесь Тацит стоит наравне с Фукидидом не как подражатель, а как достойный соперник».59
И действительно, когда речь идет об «античной культуре», подразумевается, как правило, некая совокупность греческой и римской культур. Однако говорить о подобной целостности можно только начиная с I в. до н. э.: в это время Рим уже в достаточной степени эллинизировался (Кнабе, Протопопова 1). А до того культурную общность Греции и Рима можно констатировать прежде всего в отношении сходных
государственно-политических форм и так называемого «полисного сознания».60 Такое единство полисного сознания является, как правило, основанием для типологического сближения греческой и римской культур в целом. Однако сами древние греки и римляне далеко не в такой степени осознавали свою общность: в Риме в III-II веках до н. э., когда происходило все более близкое знакомство с образцами эллинской культуры и греческим образом жизни, возникло достаточно упорное и жесткое противостояние защитников древних римских традиций и сторонников эллинизации
Рима.61 По мнению первых, греческая культура несла с собой губительное для старинных нравственных устоев «изменение умов».62
Борьба Катона Старшего во II в. до н. э. с «порчей нравов», истоком которой этот блюститель древней морали считал распространявшееся в кругах знати грекофильство и все большую эллинизацию римского образа жизни в целом, — наглядное, зримое воплощение конфликта «культуры авторитетов» (т. е. культуры, основанной на авторитете традиции) и культуры «авторов» (т. е. культуры, основанной на рефлексии нормы).63
Сходные установки полисного сознания отнюдь не обеспечивали полного «изоморфизма» и взаимопонимания греческой и римской культур: сам отмеченный конфликт — знак существенной разницы между ними. Римляне в первоначальный период усвоения и освоения всего греческого, как, впрочем, и позднее, воспринимают эллинов прежде всего как мастеров по части всяческих искусств, «хитроумных софистов», народ образованный, но «изнеженный» и «развращенный»; греки видят в римлянах грубых, непросвещенных завоевателей.64
Про то, как римляне прививали свою культуру покорённым ими народам, Данилевский рассуждает: «Они (римляне) уничтожили зачатки самобытной культуры там, где она была (как, например, в друидической Галлии, на место их завели города, как бы колонии римской жизни и римского быта, но нигде не возбудили цивилизации, которая, сложившись из народных элементов (галльских, иберийских, иллирийских, нумидийских и других), имея своим органом национальный язык, приняла бы римскую форму и римский дух. Все вековое господство Рима и распространение римской цивилизации имели своим результатом только подавление ростков самобытного развития. Все немногие ученые, художники, писатели, которые родились и жили не на национальной римской почве, были, однако же, или потомки римских колонистов, или облатинившиеся туземцы из высших классов общества, которые не имели и не могли иметь никакого влияния на массу своих соотечественников.
Такой результат, может быть, приписываем тому, что римская культура передавалась не путем свободного сообщения благ цивилизации, а путем насильственного покорения, уничтожившим вместе с политической независимостью и всякую национальную самодеятельность. В этом есть, без сомнения, доля правды, но далеко, однако же, не вся правда, как показывают приведенные уже примеры и как покажут те, которые еще будут приведены. Одними из наиболее способных к цивилизации, одним из наиболее одаренных германских племен, разрушивших Римскую империю, были, конечно, готы. Они проникли в Италию и образовали могущественное царство, во главе которого стал один из мудрейших и благонамереннейших государей, когда-либо царствовавших, Феодорик. Он поставил себе, по-видимому, самую благородную и гуманную цель — слить победителей с побежденными, привить к первым римскую цивилизацию. Что же оказалось? Готы, находясь в слишком близких отношениях с цивилизацией Рима, не могли развивать своих национальных начал, будучи подавлены ее блеском, а усвоить себе чуждую — также не усвоили и вместе со своею народностью потеряли и свою политическую силу. Еще около трех столетий продолжал сгущаться мрак варварства в Европе, чтобы под тенью его успели окрепнуть своеобразные начала вновь возникающего культурно-исторического типа и чтобы тип этот мог начать безопасно пользоваться плодами исчезнувшей цивилизации, которая из дали прошлого не могла уже действовать с такой силой соблазна, как при непосредственном прикосновении».65
Я сомневаюсь, что римляне, как утверждает Николай Яковлевич, уничтожив самобытные культурные начала, покорённых ими народов, не смогли в полной мере привить им собственной культуры. Ведь ко времени падения Западной Римской империи среди коренного населения провинций данного государства уже не было разделения на римлян и неримлян (галлов, иберов, италиков и т.д.), а было коренное галло-римское, римско-италийское, римско-иберское и т.п. население с одной стороны и пришлые германцы с другой. Поэтому здесь я сомневаюсь насчёт данного утверждения Данилевского.
2.3 Трактовка Античной истории О. Шпенглером
Основной труд Шпенглера «Закат Европы» был написан в 1918 — 1922 гг. под непосредственным впечатлением от первой мировой войны. Он определил умонастроение западной интеллигенции XX в. Каковы основные положения концепции Шпенглера?
Вслед за Данилевским Шпенглер приходит к выводу о том, что никакой общечеловеческой истории не существует. История многолинейна, т.е. существует множество историй отдельных, замкнутых, уникальных культур, которые никак не взаимодействуют, не сообщаются между собой. Культуру Шпенглер понимает предельно широко, по существу отождествляет ее с обществом. Каждая культура, по Шпенглеру, представляет собой единство экономической, политической, религиозной и художественной жизни народов, т.е. некий сложный организм. В основе каждой культуры лежит идея души, общая идея или стиль культуры, которые понятны лишь человеку, принадлежащему к данной культуре. Освальд Шпенглер выделяет понятие «души культуры». Под ним учёный подразумевает духовную, ментальную иэстетическую сущность той или иной цивилизации; общий тип внутреннего, образа мышления, мировосприятия человека данной цивилизации. В труде Шпенглера периодически фигурируют — «аполлоновская», «фаустовская» и «магическая» души.
Далее Шпенглер высказывает идеи, также близкие взглядам Данилевского. Он считает, что развитие культуры происходит по образцу живого организма. В своем развитии культура проходит стадии детства, юности, зрелости, старости и смерти. На первых этапах происходит собирание сил для будущей деятельности, формирование уникальных особенностей культуры. На стадии зрелости осуществляются заложенные в культуре возможности, идеи. Затем наступает старость, т.е. угасание, и смерть. Это означает, что творческие возможности культуры исчерпаны, она изживает себя. Такова судьба каждой культуры. Ее развитие подчинено жесткому биологическому ритму. Цикл развития каждой культуры укладывается в один и тот же временной интервал — тысячелетие.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Продолжительность каждой из фаз составляет 200 — 300 лет. Шпенглер делает акцент на последней стадии развития культуры, когда она переживает кризисное состояние. Фазу упадка культуры Шпенглер называет цивилизацией. Европа в XX веке, как следует из названия книги, вступила в период своего заката. На смену динамичной культуре пришла статичная цивилизация с омертвелыми государственными формами, скудостью мысли, гибелью высокого искусства.
Так же, как и Данилевский, Шпенглер отказывается от европоцентризма. Он утверждает, что античный мир и Западная Европа не занимают привилегированного положения по сравнению с Индией, Китаем и другими восточными культурами. В истории человечества эти самостоятельные миры равноценны, а грандиозностью своих духовных концепций и силой роста они даже превосходят эллинскую культуру. Однако, О. Шпенглер считал, что в современный ему исторический период Западная культура безоговорочно доминирует на планете, определяя суть развития мира в данный исторический период, а остальные культуры рассматривал либо, как псевдоморфоз, либо как феллахство.
Освальд Шпенглер в своей книге «Закат Европы» много говорит о проблеме сословий и проблеме мужского и женского начал. По мнению Шпенглера «необъяснимой тайной космических потоков, которые мы называем жизнью, является их разделение на два пола».66 Мужчина творит историю, а женщина — сама история. Женское начало, согласно концепции Шпенглера, ближе к космическому. Оно глубинным образом связано с землёй, непосредственно включено в великие кругообращения природы и проявляется в истории как последовательность поколений. Если оглянуться назад, то женщина равнозначна самой жизни. Мужское же начало свободнее, зверине, подвижнее также в смысле ощущения и понимания, оно бодрей и напряжённее.67 Мужчина переживает судьбу и постигает каузальность, логику в соответствии с причиной и действием. Женщина, однако, и есть судьба, и есть время, и есть органическая логика самого становления. Именно поэтому каузальный принцип ей неизменно чужд. Всякий раз, как мужчина стремится обрести наглядный образ того, что такое судьба, у него неизменно возникает впечатление чего-то женского — Мойр, Парок и Норн. Высший Бог никогда не бывает самой судьбой, но её представляет или над нею властвует — как мужчина над женщиной. В изначальные времена женщина — это также и провидица, не потому, что она знает будущее, но потому, что женщина будущее и есть. Жрец лишь истолковывает, женщина же и есть оракул. Из неё вещает само время. А потому обнаруживается двойственный смысл всех живых явлений: с одной стороны, они представляют собой космическое протекание как таковое, с другой, — это есть последовательность самих микрокосмосов, охватывающая это течение, его защищающая и поддерживающая. Эта история и есть в полном смысле мужская история — политическая и социальная: она сознательнее, свободнее, подвижнее.68 Женская же — первая история, вечная, материнская, растительная (в самом растении есть что-то женское), лишённая культуры история последовательности поколений, извечно неизменная, равномерно и плавно проходящая через существование всех животных и человеческих видов, через все краткотечные единичные культуры. Вечная женская политика — это завоевание мужчины, через которого она может стать матерью детей, а значит — историей, судьбой, будущим. Мужчина принадлежит другой истории и хочет видеть в своем сыне наследника, носителя своей крови и продолжателя своей исторической традиции.69 Здесь в мужчине и женщине тот и другой вид истории борются за власть. Женщина сильна и цельна, равна самой себе, и она переживает мужа и сыновей лишь по отношению к себе самой и своему предназначению. В сущности же мужчины есть что-то двойственное. Он — это и что-то ещё сверх того, чего женщина не понимает и не признаёт, воспринимая это как грабёж и насилие по отношению к самому для неё святому. Это — потайная протовойна полов, длящаяся вечно, столько, сколько они существуют, — молча, ожесточённо, без примирения, без пощады. И здесь есть своя политика, битвы, союзы, договоры, предательство. Женщина презирает эту другую историю, мужскую политику, которой она никогда не понимает, о которой она лишь знает, что она похищает у неё сыновей. Что ей победа в битве, если она сводит на нет победы, одержанные ценой тысячекратных родовых мук?.70 История женщины приносит себя в жертву истории мужчины и существует женский героизм, с гордостью жертвующий сыновьями, однако, несмотря на это, вечная, тайная политика женщины состоит в том, чтобы отвлечь мужчину от его истории, чтобы всецело заплести его в собственную, растительную историю последовательности поколений, то есть в себя саму. Женщина расы чувствует это, даже если этого не знает, она судьба и играет роль судьбы. Мужчина поднимается в своей истории, пока не возьмёт будущее своей страны в свои руки, — и тут появляется женщина и ставит его на колени. Пускай даже от этого гибнут народы и государства, в своей истории победу одержала она. Политическое тщеславие расовой женщины в конечном счёте никогда иной цели не имеет.
История, таким образом, имеет двойной смысл: космический и политический. Она либо представляет собой существование, либо служит для его защиты. Существует общественная и частная жизнь, общественное и частное право, общинные и домашние культы. В качестве сословия существование выступает «формой» для одной истории, в качестве племени — течением другой истории. Свое высшее выражение эта двойственность находит в идее государства и семьи.71
Строение семьи — это в живой материи то же самое, что образ дома — в материи мёртвой. Одно изменение в строении и значении семейного существования — и абрис дома становится иным. Античный домашний уклад соответствовал агнатской семье античного стиля, что выражалось в эллинском городском праве с ещё большей выпуклостью, чем в более молодом праве римском. Для этой семьи всецело характерна установка на нынешнее состояние, на эвклидовское «здесь и теперь» — аналогично полису, понимаемому как сумма имеющихся теперь в наличии тел. Поэтому кровное родство для такой семьи не является ни необходимым, ни достаточным условием: семья прекращается там, где пролегает граница отцовской власти, границы «дома», как такового. Сама по себе мать не является агнатской родственницей рождённых ею детей: лишь постольку, поскольку она сама подчинена отцовской власти своего живого мужа, она оказывается агнатской сестрой своих детей. Напротив того, консенсусу соответствует магическая когнатская семья, повсюду воплощаемая в отцовским и материнским кровным родством и обладающая «духом», консенсусом в малом масштабе, однако не имеющая никакого определённого главы. На этом принципе основывается понятие династии арабского мира (Омейяды, Комнины, Сасаниды), которое нам затруднительно бывает понять. Когда трон захватывал какой-нибудь узурпатор, он женился на какой-нибудь из женщин, входивших в кровную общину и продолжал династию. О законном наследовании по идее нет даже и речи. То, что римское право императорского времени постепенно переходит от агнации к конгнации, считает Шпенглер, являлось характерным моментом угасания античной души и раскрытия души магической. Уже некоторыми новеллами Юстиниана создаётся новый порядок регулирования наследственного права, вследствие победы магической идеи семьи.72
Мы наблюдаем массы индивидов, которые создаются и исчезают, творя историю. Чем чище, глубже, сильнее, самостоятельнее общий ритм этой цепи поколений, тем больше в ней крови, расы. Из бесчисленного множества этих людских сообществ возникают и толпы, почувствовавшие себя единым организмом в едином ритме существования. Это потоки существования, находящиеся в «форме». Практически все, что совершается в мировой истории: войны и продолжение войн духовными средствами, которые мы называем политикой, успешная дипломатия, тактика, стратегия, независимо от того, проводится она государствами, сословиями или партиями, — это дело рук живых сообществ людей, находящихся в «форме».
Собственно говоря, настоящим сословием является только аристократия, символ крови и расы, поток существования в совершенной и законченной форме. Она представляет собой высшую стадию крестьянства. И в аристократии, и в крестьянстве в полной мере представлена так называемая растительная сторона, инстинктивная, тесно связанная корнями с родной землей, продолжающая свое существование в родовом древе, проходящая отбор и селекцию. В любой деревне, начиная с каменного века и до расцвета культуры, в каждой крестьянской семье отражается мировая история в малом. Вместо народов в ней играют роль семьи, вместо стран — крестьянские дворы, но основное значение и в большом, и в малом имеет борьба за сохранение рода, за преемственность поколений, за женщину, за власть. Во всех культурах и аристократия, и крестьянство выступают в форме родов, и почти во всех языках это слово связано с двумя полами, с рождением, с продолжением жизни, благодаря которому имеет место и совершается история. А поскольку женщина — это сама история, то внутреннее значение и крестьянских, и дворянских родов зависит от того, сколько расы, сколько судьбы содержится в их женщинах. Именно на этом основывается династический принцип, а также понятие роли личности в мировой истории. Судьбы целых государств зависят от личных судеб немногих людей, приобретших огромные масштабы. История Афин в V веке в значительной степени представляет собой историю Алкмеонидов, а история Рима — историю нескольких семейств типа Фабиев и Клавдиев. История папства вплоть до XVIII века — это история немногих аристократических семей, стремившихся к обладанию папской короной для вступления в княжеские семейные владения. Это же относится и к византийским вельможам, и к английским премьер-министрам…
Свои рассуждения о политике Освальд Шпенглер начинает довольно-таки издалека. В этих рассуждениях он опять-таки придерживается противопоставления и сравнения «фаустовской» и «аполлоновской» души. Начинает он с сопоставления представлений об атомах в Античности и в современной ему Западной Европе.
Античные атомы предстают как миниатюрные формы, что опять-таки является противоположностью западному представлению об атомах, как наименьших количествах энергии. В первом случае основным условием для образа является наглядность, чувственная приближенность, а во втором абстракция. Атомы Левкиппа и Демокрита были различны по форме и величине, то есть являлись чисто скульптурными единицами. Античный атом статически-скульптурен. Атом современной западной цивилизации является телом динамическим и контрапунктическим. Шпенглер называет аполлоновское представление об атоме «стоицизмом атома», а фаустовское — «социализмом атома». При этом, рассуждая об видении атома людьми античности и людьми западной цивилизации, а также анализируя их искусство, он вскрывает глубинную суть различий аполлоновской и фаустовской души. Ведь во всяком законе, во всякой дефиниции, по его мнению, ощущается родство с образованиями соответствующей этики.
Так множество неупорядоченных атомов Демокрита, разбросанных и покорных, толкаемых и гонимых — подобно Эдипу — слепым случаем; есть полная противоположность этому действующему как единое целое системы абстрактных силовых точек, агрессивных, энергетически (как «поле») властвующих над пространством и преодолевающих сопротивление — подобно Макбету. На основе этого базового ощущения возникли обе механические картины природы. Согласно Левкиппу, атомы летают в пустоте «сами по себе»; Демокрит принимает в качестве формы смены положения исключительно толчок и противотолчок; Аристотель объявляет единичные движения случайными; у Эмпедокла встречаются обозначения «любовь» и «ненависть»; у Анаксагора — схождение и расхождение. Всё это оказывается также элементами античной трагедии. Так ведут себя фигуры на сцене аттического театра. По мнению Шпенглера, формы существования античной и современной западноевропейской политики имеют много общего с представлениями представителей этих цивилизаций об атомах. «Мы обнаруживаем здесь, — пишет он, — эти крохотные городки, политические атомы, длинными цепочками рассеянные по островам и берегам, каждый из которых ревностно стоит сам за себя и тем не менее вечно нуждается в поддержке, каждый завершён в самом себе и своенравен до карикатурности, будучи бросаем из стороны в сторону лишёнными плана и порядка событиями античной истории: нынче он высоко вознесён, а на завтра изничтожен. В противоположность им мы видим династические государства XVII и XVIII веков, политические силовые поля, далеко прозревающими из центров действия кабинетов и великих дипломатов, управляемые и руководимые, согласно плану. Лишь по этой противоположности той и другой души нам становится понятен дух античной и западной истории».74
Что до экономики, то здесь учёный пишет о двух вещах: о деньгах и о технике. Именно этим двум вещам Шпенглер отводит главное место в перерождении культуры в цивилизацию.
По мнению философа, экономическое мышление и деятельность — это всего лишь одна сторона, а не отдельная разновидность жизни. Освальд Шпенглер критикует Адама Смита, Дэвида Юма и Карла Маркса, так как, по мнению мыслителя, вся политическая экономия, а также все прочие экономические теории выстроены исключительно на западноевропейском, преимущественно английском, материале, а потому имеют слабое отношение к экономике других культур и цивилизаций.75
«От Смита и до Маркса речь здесь идёт о простом самоанализе экономического мышления одной-единственной культуры, причём на одной- единственной её ступени, — пишет Шпенглер. — Анализ этот насквозь рационалистичен и потому исходит из материи и её условий, потребностей, стимулов, вместо того, чтобы отталкиваться от души родов, сословий, народов и их формообразующих сил. Он рассматривает человека в качестве придатка к ситуации и ничего не желает знать о великой личности и о формирующей историю воле отдельных людей и целых их групп, воле, которая усматривает в экономических фактах средства, а не цели. Анализ этот считает экономическую жизнь чем-то таким, что может быть без остатка объяснено из видимых причин и действий, что устроено всецело механически и полностью замкнуто в себе самом и что, наконец, находится в некой казуальной связи со сферами политики и религии, мыслящимися также существующими сами по себе. Поскольку такой способ рассмотрения систематичен, а не историчен, он порождает веру во вневременную значимость понятий и правил и его пытаются использовать для формулировки единственно правильного метода ведения хозяйства вообще. Поэтому повсюду, где его истинам доводилось соприкоснуться с фактами, он терпел полное фиаско, как это было с предсказаниями относительно начала мировой войны буржуазными теоретиками и с построением советской экономики теоретиками пролетарскими.
А значит, пока что так и не было создано никакой политической экономии, если понимать под ней морфологию экономической стороны жизни, причем жизни высоких культур с их единообразным по этапам, темпу и продолжительности формированием экономического стиля. Ибо в экономике нет никакой системы, а есть физиономия. Чтобы постичь тайну ее внутренней формы, ее душу, необходим физиогномический такт. Чтобы добиться в ней успеха, надо быть знатоком, точно так же как бывают знатоки людей и лошадники, и не нужно никакого «знания», как и от наездника совершенно не требуется что-то понимать в зоологии. Однако эту сметливость можно пробудить, и пробуждается она посредством сочувственного взгляда на историю, т. е. взгляда, дающего представление относительно тайных расовых побуждений, действующих также и в экономически деятельном существе с той целью, чтобы символически преобразовать внешнее положение (экономическую «материю», потребность) в соответствии с собственным нутром. Всякая экономическая жизнь есть выражение душевной жизни».76
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Мыслитель утверждает, что экономика и политика — это две стороны единого живого и текучего существования, а не бодрствования духа. Нельзя сказать, чтобы у них имелось история, они сами есть история. В них господствует необратимое время «когда». Обе они относятся к расе в отличие от религии и науки. И политика, и экономика нацелены на факты, а не на истины. Таким образом, у жизни имеется политический и экономический способ пребывания для истории, считает учёный. Они перекрывают друг друга, друг друга поддерживают, друг с другом борются, но политический элемент, безусловно, первый.77
Далее Шпенглер переходит к разбору понятия денег.
С началом всякого раннего времени начинается экономическая жизнь в стабильной форме. Население обитает в сельской местности и ведёт исключительно крестьянский образ жизни. То, что выделяется здесь из деревни, из замка, крепости, монастыря, участка храма, — не город, но рынок, простая точка пересечения крестьянских интересов, обладающая также и определённым религиозным и политическим значением. Обитатели его, даже если они ремесленники или купцы, всё же воспринимают окружающее как крестьяне и, так или иначе, занимаются крестьянской деятельностью. В этом обществе существует только одна форма богатства, которую мыслитель называет «блага», то есть любое богатство вообще. И при этом, не важно, произведено ли оно на месте, или привезено издали. Это могут быть амбары пшеницы, стада скота, дорогие женские украшения, рабы или любые другие товары. Эти «блага» натуральны, они не пускаются в оборот, а, напротив, хранятся, используются или эксплуатируются самим хозяином в собственном хозяйстве. Лишь иногда (в случае большого избытка) они пускаются в ход для расширения влияния на общину (натуральная ссуда зерном, аренда лошади и т.д.). Обмен в такое время — это процесс, посредством которого блага переходят из одного жизненного круга в другой. Ещё не существует ни понятия стоимости, ни всеобщего менового товара, а золото и монеты являются ни чем, как благами, ценность которых определяется редкостью и неразрушимостью. Так куски меди из захоронений раннегомеровского времени или итальянской Вилланове деньгами не являются, но вполне отчётливо обозначают собой символы товаров. В такт и ход этого обмена благами торговец вмешивается только как посредник. При этом часто происходит так, что этот посредник является не из сельской жизни, которая замкнута в себе самой. Он чужестранец, который приходит из вне, лишённый предпосылок. Таковыми были финикийцы для гомеровской Греции, карфагеняне и греки для Италии эпохи Вилланове, римские всадники для эллинистического Востока времени Митридата, евреи, византийцы, персы и армяне для готического Запада. На рынке завоевательная и производящая экономика приходили в столкновение, однако даже там торговля развивается лишь в качестве органа сельского обобщения. 78
Совершенно иной род жизни пробуждается вместе с душой города. Стоит рынку стать городом, как появляются уже не просто центр товарного потока, текущего чисто по крестьянскому ландшафту, но второй мир внутри стен, для которого просто производящая жизнь «там снаружи» более не является ничем, кроме средства и объекта, и на основе которого начинает своё обращение другой поток. Вот что является здесь решающим моментом: подлинный горожанин непроизводителен в первоначальном почвенном смысле. В нём отсутствует связанность, как с почвой, так и с добром, которое проходит сквозь его руки. Он не живёт с ним, но рассматривает его снаружи, лишь в связи со своим жизнеобеспечением.79
Тем самым добро делается товаром, обмен — оборотом, а на место мышления благами Таким образом, нечто чисто протяжённое, форма границеполагания, абстрагируется от зримых экономических предметов совершенно так же, как математическое мышление абстрагирует нечто от механически воспринимаемого окружающего мира. Ведь абстракция «деньги» всецело соответствует абстракции «число». И то, и другое совершенно неорганично. Картина экономики сводится исключительно к количеству, отрываясь от качества, которое как раз и образует существенную характеристику того или иного предмета. Для крестьянина раннего времени «его» корова является в первую очередь определённой сущностью, а лишь потом — предметом обмена; на экономический же взгляд подлинного горожанина существует лишь абстрактная денежная стоимость, принимающая образ коровы, который всякий момент может быть приведён к образу, к примеру, золотой монеты или банкноты. Точно также и подлинный технарь усматривает в знаменитом водопаде не единственную в своём роде картину природы, но чистое количество использованной энергии, и не более того.80 «Ошибкой всех современных теорий денег, — считает Шпенглер, — является то, что они отталкиваются от платёжного знака или даже от вещества платёжного средства, вместо того чтобы базироваться на форме экономического мышления. Однако деньги, как и число, как и право, — это категория мышления».81
Деньги, по его мнению, — это, в конечном счёте, форма духовной энергии, в которой отыскивает концентрированное выражение воля к господству, политическая, социальная, техническая, умственная одарённость, страстное стремление к жизни высокого полёта. Поэтому цивилизация означает такую степень культуры, на которой традиция и личность утратили своё непосредственное значение, и всякую идею, чтобы её реализовать, следует в первую очередь переосмыслить в деньгах. Вначале люди бывали «при имении», потому что имели власть. На стадии цивилизации человек имеет власть, только если у него есть деньги.
В экономической истории всякой культуры происходит отчаянная борьба, которую ведёт против духа денег коренящаяся на почве традиция расы, её душа. Крестьянские войны в начале позднего времени (в античности в 700 — 500 годах до н.э., в Европе в 1450 — 1650 годах, в Египте на исходе Древнего Царства) оказываются первыми выступлениями крови против денег набравших мощи городов, которые желали бы прибрать к рукам землю. Ведь фермер — это человек, которого связывают с землёй лишь практическое отношение. Деньги представляют опасность для всякой культуры. Ведь если им не удалось овладеть имением, они проникают в само крестьянское и аристократическое мышление; и унаследованное, сросшиеся с родом имение, представляется тогда имуществом, лишь помещённым в земельное владение, само по себе движимым. Мировая экономика — это сделавшаяся фактом экономика в абстрактных, полностью абстрагированных от почвы, текущих стоимостях. Всевозрастающая напряжённость этого мышления даёт о себе знать в экономической картине как нарастание наличной денежной массы, которая, как не что иное совершенно абстрактное и воображаемое, не имеет со зримыми запасами золота как товара абсолютно ничего общего. Так, например, «застой на рынке денег» — чисто духовный процесс, разыгрывающийся в головах чрезвычайно малого числа людей. Поэтому растущая энергия денежного мышления порождает во всех культурах ощущение, что «цена денег падает». Так, к примеру, в грандиозных масштабах, то есть по отношению к единице счёта, это имело место в период времени от Солона до Александра. На самом же деле единицы счёта, применяемые в деловой сфере, сделались чем-то искусственным, так что теперь они были абсолютно несравнимы с переживаемыми первичными стоимостями крестьянского хозяйства. Не имеет в конечном счёте никакого значения, в каких единицах происходит подсчёт, идёт ли речь о сокровищнице Аттического союза на Делосе82, мирных договора с Карфагеном83, а потом добыче Помпея84, как и то, не перейдём ли мы через несколько от миллиардов — к триллионам. Отсутствует какой бы то ни было масштаб для того, чтобы сравнивать стоимость таланта в 430 и 30 годах до н.э., ибо золото, как и корова и хлеб, изменило не только свою числовую стоимость, но и значение в рамках продвигающийся вперёд городской экономики. Продолжает сохранять значимость лишь тот факт, насколько беспощадно денежное мышление. Когда оно стало развиваться в Античности, в Риме, после войны с Ганнибалом, оно обратило целые города в монету, целые народности в рабов, а тем самым в деньги, движущиеся со всех концов в Рим, чтобы проявить там своё действие как власть. Фаустовское денежное мышление «открывает» целые континенты, водную энергию колоссальных бассейнов, мускульную силу населения отдалённых ландшафтов, каменноугольные залежи, девственные леса, природные законы, превращает их в финансовую энергию, которая будет где-то приложена, чтобы реализовать планы правительства, в виде прессы, выборов, бюджета, армии. Всё новые ценности — эти «дремлющие духи золота», как говорит Йун Габриэль Боркман, — извлекаются из пока ещё индифферентного в деловом плане содержания мира. Всё, чем являются вещи помимо и сверх того, экономически никак не учитывается.85
Фундаментальные религиозно-аскетические понятия, такие, как «самоотверженный» и «безгрешный», не имеют внутри экономической жизни никакого смысла. Для настоящего святого (или философа) грех — экономика как таковая, а не только ростовщичество, довольство богатством или же зависть к нему бедных. Слова о «полевых лилиях» являются для глубоко религиозных (и философских) натур безусловной истиной. Натуры эти всем центром тяжести своего существа пребывают вне экономики и политики, как и прочих фактов «этого мира». Об этом мы знаем по эпохе как Иисуса Христа, так и святого Бернара и фундаментальному ощущению сегодняшней русскости, а также по образу жизни Диогена или Канта. Потому и избирают такие люди добровольную бедность и странничество и укрываются в монашескую келью или кабинет учёного. Религия и философия никогда не предаётся экономической деятельности, и занимаются ею всегда лишь политический организм данной церкви или социальный организм теоретизирующего сообщества. Такая деятельность всегда оказывается компромиссом с «этим миром» и знаком «воли к власти». Перед святым всегда открывается выбор: приспособиться (и тогда он делается церковным политиком и бессовестным человеком) или бежать от мира в отшельничество, даже в потусторонность. Философ, возведший здесь свою полную абстрактной добродетели и единственно верную социально-этическую систему, желал бы, как следовало ожидать, раскрыть экономической жизни глаза на то, как ей следует себя вести и к чему стремиться. Картина всегда совершенно одна и та же, будь система либеральной, анархистской или же социалистической и кем бы она не была создана — Платоном, Прудоном или Марксом. Однако также и экономика, ничуть не смущаясь, идёт дальше, предоставляя мыслителю выбор: отступить и излить своё негодование по поводу мира на бумаге или же вступить в него в качестве экономо-политика. И тогда с ним произойдёт одно из двух — он либо превратится в посмешище, либо тут же пошлёт свою теорию к чертям, чтобы отвоевать себе ведущее место.86
Шпенглер считает, что абсолютное «мышление деньгами» распространилось в Античности в эпоху Римской республики, после войны с Ганнибалом.87 Он даже называет римлян (римских всадников) «евреями той эпохи», тем самым сравнивая их с иудейскими ростовщиками эпохи Средневековья и Возрождения, и указывая насколько грабительским был дух римских дельцов и коммерсантов. При этом учёный, развенчивая антисемитские мифы, указывает, что сами евреи в Античности были народом крестьян, ремесленников и мелких производителей.88 Мыслитель также утверждает, что эпоха «мышления деньгами» кончается в Риме с приходом императорской власти.
На этот счёт он пишет следующее: «У каждой культуры есть как собственный способ мыслить деньгами, так и характерный именно для неё символ денег. Античному человеку окружающий мир представлялся, также и в экономическом плане, суммой тел. Так что тело воплощает собой и деньги, точно так же как статуя Аполлона воплощает божество. Поэтому около 650 года до н. э. возникает монета — кусочек металла определённого веса и в изящной форме. У Гомера под «талантом» понимается небольшое количество золотой утвари и украшений, образующих определённый суммарный вес. На щите Ахилла были изображены «два таланта».89
Когда приблизительно начиная с Ганнибала, этот мир вступил в эпоху безусловного господства денег, в тех пределах, на которые распространялась его власть, масса благородных металлов и ценных с точки зрения материалов произведений искусства, ограниченная в силу естественных причин, была уже далеко не достаточной для покрытия потребности в наличных средствах, так что возник волчий голод на новые способных принести денежную отдачу тела. Уже к эпохе Августа от античных художественных изделий из благородных металлов и бронзы могло уцелеть лишь немногое. Даже образованный афинянин мыслил слишком неисторично, чтобы щадить статую из золота и слоновой кости лишь потому, что она принадлежала Фидию. Тут-то и заметили раба, который был не личностью, но вещью, а потому мог мылиться в качестве денег. Раб служит накоплению значительного наличного имущества, и лишь этим объясняется возникновение колоссальных масс рабов римской эпохи, которые никакой иной потребностью не объяснить. Пока держали лишь столько рабов, сколько требовалось для дела, их количеств было незначительным и оно легко покрывалось за счёт военной добычи и долгового рабства. Мнение, что даже в Афинах или на Эгине рабы, когда бы то ни было, составляли хотя бы треть населения, не имеет под собой абсолютно никаких оснований. Более того, происходившие начиная с 400 года до н. э. революции предполагают очень значительный перевес на стороне бедных свободных. Лишь в VI веке Хиос завозом купленных рабов положил начало работорговле. Их отличие от куда более многочисленных наёмных рабочих имело поначалу государственно- правовой, а не экономический характер. Поскольку античная экономика статична, а не динамична и не знает планомерного открытия источников энергии, в римскую эпоху рабов имели не для того, чтобы их эксплуатировать, но их занимали насколько могли, с тем, чтобы содержать в как можно большем количестве. Предпочтительнее считалось иметь высококвалифицированных штучных рабов, потому что при тех же затратах на содержание они представляли более высокую стоимость Их сдавали внаём точно также, как суживали наличные деньги. Им давали самостоятельно вести дела, так что они могли делаться богатыми. Ими сбивались расценки на свободный труд — всё делалось для того, чтобы только покрыть накладные расходы на поддержание этого капитала. Большинство невозможно было даже полностью занять. Они исполняли своё назначение уже тем, что просто были в наличии, как денежный резерв.90
А потому, разумеется, потребность в рабах возросла неимоверно, что приводило помимо войн, предпринимавшихся лишь ради добычи в форме рабов, ещё и к охоте на рабов, которой занимались частные предприниматели вдоль всех берегов Средиземного моря (к чему Рим относился терпимо). А также к тому новому способу приобретения имущества, когда какой-либо деятель, будучи наместником, высасывал из населения целых областей все соки, после чего продавал этих людей в долговое рабство. Когда, например, при разрушении Коринфа статуи переливали на монету, а горожан отправляли на невольничий рынок, для античного мышления это была одна и та же операция: и в том, и в другом случае телесные предметы превращались в деньги.91
Однако, с исчезновением античного мироощущения в раннеимператорскую эпоху угасает также и этот способ мышления деньгами. Денежные монеты снова становятся товаром, поскольку жизнь снова делается крестьянской, и этим объясняется происходивший начиная с Адриана колоссальный отток золота далеко на Восток, никакого объяснения чему до сих пор предложено не было. Экономическая жизнь в форме потока золота угасла под натиском юной культуры, и потому деньгами перестали быть также и рабы. Бок о бок с отливом золота происходит массовый отпуск рабов на свободу, который невозможно было сдержать ни одним из многочисленных императорских законов, принимавшихся начиная с Августа, а при Диоклетиане, знаменитые максимальные денежные тарифы которого уже вообще не относились к денежной экономике, но представляли собой регламентацию обмена товарами, античного раба как типа более не существует».92
Разобрав деньги, учёный переходит к технике. По мнению учёного, античный мудрователь «созерцает»; арабский, как алхимик, отыскивает волшебное средство, философский камень, с помощью которого можно будет без труда овладеть сокровищами природы; западный же желает управлять миром по своей воле.93
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Шпенглер считает, что уже сама идея техники враждебна античному человеку с его эвклидовским ощущением окружающего мира. По мнению философа, никакой античной техники не существует. Ведь если откинуть отсюда то, что принадлежит ещё вавилонской цивилизации, как солнечные и водяные часы, или уже арабскому раннему времени, как химия или чудо часы в Газе, или такие вещи, что уже простая ссылка на них явилась бы оскорблением любой другой культуры, как виды дверных запоров, не останется абсолютно ничего. А что касается Герона и других ему подобных людей античности, то у них имелись лишь отдельные идеи, а не изобретения.94
Чем-то совершенно в ином роде оказывается фаустовская техника. Фаустовский изобретатель и первооткрыватель уникален в своём роде. Эти вдохновенные изобретатели в своих монастырских кельях, которые меж молитвами и постами отвоёвывали у Бога его тайны, воспринимали своё дело почти как богослужение. Начинается научное исследование этот ведущийся с пристрастием допрос природы при помощи рычагов и винтов, результатом чего являются простирающиеся перед нашим взором равнины, уставленные фабричными трубами и копрами шахт. Однако над всеми этими людьми нависает опасность того, что к этому «приложил свою лапу чёрт, чтобы отвести их духовно на ту гору, где он пообещает им всё земное могущество». То и дело они оказывались жертвой своего тщеславия: они вырывали у божества его тайны, чтобы самим стать Богом. И так они создали идею машины как малого космоса, повинующегося воле одного только человека. Тем самым они переступили ту незаметную границу, за которой на взгляд молитвенного благочестия прочих начинался грех, ибо считали: машина от дьявола.95
Таким образом, Шпенглер выделяет два фактора перерождения культуры в цивилизацию: деньги и технику. Оба этих фактора, считает учёный, выедают душу и идентичность культуры. А поскольку в фаустовской культуре роль техники была сильнее, чем в какой-либо другой культуре, то ко времени жизни автора стала наиболее технократичной, а стало быть всего лишённой самосознания. Именно это и предвещает её закат. В истории других культур происходило всё тоже самое, только роль техники была не настолько значительна. Что до утверждения автора о том, что якобы не было античной техники, то достаточно вспомнить Архимеда или чертежи учёных Александрийской библиотеки, чтобы понять, насколько неправдоподобно это утверждение.
Освальд Шпенглер выделяет понятие «души культуры». Под ним учёный подразумевает духовную, ментальную и эстетическую сущность той или иной цивилизации; общий тип внутреннего, образа мышления, мировосприятия человека данной цивилизации. В труде Шпенглера периодически фигурируют — «аполлоновская», «фаустовская» и «магическая» души. Он называет «аполлоновской» душу античной культуры. Ей он противопоставляет «фаустовскую» душу западноевропейской культуры.96
Поскольку тема настоящей работы Греко-Римский мир, мы постараемся обойти «фаустовскую» душу, насколько это возможно. По возможности, оставим в стороне и душу «магическую». Однако, совсем не рассматривать их никак невозможно, так как старая истина о том, что «истина познаётся в сравнении», является одним из краеугольных камней шпенглеровского стиля письменного изложения своих мыслей. Не рассмотрев их, я не только не смогу донести суть концепции Шпенглера, но без этого невозможно даже понять суть идей философа насчёт идентичности античной культуры. По этому я считаю включить некоторые рассуждения Шпенглера насчёт «фаустовской» и «магической» душ в данную работу необходимыми.
Отличительной чертой «аполлоновской» души учёный считает избрание чувственно-наличного единичного тела в качестве идеального типа протяжённого. Поэтому, по мнению Шпенглера, «аполлоновскими» являются статуя обнажённого человека, механическая статика, чувственные культы олимпийских богов, политически раздробленные греческие государства, рок Эдипа, символ фаллоса.
«Аполлоновской» оказывается та живопись, которая отграничивает отдельные тела контурами. Это резко отличает её от живописи «фаустовской», творящей пространство посредством светотени. Ведь, по мнению Шпенглера, что основой и прасимволом «фаустовской» души — это чистое и безграничное пространство.97 Шпенглер также считает, что существование человека «аполлоновской» души было лишено идеи внутреннего развития, а потому лишено и действительной внутренней и внешней истории, в то время как душа «фаустовская» обладает глубочайшей сознательностью, отслеживает саму себя, является решительно личностной культурой — культурой мемуаров, размышлений, итогов, перспектив, совести. Множественность отдельных тел, в которой предстаёт античный космос, требует такого же мира богов: вот в чём идея античного политеизма. Единственное пространство Вселенной, требует единственного бога магического или фаустовского христианства. Афина и Аполлон могут быть изображены статуей, однако божество Реформации и Контрреформации может явиться только в буре органной фуги или в праздничной поступи кантаты либо мессы.98
Из всего этого Шпенглер делает вывод, что люди Античности смотрели на чисто внешние характеристики, а не на глубинную, внутреннюю природу вещи, что основу их мировоззрения составляли материя и форма, а не абстракция.
Шпенглер показал, что фаустовская душа, чье бытие есть преодоление видимости, чье чувство — одиночество, чье стремление — бесконечность, вкладывает эту потребность уединения, дали, отделения во все свои действительности, во все свои общественные, духовные, художественные миры форм. Ницше наименовал это пафосом расстояния, не преминув, однако, испортить глубокое прозрение ложным употреблением. Пафос расстояния как раз чужд античности, в которой все человеческое нуждалось в близости, опоре и общности. В этом — отличие духа барокко от духа ионики, культуры «ancien regime» от культуры Перикловых Афин. Пафос расстояния есть у Шекспира, Рембрандта, Баха и Наполеона; его нет у Софокла, Фидия и Александра. И этот пафос, отличающий героя-деятеля от героя- страдальца, вновь появляется в картине западной физики: как напряжение. Вот что отсутствовало в воззрениях Демокрита. Принцип толчка и обратного толчка содержит отрицание господствующей над пространством, идентичной с пространством силы. Сообразно этому в картине античной души отсутствует элемент воли. Между античными людьми, государствами, мировоззрениями нет внутреннего напряжения, есть только раздоры, зависть и ненависть, нет глубокой потребности в отделённости, одиночестве, превосходстве — следовательно, также нет напряжения между атомами античного космоса. Принцип напряжения — развитый в теории потенциалов — совершенно непередаваемый на античных языках, а следовательно неприемлемый и для античной мысли, лег в основу современной физики. Он содержит и интерпретацию понятия энергии (воли к власти во вселенной) и поэтому настолько же необходим для нас, насколько невозможен для античных людей.99
«Не остаётся более никаких сомнений: мир форм естествознания полностью согласуется с соответствующим миром форм математики, религии и изобразительных искусств», — пишет учёный.100
Античная религия живёт в бесчисленных единичных культах, которые, будучи в такой форме естественными и само собой разумеющимися для аполлоновского человека, практически недоступны в своей настоящей сущности для любого чужака. Пока культы такого рода возникали, античная культура существовала. Как только они изменили свою сущность в позднюю римскую эпоху, душа этой культуры пресеклась. За пределами античного ландшафта ей никогда не доводилось быть подлинной и живой. Божественное постоянно связано с одним единственным местом и им ограничивается. Это соответствует статичному и эвклидовскому мироощущению. Отношение человека к божеству имеет форму также связанного с местом культа, значение которого состоит в образе ритуального действия, а не в догматическом тайном смысле. Как население распадается на бесчисленные национальные точки, так и его религия дробится на крошечные культы, каждый из которых полностью независим от любого прочего. Расти может не охват, но одна лишь численность. Это единственная форма роста в пределах античной религии, и она полностью исключает всяческое миссионерство. Ибо культы люди практикуют, но не принадлежат к ним. Никаких античных «общин» никогда не существовало. И если позднее мышление в Афинах принимает несколько более общий характер в отношении вопросов божественного культа, то это уже не религия, но философия, которая ограничивается мышлением отдельного человека и не производит на восприятие нации, а именно полиса, ни малейшего воздействия.101
Освальд Шпенглер относит к аполлоновской культуре Древнюю Грецию во все периоды её независимого существования, а также эллинистические государства восточного средиземноморья и Древний Рим в эпоху республики. Римскую республику после войны с Ганнибалом он считает апогеем античной культуры, античной цивилизацией. С приходом к власти императоров, по мнению мыслителя, аполлоновская душа в Риме начинает клониться к закату, и Римская империя начинает перерождаться в государство с магической душой. Окончилось это перерождением Восточной Римской империи в Византию и установлением в ней господства восточного христианства. Решающую роль в этом «перерождении» учёный отводит восточным провинциям Римской империи, населённые людьми магической души.
У позднейших римских писателей полно жалоб на обезлюдение и духовное опустошение Африки, Испании, Галлии, и прежде всего коренных античных областей — Италии и Греции. Однако, дух уныния, как правило, покидает их, когда речь заходит о провинциях, принадлежащих к магическому миру. Из них особенно плотно заселена Сирия, которая, как и парфянская Месопотамия, пышно расцветает. Перевес юного Востока ощущался всеми, и в конце концов он должен был найти себе политическое выражение. С этой точки зрения революционные войны между Марием и Суллой, Цезарем и Помпеем, Антонием и Октавианом представляют собой фрагмент истории переднего плана, за которым всё более отчётливо вырисовывается попытка эмансипации Востока от делающегося неисторическим Запада. Великим символом явился здесь перенос столицы в Византию.102
Рассмотрим же это перерождение. Ведь большинство учёных относят императорский Рим к Античности, а эти процессы происходили именно тогда. Шпенглер считает, что в римскую императорскую эпоху аполлоновская культура была уже дряхлой, в то время как культура магическая была молодой и полной сил. Кроме того, он считает, что молодая арабская культура находилась в состоянии псевдоморфоза по отношению к отжившей, по его мнению, свой век античной культуре.103 Под псевдоморфозом Освальд Шпенглер понимает случаи, когда чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой этот край — её родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания.104 В качестве примеров Шпенглер приводит также послепетровскую Россию, испытавшую сильное и, на его взгляд, чуждое влияние фаустовской культуры.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Шпенглер считает, что псевдоморфоз начинается с Акция, ибо, по его мнению, победить должен был Антоний, но победил Октавиан. При Акции, считает мыслитель, сводились решающие счёты не межу римскостью и эллинизмом, а между ещё нерождённой арабской культурой и дряхлым отжившим свой век античной цивилизацией. Бои между римскостью и эллинизмом, по его мнению, отгремели ещё при Каннах и при Заме, ибо считает Шпенглер, трагическая судьба заставила Ганнибала сражаться не за свою страну, но за эллинство. При Акции же вопрос стоял иначе: аполлоновский и магический дух, боги или единый Бог, принципат или халифат. Победа Антония высвободила бы магическую душу, его поражение вывело окостенелое императорство на просторы её ландшафта. 105
Чем слабее довлеет над магической культурой мощь античного духа, тем с большей силой наружу пробиваются все формы рыцарской эпохи. Схоластика и мистика, вассальная преданность, миннезингерство, энтузиазм крестовых походов — всё это имелось в наличие в первом столетии арабской культуры, нужно только уметь искать. Легионы номинально существуют и после Септимия Севера, однако на Востоке они теперь выглядят как дружина герцога, в то время, как на Западе они преобразуются в варварские орды. Некоторые из властьимущих по-прежнему назначаются чиновниками, однако речь фактически идёт о том, что графу отдан лён. Пока варварские вожди делили на Западе императорский трон, Восток преобразуется в ранний халифат, поразительно схожий с феодальным государством зрелой готики. Что касается государств с магической душой, где, по мнению Шпенглера не было псевдоморфоза, а именно Сасанидской Персии, Хаурана, Южной Аравии, то там наступает подлинно рыцарская эпоха.106 Парфянские конные отряды, которые вновь и вновь налетают на римские легионы, в концепции философа предстают восточными рыцарями, «воодушевлённые рыцарским духом маздеитами», над армиями которых витал дух крестовых походов, а еврейское восстание, что разразилось при императоре Траяне, он называет «настоящим крестовым походом иудеев, а никакой не парфянской войной». Тогда в качестве возмездия за разрушение Иерусалима было уничтожено всё неверующее в иудаизм население Кипра, как считается, всего 240 000 человек.107
Менее чем за два столетия римские войска на Востоке откатились назад — от современной армии к рыцарскому войску. Мероприятия проведённые Северами около 200 года, привели к исчезновению римского легиона. На Западе легионы выродились в орды, на Востоке же в IV веке возникло позднее, однако подлинное рыцарство. Дворцовые воины Диоклетиана — это не замена распущенным Септимием Севером преторианцам, но небольшая дисциплинированная рыцарская армия. Тактика та же самая, что и во всяком раннем времени, когда личный подвиг — предмет личной гордости. Примечательно, что в религии римской армии старые городские божества отходят на задний план и под именами Марса и Геркулеса во главу угла становятся германские божества личного геройства.108
Здесь же в это раннее время арабской культуры является также великолепная схоластика и мистика магического стиля: персидская в Ктесифоне, Резаине, Гондишапуре; иудейская — в Суре, Негардее, Пумбедите, прочих наций — в Эдессе, Нисибисе, Киннесрине. Здесь сосредоточены главные центры астрономии, химии и медицины, однако в направлении на запад это великое явление оказывается исковеркано псевдоморфозом. То, что было магическим по духу, переходит в Александрию и Бейрут в форме греческой философии и римского правоведения. Записанное на античных языках, всё это оказывается втиснуто в чуждую и давно закостенелую форму и фальсифицируется одряхшим способом мышления построенной на совершенно иных принципах цивилизации.109
Византия (а под этим именем Шпенглер понимает не только средневековую греческую, но и позднеримскую империю) не смогла вполне устоять перед воздействием арабского феодализма, который привёл к возникновению в ней, а именно во внутренней Малой Азии, подлинной лённой системы с тонким слоем позднеантичных форм управления. Тут существовали могущественные семейства, на чью вассальную верность невозможно было положиться и обладавшие достаточным честолюбием, чтобы претендовать на византийский престол. «Первоначально привязанная к столице, которую она не могла покидать без позволения императора, позднее эта знать уселась на своих обширных доменах в провинции и образовала начиная с IV века настоящее сословие провинциальной аристократии, претендовавшее с течением времени на определённую независимость от императорской власти.110
А ко времени Юстиниана в Византии полностью оформляется полностью соответствующая эпохе Карла V система ландкнехтов, вербуемых кондотьерами на манер Фрундсберга и образующих между собой землячества. Прокопий Кесарийский описывает поход Нарсеса совершенно в духе великих вербовочных кампаний Валленштейна.111
2.4 Греко-Римский мир в концепции А. Дж. Тойнби
Если О. Шпенглер считал, что разные культуры существовали и господствовали в разные исторические эпохи, определяя суть и «лицо» истории на разных её этапах, а параллельное их существование допускал только в древности в обширных регионах, изолированных друг от друга, то идеи А. Дж. Тойнби являются, можно сказать, классическим вариантом теории локальных цивилизаций.
Позицию Тойнби можно охарактеризовать, как культурологический плюрализм — убеждение, что человеческая история представляет собой совокупность дискретных единиц социальной организации («цивилизаций»), каждая из которых проходит свой уникальный путь и имеет своеобразную систему ценностей, вокруг которой складывается вся её жизнь. Единицей исследования у Тойнби является не национальное государство и не человечество в целом, а цивилизация. Цивилизации — это замкнутые общества с большой протяжённостью, как в пространстве, так и во времени, характеризующимся определённым набором признаков. Шкала критериев, позволяющих классифицировать цивилизации, у Тойнби подвижна, но два из них остаются стабильными — это, во-первых, религия и форма её организации, а во- вторых, территориальный признак. «Вселенская церковь является основным признаком, позволяющим классифицировать общества одного вида, Другим критерием для классификации обществ является степень удалённости от того места, где данное общество первоначально возникло». Содержание цивилизации составляют три компонента социальной жизни — экономический, политический и культурный. Их соотношение в разные периоды было неодинаковым. «Число известных цивилизаций, — пишет Тойнби, — невелико. Нам удалось выделить только 21 цивилизацию, но можно предположить, что более детальный анализ вскроет значительно меньшее число полностью независимых цивилизаций — около десяти».112
В целом концепция Тойнби поражает грандиозностью своего замысла — охватить всю человеческую историю и описать все появившиеся в ее ходе цивилизации. Чрезвычайно богатая деталями и верными наблюдениями, касающимися отдельных цивилизаций и их сравнения, концепция завершается, однако, превознесением мировых религий и констатацией того, что история — это божественная творческая сила в движении.
Противоречивое впечатление, оставляемое данной концепцией, связано с ее открыто религиозным характером.
Религии кладутся Тойнби в основу классификации цивилизаций, с чем связана неясность самого понятия цивилизации и искусственность предлагаемой их классификации. Историческое чутье Тойнби позволяет ему исправить многие дефекты своей классификации, зато появляются утверждения о ненормально развивавшихся и застывших на ранней стадии своего развития цивилизациях. Когда Тойнби переходит к современной западной цивилизации, в развитии которой религия не играет заметной роли, он не может ясно охарактеризовать данную цивилизацию.
Цивилизации третьего поколения с их явно ослабевшей религиозностью являются, по Тойнби, регрессивным явлением относительно высших религий: «…Мирское падение ныне живых цивилизаций должно судить с точки зрения тех условий, которые они сумели создать для жизни Души. А с этой точки зрения их вряд ли можно будет оценить достаточно высоко».113 Тойнби — религиозный мыслитель, что существенным образом сказывается на его видении истории, истолковании её целей и смысла исторического прогресса, современной Западной цивилизации и т.п. История по Тойнби — дело рук Бога, реализующего её через существования человека и человечества. В основе истории лежит взаимодействие мирового закона — божественного логоса и человечества. Деятельность последнего — это ответ на божественное вопрошание, выраженного в форма природного или иного вызова. Постигая историю человечество постигает себя и в себе самом — божественный закон и высшее предназначение. На поверхности история многообразна, но в глубине своей она однонаправлена и ориентирована на постижение Бога через самораскрытие человека.
«Озарение душ светом высших религий определяет духовный прогресс земной жизни человека, — пишет А. Дж. Тойнби. — Мирные завоевания высших религий значат в истории человечества больше, чем все, что знала история до их появления. Духовный прогресс определяется формой христианской молитвы: ». С религиозным характером воззрений Тойнби связано и его бросающееся в глаза «бегство в прошлое»: стремление сделать центром своего исследования и своих обобщений в первую очередь цивилизации, давно отошедшие в прошлое. Религия играла в них существенную роль, и на их примере можно еще пытаться показать, что религия — это истинная цель человека и что цивилизации управляют духовным прогрессом человечества. На более современном материале такая попытка была бы заведомо обречена на неудачу. Тойнби почти ничего не говорит об истории XX в. и даже события XIX в. упоминаются им мимоходом. Всемирная история оказывается без своей центральной главы — главы, посвященной Новейшей истории. Свое бегство в прошлое Тойнби объясняет стремлением к объективности анализа цивилизаций, которая будто бы требует значительного удаления от объекта исследования. «В сравнении с периодом жизни отдельного индивида, — пишет он, — период жизни цивилизации столь огромен, что нельзя и надеяться измерить его кривую, пока не окажешься на достаточном удалении. А получить эту перспективу можно, только исследуя умершее общество. Историк никогда не сможет полностью освободиться от общества, в котором живет он сам». 114
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Историк действительно видит прошлое в перспективе настоящего, и чем ближе рассматриваемые им события к настоящему, тем больше опасность искаженного их видения. Но есть и другая сторона дела. Человеческая история не является какой-то константой, она меняется с течением времени. Она подобна реке, которая является очень разной в своих истоках, в срединном течении и в своем устье. То, что стало известным об истоках, было бы неосторожным распространять на реку в целом. Выводы, сделанные на основе анализа древних и средневековых цивилизаций, никогда не могут быть в сколько-нибудь полном объеме приложены к более поздней истории. В частности, начиная с возникновения капитализма в Западной Европе и распространения его на другие регионы, все более активно идет процесс объединения человечества. Место локальных историй отдельных обществ и государств постепенно занимает мировая история — история единого человечества. Что можно сказать об этом процессе постепенного единения человечества на основе изучения когда-то имевших место, локализованных в своем пространстве и времени цивилизаций? В сущности, ничего. Другой, идущий параллельно с развитием капитализма процесс — ослабление религиозности. О нем также невозможно судить, опираясь лишь на данные, относящиеся исключительно к умершим обществам. Анатомия человека есть в известном смысле ключ к анатомии обезьяны. Новейшая история во многом является ключом к пониманию событий предшествующей истории. В частности, как будет показано далее, ни западноевропейский феодализм, ни древние цивилизации не могут быть вполне поняты без анализа тех коллективистических обществ, которые существовали в XX в. Бегство в далекое прошлое, на анализе которого меньше сказывается искажающее влияние настоящего, только внешне выглядит удачной тактикой исторического исследования.
Тойнби разбивает человеческую историю на локальные, почти не взаимодействующие друг с другом цивилизации. Его цепи цивилизаций не меняют существа дела, поскольку неясно, какие единство и преемственность они подразумевают. Духовное, религиозное единство истории, постулируемое Тойнби, является, если оно вообще существует, внешним, поскольку не касается самих глубин социальной жизни. К тому же с характерным для Новейшей истории падением религиозности исчезает даже призрак такого единства. Как можно в таком случае говорить о едином человечестве и единой человеческой истории? Объединение со сверхчеловеческой целостностью — это уже не земной путь человечества, и трудно сказать, в каком смысле он является историей.
Механизм развития цивилизаций, предлагаемый Тойнби, не кажется универсальным и ясным. Особенно туманной является трактовка периодов надлома и разложения цивилизации. Творческое меньшинство, ранее способное отвечать на вызовы природной и человеческой среды, вдруг утрачивает свою энергию и силу и начинает в резких формах противостоять остальному обществу. Непонятно, почему это происходит в случае каждой из цивилизаций. Само представление о творческом меньшинстве, ведущем за собою все общество, напоминает романтическую теорию творческого гения. В каждом обществе есть узкий слой элиты, противостоящей остальному населению и управляющей им. Однако считать эту элиту творческой до периода надлома цивилизации и утрачивающей творческие способности как раз в этот период нет ясных оснований. Механизм развития общества определяется, очевидно, не столько взаимными отношениями элиты и остального населения, сколько взаимодействием материальной и духовной культур данного общества, взятых во всей их полноте.
Предлагаемый Тойнби критерий роста цивилизации, состоящий в «прогрессе самоопределения», явно перекликается с гегелевским законом развития «самосознания» и «свободы».
К. Поппер обвиняет Тойнби в историцизме — вере во всемогущество силы, находящейся за кулисами истории.115 Это обвинение представляется обоснованным, поскольку, согласно Тойнби, человечество ведет по пути истории Бог. История изначально предопределена его замыслом, и человеку остается только распознавать, в меру своих скромных сил, заложенные в истории божественный план и ритм, предопределенную систему. Тойнби прямо высказывается против идеи, что прогресс в истории зависит от человека и что достигнутое одними поколениями может быть утеряно следующими. По Тойнби, эта идея является выражением современной западной веры во всемогущество случая.
Очень неясной является даваемая Тойнби трактовка цивилизации, названной им «западной». Он неоднократно обращается к ее анализу, и в его рассуждениях чувствуется, что она явно не вписывается в его концепцию локальных цивилизаций и их функций в истории. Прежде всего, Тойнби безосновательно объединяет в рамках одной цивилизации средневековое феодальное общество и начавшее складываться в Новое время капиталистическое общество. Основой их объединения в единую цивилизацию служит в первую очередь христианство, но очевидно, что в капиталистическом обществе, пришедшем на смену феодальному, религия не играет существенной роли. Не удивительно, что Тойнби даже представляется, будто, начиная с Нового времени, «западная» цивилизация ушла с пути духовного прогресса и является ненужным повторением того, что уже было в дохристианском мире. «Если историческая функция того вида обществ, которые именуются цивилизациями, заключалась в том, — говорит Тойнби, — чтобы, достигнув собственной зрелости, родить высшие религии, то западная постхристианская светская цивилизация в лучшем случае представляет собой ненужное повторение дохристианской эллинской цивилизации, а в худшем — это печальный уход с пути духовного прогресса».116 Чтобы как-то приспособить постхристианский капитализм к своему истолкованию истории, Тойнби выражает надежду, что капитализм со временем послужит христианству и трем другим высшим религиям в качестве объединяющего начала и будет способствовать сближению их высших ценностей и веры . Это — наивная надежда. Так называемые высшие религии не способны объединить даже капитализм. К тому же очевидно, что он вовсе не собирается искать в сближении данных религий свое историческое оправдание.
Непонятный капитализм вызывает у Тойнби раздражение. Тойнби обвиняет его в идолопоклонстве наиболее порочного вида — в поклонении человека самому себе: «…В секуляризованном западном мире XX века симптомы духовного отставания очевидны. Возрождение поклонения Левиафану стало религией, и каждый житель Запада внес в этот процесс свою лепту. Современный западный ренессанс племенной религии эллинистического мира представляет собой чистое идолопоклонство».117 Демократическая религиозная терпимость Запада кажется Тойнби даже безнравственной: «Замечательным примером этой безнравственной разновидности ненасилия является религиозная терпимость в Западной Европе с конца семнадцатого века… до наших дней».118 Тойнби убежден, что капитализм, несмотря на все те материальные блага, которые он принес, является временем духовной смуты, способным привести через идолопоклонство человека самому себе к катастрофе. «Гражданин Этого Мира, который упорно отказывается от своего служения Господу или который так и не осознал, что является подданным Града Божия, может вполне преуспевать в жизни, теша себя иллюзией, что он живет в лучшем из миров. Однако тот, кто причастен к высшей вере, не может не страдать, ощущая, что, трудясь во имя Бога в период духовной смуты, он окружен стихией, которая чужда его душе, что он подобен ныряльщику, который на дне моря проводит работы по спасению затонувшего корабля».119
Если капитализм остается непонятным для Тойнби, то о тоталитаризме (в его коммунистическом и национал-социалистическом вариантах), современником которого он был, Тойнби просто ничего не говорит, как если бы такого явления вообще не существовало. Это не удивительно, так как тоталитаризм, будучи воинственно атеистическим по самой своей природе, еще хуже укладывается в намечаемую Тойнби схему истории, чем капитализм. Можно сказать, что тоталитаризм вообще стоит вне этой схемы.
Философия истории Тойнби, вызывающая серьезные возражения при приложении ее к древней и средневековой истории, оказывается совершенно неприложимой к более поздней истории.
Успешно развивающиеся цивилизации проходят стадии возникновения, роста, надлома и разложения. Первые две стадии связаны с энергией «жизненного порыва», две последние — с истощением «жизненных сил». Развитие цивилизации определяется «законом вызова и ответа». Историческая ситуация, в которую входят и человеческие, и природные факторы, ставит перед обществом неожиданную проблему, бросает ему вызов. Дальнейший прогресс общества зависит от его способности дать адекватный ответ на этот вызов. Все вызовы делятся на вызовы природной среды и вызовы человеческой среды.
Тойнби попытался ответить на вопрос, как происходит развитие цивилизаций. Отвечая на этот вопрос он сформулировал теорию »вызова — ответа». Суть этой теории заключается в следующем. Возникновение цивилизации и ее развитие определяется способностью людей найти и дать правильный, адекватный ответ на »вызов» среды. Развитие цивилизации — это непрерывная смена вызовов и успешных ответов на них. Вызовы, стимулы могут быть как природными так и социальными. Тойнби считает, что наиболее стимулирующее воздействие оказывает вызов средней силы. Слабый вызов не может заставить систему перейти на качественно новый уровень, в то время как чрезмерно сильный вызов может разрушить ее.
Среди стимулов природной среды Тойнби выделяет:
1) стимул бесплодной земли стимул новой земли По мнению Тойнби, неблагоприятные природные условия стимулируют возникновение и рост цивилизации. Только в борьбе человека с природой может родиться цивилизация. Феномен же »новой земли» обретает у Тойнби многозначную трактовку. Новая земля — это новое, более стимулирующее основание для развития цивилизации. Таким новым основанием для православия стала Россия. Религия была перенесена из Византии на другую почву, стала развиваться в другой земле и достигла там своего расцвета. Новым основанием для этрусков стала Северная и Средняя Италия. Они освоили эти земли в ходе заморской колонизации. На этой почве культура этрусков получила новый стимул для развития.
Кроме стимулов природной среды Тойнби выделяет стимулы человеческого окружения, которые включают:
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
1) стимул удара (реакция на нападение)
Таким образом, именно стимулирующее воздействие со стороны природы или окружающих народов способно вывести примитивное общество из стационарного состояния и заставить его развиваться.
«…Зарождению цивилизации, — подводит итог Тойнби, — способствуют наиболее трудные условия существования, имея в виду как природную среду, так и человеческое окружение».120 Существует пять типов вызова: вызов сурового климата, вызов новых земель, вызов неожиданных ударов со стороны внешнего человеческого окружения, вызов постоянного внешнего давления и вызов ущемления, когда общество, утратив нечто жизненно важное, направляет свою энергию на выработку свойства, возмещающего потерю. Во всех этих случаях действует социальный закон, укладывающийся в формулу: «Чем сильнее вызов, тем сильнее стимул». Однако если вызов отличается крайней суровостью, он становится чрезмерным и не может быть эффективным стимулом.
Критериями роста цивилизации не являются ни ее экспансия, растущее завоевание человеческого окружения, ни покорение физического окружения, т.е. природной среды. Нет соответствия между технической вооруженностью общества, его успехами в покорении природы и социальными достижениями общества. Надлом и распад цивилизации не являются следствием действия внешних сил. Цивилизация погибает, как правило, от собственных рук. Ее надлом — результат утраты силы самодетерминации. С течением времени правящая элита превращается в замкнутую самовоспроизводящуюся касту. Ее состав ухудшается, и она начинает опираться уже не на творчество, а на материальные инструменты власти, и прежде всего на силу оружия. Происходит горизонтальный раскол общества на правящее меньшинство и внутренний пролетариат. «Раскол сам по себе есть продукт двух отрицательных движений, порождение злых страстей. Во-первых, правящее меньшинство, попирая все права и вопреки рассудку, пытается силой удержать господствующее положение и наследственные привилегии, которых оно уже недостойно. Пролетариат восстает против вопиющей несправедливости. Но движения пролетариата, кроме справедливого гнева, вдохновляются страхом и ненавистью, что приводит в свою очередь к насилию».121 В итоге такого противостояния правящее меньшинство создает универсальное государство, а внутренний пролетариат — вселенскую церковь. На границах цивилизации появляется внешний пролетариат, организующийся в мобильные военные отряды. В конце концов они могут разрушить своим напором цивилизацию, ослабленную внутренними противоречиями. Источник разложения цивилизации в том, что правящее меньшинство утрачивает творческие силы и энергию, а с ними и способность отвечать на исторический вызов. Вместе с тем оно не желает оставить поле битвы и всячески пресекает поползновения кого бы то ни было разделить с ним ответственность.
Тойнби намечает известную преемственность цивилизаций, образующих в некоторых случаях цепи цивилизаций. В этих цепях максимальное число сменяющих друг друга цивилизаций не превышает трех, а последним этапом является ныне существующая цивилизация. Греко-римский мир встраивается в две цепочки: минойская — эллинская — западная цивилизации, минойская — эллинская — православная цивилизации, Следует отметить еще одну цепочку — минойская — сирийская- исламская цивилизация. Дело в том, что взаимодействие и противостояние эллинской и сирийской цивилизаций сыграли очень важную роль в истории.
Согласно модели Тойнби можно выделить последовательные этапы развития греко-римской цивилизации.
Этап 1. Движение племен. Период между отцовской и сыновней цивилизациями заполняется движением племен. Постминойское движение племен началось вторжением варваров — ахейцев и им подобных — с европейских берегов Эгейского моря. Движение племен, уничтожившее минойскую и породившее эллинскую цивилизацию, происходило в XIV- XII вв. до н. э. В местах, где среди осколков разрушенного минойского мира расселились ахейские и дорийские варвары, возникла эллинская цивилизация. Там, где среди минойцев расселились арамеи и семитские племена из Аравии, стала зарождаться сирийская цивилизация. Генезису эллинской цивилизации Тойнби отводит XI-IX вв. до н.э. В этот период на берегах Эгейского моря стали возникать города-государства. Этот этап Тойнби разделяет на два периода. В начале этого этапа греческие полисы столкнулись с демографической проблемой. В результате начался процесс, названный «великой греческой колонизацией». Этот процесс проходил с VIII по VI века до н.э. .Его окончание связано с ростом противодействия со стороны сирийской цивилизации и этрусков. Второй период этого этапа связан с Ответом греков на этот Вызов. В конце VI века до н.э. им удалось отразить натиск этрусков в Южной Италии. В начале V в. до н.э. им дважды удалось разгромить вторгнувшуюся в Грецию армию персов. Кроме того греки переориентировали свою экономику с экстенсивного на интенсивный путь развития. Растущие цивилизации обладают притягательностью для внешнего окружения. Грекам начинают подражать этруски, а вместе с ними и римляне. Эскалация внутриэллинского конфликта приводит к Пелопоннесской войне (431-404 гг. до н.э). Ее окончание не приводит к долгому миру. Междоусобные войны продолжаются. К середине IV века до н.э. гегемоном становится Македония. Так и не объединив всю Грецию Александр Македонский совершает походы на Восток. В результате уничтожается империя Ахеменидов, а эллинская цивилизация продвигается до Индии. Происходит образование эллинистических государств. Греки на новых рубежах продолжают междоусобные войны. В западном Средиземноморье гегемоном становится Рим. Ему удается к середине III в. до н.э. объединить всю Италию, а затем и бросить вызов сирийской цивилизации в лице Карфагена. После уничтожения пунийцев римляне завоевывают Грецию. Вскоре начинаются гражданские войны в самом Риме, которые часто переносятся на территорию греческого полуострова. Параллельно римляне устраняют новый всплеск экспансии со стороны сирийской цивилизации в лице Митридата. Заканчивается этап созданием универсального эллинистического государства Августом в 31 году до н.э. К началу I века н.э. Римская Империя оформляет свою северную границу, за которой находятся варвары, по Рейну и Дунаю. Тем самым формируется внешний пролетариат эллинского общества. Само эллинское общество получает передышку от внутренних войн. Внутренний пролетариат создает христианскую религию. В III в. греко-римский мир переживает серьезный кризис. Императоры часто меняются. Варвары все чаще прорывают границу. Диоклетиан проводит реформу управления и организации обороны. При Константине христианство легализуется и создает церковную организацию. В 378 году происходит катастрофа под Адрианополем. Инициатива полностью переходит к варварам. Римская империя распадается на Западную и Восточную. Вторгающиеся варвары принимают христианство и образуют королевства на территории Западной империи. Последний император Запанной Римской империи лишается титула. Восточная империя сохраняется под властью императора. Окончательное складывание варварских королевств в Европе и переход варваров из арианства в католичество. Рождение Западноевропейской и Восточноевропейских христианских цивилизаций. Нетрудно заметить четкость в характеристиках первых трёх этапов вместе с последним и размытость этапов надлома и разложения. Тут все свалено в одну кучу
— хорошее и плохое, взлеты и просчеты, достижения и поражения. С одной стороны, исходя из религиозных воззрений автора, ничего страшного нет. В конце жизненного пути цивилизации расцветает образованная в ней вселенская церковь. Именно она порождает в новых варварах духовность и цивилизованность. Но с другой стороны в Евангелии есть такие слова: «Давайте кесарю кесарево, а богу божье». В этом плане размещение факта создания универсального государства на границе этапов надлома и распада выглядит, мягко говоря, некрасиво. Тойнби не мог этого не заметить и несколько изменил схему. Он ввел понятие «Ритм Распада» (спад — оживление — спад…) и объединил этапы надлома и распада в один. При такой постановке вопроса весь период после надлома эллинского общества может быть представлен схемой трех с половиной тактного движения спадов и оживлений. Эта схема помещает создание универсального государства на гребне оживления. Причем долгого, длящегося два с половиной века.
По мнению Тойнби, выработка нужной реакции на вызов среды — это функция творческого меньшинства, которое выдвигает новые идеи, проводит их в жизнь, увлекает за собой остальных. Определяющую роль в историческом процессе Тойнби отводит выдающимся, творческим личностям. Личность такого рода встречается редко. Тойнби называет ее героем, »сверхчеловеком», сильной личностью. Таким образом, общество состоит из двух взаимодействующих частей: творческого меньшинства и пассивного большинства. Механизм их взаимодействия Тойнби называет мимезисом, т.е. социальным подражанием. Мимезис встречается как в примитивных обществах, так и в развитых цивилизациях, но он имеет противоположную направленность. В первобытном обществе объектом подражания является старшее поколение, обычаи, традиции, т.е. мимезис направлен в прошлое. В цивилизации объектом подражания являются творческие личности, поэтому мимезис обращен в будущее. Благодаря этому цивилизация динамично развивается. В период возникновения и расцвета цивилизации власть сосредоточена в руках людей, обладающих дарованиями и заслугами, а в силу этого и моральным авторитетом в обществе.
Рост цивилизаций — дело рук творческих личностей или творческих меньшинств. «…Творческие личности при любых условиях составляют в обществе меньшинство, но именно это меньшинство и вдыхает в социальную систему новую жизнь. В каждой растущей цивилизации, даже в периоды наиболее оживленного роста ее, огромные массы народа так и не выходят из состояния стагнации…».122 Рост цивилизации достигается в том случае, когда меньшинство или все общество в целом отвечает на вызов и при этом не просто отвечает, но одновременно порождает другой вызов, требующий в свою очередь нового ответа. Процесс роста не прекращается до тех пор, пока это повторяющееся движение утраты равновесия и восстановления его, перегрузки и нового нарушения сохраняет свою силу.
Тойнби замечает, что если в период расцвета цивилизации масса подражает элите, то в период надлома цивилизации они оказываются в разладе, общество утрачивает свое социальное единство. Творческое меньшинство уже теряет свое магическое влияние на массы. Но оно стремиться остаться у власти. Поэтому творческое меньшинство узурпирует власть. Оно превращается в замкнутую касту, опирающуюся уже не на свои дарования и авторитет, а на материальные инструменты власти, прежде всего силу оружия. Чтобы удержаться у власти, оно прибегает к силе, принуждению. Это приводит к тому, что значительная часть населения превращается в пролетариат, главным признаком которого Тойнби считает не бедность и низкое происхождение, а чувство неудовлетворенности. Эта часть общества заключает в себе деструктивное начало и способствует разрушению цивилизации.
Творческое меньшинство, стремясь предотвратить распад цивилизации, создает универсальное государство (империю, деспотию). Такое государство вступает в войны в целях расширения своего влияния. Завоевательные войны — это признак регресса, даже агонии цивилизации. Хотя такое универсальное государство его жители воспринимают как благо и желают сохранить такой порядок вечно. Стадия упадка, согласно Тойнби, состоит из надлома, разложения и гибели (распада). Между надломом и гибелью цивилизации нередко проходят столетия, а иногда и тысячелетия. Так, надлом древнеегипетской цивилизации произошел в XVI в. до н. э., а погибла она только в V в. н. э. Период между надломом и гибелью охватывает почти 2 тысячелетия »окаменевшего существования», »жизни в смерти». Но как бы долго это не продолжалось, большинство цивилизаций в конечном итоге исчезает, уступая место другим. Оценивая состояние современной западной цивилизации, Тойнби обнаруживает в ней симптомы кризиса, но надеется, что еще возможно ее спасение на путях возрождения духовности.
«…Одним из симптомов социального распада и причиной социального раскола является вырождение меньшинства, ранее способного руководить благодаря своим творческим потенциалам, но теперь сохраняющего власть лишь благодаря грубой силе. …Отделение пролетариата — что в свою очередь является ответом на замыкание правящего меньшинства в узком, привилегированном кругу — совершается под руководством творческих личностей, сфера деятельности которых ограничивается организацией оппозиции властям. Таким образом, переход от социального роста к социальному распаду не сопровождается тотальным уничтожением творческой искры в душах индивидуумов. Творческие личности продолжают возникать. Однако теперь они вынуждены жить и действовать в обществе, которое, надломившись, оказалось разорванным на части. В распадающейся цивилизации Вызов-и-Ответ — все еще форма, отливающая действие, в котором имеет место тайна творчества… Но задача творческого лидера возникает уже в ином плане и имеет иную цель. В растущей цивилизации творец отвечает на вызов, играя роль завоевателя, всегда готового к победоносному ответу. В распадающейся цивилизации творец, приняв вызов, играет роль спасителя и помогает обществу ответить на вызов, с которым неспособно справиться правящее меньшинство, утратившее творческие возможности».123
Согласно логике Тойнби, особая роль в истории греческого мира принадлежит с одной стороны Солону, Клисфену, возможно, Писистрату, а с другой Ликургу.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Первые трое связаны с афинским Ответом -на Вызов демографической проблемы, а последний со спартанским. Оба Ответа отличались от общегреческого. Афинский вариант продлил период роста Эллады и сделал возможным ошеломляющий расцвет ее культуры, а спартанский оставил самих лакедемонян в ранге «задержанных цивилизаций». Правда, в защите эллинской цивилизации от персов роль и тех и других приблизительно одинакова.
Раз уж речь зашла о Клисфене, стоит упомянуть и о Сервии Туллии. Этот этрусский царь провел в Риме реформы, в чем-то схожие с реформами Клисфена. И сделал это раньше Клисфена. Эти реформы стали одной из причин, по которым Рим превратился в полис эллинского типа.
После надлома цивилизации роль личности нивелируется. Кто бы чего ни делал, распад цивилизации ему не остановить. Творческие личности из правящего меньшинства могут лишь три раза в течение всего времени после надлома добиться оживления. Самым значимым результатом этой деятельности становится универсальное государство. В греко-римской истории создателями универсального государства стали Цезарь и Август. Следующее оживление связано с именами Диоклетиана и Константина, которым удалось конструкцию Цезаря и Августа реанимировать.
По настоящему творческие личности, т.е личности способные совершить Уход-Возврат, в период распада рождаются в среде внутреннего пролетариата. Причем, к таковым можно отнести, только тех, кто создает новую религию и Вселенскую Церковь. Тойнби выделяет личность Павла Тирсийского (Апостол Павел). Это был прирожденный проповедник. Будучи евреем и получив фарисейское образование, Павел отринул путь зелотов. Проблему эллино-сирийских взаимоотношений он стремился разрешить мирным путем. Он продумал и прочувствовал новое философское толкование христианства и направил весь свой творческий дар на главное дело своей жизни, которым стала проповедь христианства.
Тойнби выделяет следующие события греческой истории до начала Пелопоннесской войны 431 года до н.э. Первое из таких событий — создание городов-государств вдоль берегов Эгейского морд, принесших закон и порядок на место социального междуцарствия, последовавшего за падением прибрежной Минойской империи (XI- IX в.в. до н.э.). Следующим событием можно считать пресс роста народонаселения в колыбели новой цивилизации — на Ионических островах и в континентальной части Греции — и его несоответствие средствам существования.(VIII в до н.э.) Третье событие — ослабление этого пресса благодаря колониальной экспансии по всему Средиземноморью основание колониальных греческих полисов на землях варваров (VIII-VI в.в. до н.э.) Второе и третье событие являются примером вызова-ответа.
Четвертое событие — прекращение греческой колониальной экспансии в течение VI века до н.э. частично из-за успешного сопротивления жертв экспансии, частично благодаря политической консолидации соперников Греции по колонизации западной части Средиземноморья со стороны Левапта: Карфагенской и Этрусской держав на западе и Лидийгкой империи, которую сменила значительно более мощная Персидская империя, на востоке. (С точки зрения греков, Персидская империя сама по себе не так была страшна, как финикийцы на своей родине, в Сирии, чей напор усиливался благодаря персидской поддержке).
В тот период, который мы считаем наиболее выдающимся веком греческой цивилизации, — конец VI и начало V века до н.э. — сами греки ощущали себя окруженными и стесненными со всех сторон. По мнению Фукидида, со времен Кира и Дария «Элладу теснили со всех сторон в течение долгого времени, вследствие чего в этот период она не добилась каких-либо выдающихся достижений, более того, жизнь в городах -государствах захирела»124 А на взгляд Геродота, «три последующих поколения — в годы правления Дария, сына Гистаспа, и Ксеркса, сына Дария, и Артаксеркса, сына Ксеркса — были свидетелями того, что Эллада преодолевала больше трудностей, чем выпало на ее долго за все двадцать поколений, предшествовавших вступлению Дария па трон».125
Но, между прочим, это был тот период, когда греческому обществу удалось решить новую экономическую проблему, вставшую перед ним вследствие прекращения географической экспансии. Следовало решить, как поддерживать жизненный уровень все растущего населения в условиях, когда географический ареал стал неизменным, перестав расширяться. В истории Греции эта проблема была решена путем успешного перехода от чисто экстенсивной к более или менее интенсивной экономической системе: от смешанного хозяйства, предназначенного лишь для местного пропитания, к специализированному хозяйству на экспорт. Эта революция в сельском хозяйстве вызвала общую революцию в экономической жизни Греции, поскольку новое, специализированное сельское хозяйство потребовало дополнительного развития торговли и производства. Исследовать греческую экономическую революцию можно, изучая историю Афин времен Солона и Писистрата.126 Эта аттическая экономическая революция действительно разрешила экономическую проблему Греции VI века до н.э. Однако, решение экономической проблемы в свою очередь вызвало к жизни политическую проблему, с которой греческой цивилизации справиться не удалось; именно политическая несостоятельность и стала причиной ее распада.
Новую политическую задачу можно представить следующим образом. До тех пор пока экономика каждого из городов-государств была замкнута на ограниченное, локальное потребление, эти полисы могли позволить себе оставаться замкнутыми и в политическом отношении. Локальная суверенность каждого полиса могла вызвать, и вызывала, постоянные малые войны, однако в тех экономических условиях эти войны не несли с собой социальных катастроф. Однако новая экономическая система, рожденная аттической экономической революцией под прессом прекращения греческой колониальной экспансии, была основана на местном производстве для международного обмена. Она могла действовать успешно лишь в том случае, если полисы отказывались от своего экономического местничества и становились взаимозависимыми. А система международной экономической взаимозависимости могла функционировать только в условиях международной политической взаимозависимости; некоей международной системы политического законодательства и порядка, которые ограничивали бы анархическую местническую суверенность отдельных полисов.
Такой международный политический порядок в готовом виде преподносили греческим полисам VI и V веков до н.э. Лидийская, Персидская и Карфагенская империи. Персидская империя систематически навязывала упорядоченные политические отношения тем греческим полисам, которые она покоряла; а Ксеркс попытался завершить этот процесс завоеванием остатков независимых регионов греческого мира. Эти все еще не покоренные греческие полисы отчаянно — и успешно — сопротивлялись Ксерксу, поскольку они справедливо полагали, что персидское господство погубит их цивилизацию. Они не только сохранили свою независимость, но и освободили завоеванные прежде полисы Архипелага и Азиатского материка. Однако, отвергнув персидский способ решения греческой политической проблема, греки-победители встали перед задачей найти какое-то другое решение. Здесь-то они и потерпели фиаско. Одержав победу над Ксерксом в 480-479 годах до н.э., они потерпели поражение от самих себя между 478-431 годами до н.э.
Греческой попыткой установить международный политический порядок был так называемый Делосский союз, основанный в 478 году до н.э. Афинами и их союзниками под афинским лидерством. Следует мимоходом заметить, что Делосский союз был смоделирован по персидскому образцу. Это очевидно, если сравнить описание системы, принять которую побуждал полисы афинский государственный муж Аристид в 478 году до н.э., с описанием Геродотом (в книге VI, гл. 42) системы, насаждавшейся в этих же самых полисах персидскими властями после подавления так называемого Ионийского восстания, лет за пятнадцать до того. Однако Делосский союз не смог достичь своей цели. И прежняя политическая анархия в отношениях между суверенными, независимыми греческими полисами разгорелась с новой силой уже в новых экономических условиях, что сделало эту анархию не просто пагубной, но смертельной.
Период распада греко-римской цивилизации в результате неспособности заменить международную анархию некоей международной законностью и порядком составляет историю четырех веков — с 431 по 31 год до н.э. После четырех столетий невзгод и экспериментов наступил период частичного временного расцвета во время правления Августа. Римскую империю, которая на самом деле была международной лигой греческих и других, связанных с ними в культурном отношении, полисов,127 можно рассматривать как запоздалое решение той проблемы, с которой не справился Делосский союз. Но эпитафией Римской империи будет фраза «слишком поздно». Греко-римское общество почувствовало раскаяние лишь после того, как нанесло себе смертельные раны своими собственными руками. Римский мир был миром от изнеможения, миром созидательным и уже поэтому непостоянным. Это был мир и порядок, опоздавший на четыре столетия. Чтобы понять, чем была Римская империя и почему она распалась, следует внимательно исследовать историю тех унылых четырех веков.
Тойнби считает Рим одним из полисов, связанных с греческими полисами в культурном отношении. Рассмотрим, как латинская деревня на краю этрусских владений в средней Италии стала таковым. На начальном этапе своего существования Рим находился под огромным влиянием этрусков. Тойнби называет этрусков «неофитами эллинской цивилизации», считает их выходцами из погибшей хеттской цивилизации и ищет их прародину где-то в северо-восточном углу Средиземного моря. В ходе заморской колонизации этруски получили мощный стимул. В результате они были достойными конкурентами греков и финикийцев в Западном средиземноморье. Этруски поддерживали тесные контакты с греками и эти контакты привели к тому, что они влились в состав эллинистической социальной системы.
Этруски переняли греческую военную тактику, а вместе с ней и греческую фалангу, воины которой были вооружены по греческому образцу. Римская же армия царского периода представляла собой типичную этрусскую армию. При первом этрусском царе, Тарквинии Древнем, эта армия состояла из 3 частей по этническому признаку — этрусков (фаланга — греческое вооружение), римлян (фаланга — италийское вооружение), латинян (свободный строй). Сервий Туллий, второй из этрусских царей, реорганизовал армию по имущественному цензу взамен происхождения.128
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Именно благодаря такой армии римляне стали доминировать в Лации. Причем, когда они изгнали этрусков, жителям города на Тибре пришлось по-новому доказывать свою гегемонию братьям латинянам.
В терминах рассматриваемой нами модели можно констатировать следующее. Благодаря представителям эллинской цивилизации римляне испытали Вызов внезапного удара и Вызов ущемления. В результате этих вызовов у квиритов, даже не смотря на достаточно благоприятную природную среду, возник стимул к развитию. Правильное развитие подготовило их к самостоятельному существованию. Благодаря успешному развитию Вызов постоянного давления со стороны вольсков и эквов оказался не очень обременительным для римлян и, в свою очередь, оказал на них стимулирующее воздействие. Таким образом, у римской элиты к середине V в. до н.э. сложилось достаточно уважительное отношение к эллинской цивилизации. Не случайно перед написанием «Законов 12 таблиц» децемвиры направили посольство в Афины для изучения законов Солона. Утверждение, о связи Рима в культурном отношении с греческими полисами к временам Пелопонесской войны, можно считать вполне аргументированным.
Пелопонесская война знаменовала начало надлома эллинской цивилизации. Этот этап, длившийся четыре столетия, характеризуется междоусобными войнами и военной экспансией против других цивилизаций. Выше уже упоминалось об ощущении стесненности греков в V в. до н.э. со стороны Персидской империи.
Нечто подобное почувствовали и римляне в III в. до н.э. со стороны Карфагена. Примечательно, что и державу Ахеменидов и Карфаген Тойнби относит к одной цивилизации — Сирийской. Эта цивилизация, как и эллинская, происходит от Минойской. Рассмотрение истории античности под углом противостояния на самых разных фронтах эллинской и сирийской цивилизаций является, на мой взгляд, одним из самых удачных и завораживающих моментов модели английского мыслителя. Именно представители сирийской цивилизации (финикийцы) остановили великую греческую колонизацию. Именно представитель сирийской цивилизации (Персидская империя) поставило под угрозу существование Древней Греции. Именно представитель сирийской цивилизации (Карфаген) поставил под угрозу существование Древнего Рима. Именно представители сирийской цивилизации (иудеи) не дали Траяну полностью уничтожить Парфию. И это далеко не полный список примеров эллино — сирийского противостояния. В конце концов, христианство и ислам возникли благодаря этому противостоянию.
Вызов, при котором произошел надлом эллинистической цивилизации, представлял собой проблему создания нового политического мирового порядка, который не был бы основан на местной суверенности. Тойнби полагает, что если цивилизация однажды не смогла дать правильный Ответ-на-Вызов, то ее неминуемо постигнет Распад. Существует ритм распадающегося общества — Спад-Оживление. Спад после Пелопонесской войны длился до смерти Пирра в 272 г. до н.э.. Затем наступило короткое оживление, которое закончилось началом войны с Ганнибалом в 218 г. до н.э.. Эта война ознаменовала наступление нового спада, связанного с «братоубийственными войнами новообразовавшихся великих держав сверхполисного калибра»
Итак, в течение четырёх столетий междоусобные войны между эллинами чередовались войнами с сирийской цивилизацией. Наиболее примечательными из последних были походы Александра Македонского в IV в до н.э , результатом которых стало создание эллинистических государств, а также Пунические войны в III- II в.в. до н.э., результатом которых стало установление господства Рима в Западном Средиземноморье. И если Риму удалось помимо уничтожения Карфагена подчинить себе всю Италию, а заодно и кельтов, то борьба эллинистических диадохов победителя не выявила, но привела их к взаимному ослаблению. В результате « маятник (эллино-сирийского противостояния) вновь качнулся на запад с силой, пропорциональной первоначальному удару Александра. В период между падением монархии Селевкидов и восточными кампаниями Помпея ситуация была такова, что, казалось, мятежный Восток сметет эллинизм не только с поверхности Азии, но покорит и Грецию. Интервенция римлян качнула маятник на восток, но на сей раз, он был остановлен приблизительно на полпути, пересекая земли, некогда принадлежащие Ахеменидам, вдоль той линии», которая стала восточной границей Римской империи. «В течение семи столетий, вплоть до арабского завоевания, примерное равновесие вдоль этой линии не могли серьезно поколебать ни восстания иудеев и других обитателей римского Востока, ни войны Рима с Аршакидами и Сасанидами».
Вскоре после создания Августом универсального эллинистического государства, в начале I в. н.э. была установлена и его северная граница по Рейну и Дунаю. Тойнби придает большое значение этому рубежу. После двух столетий изнурительных войн и революций истощились запасы жизненной энергии Рима. Поэтому он не двинулся дальше, к более удобной естественной границе с варварами по Балтике, Висле и Днестру. Английский историк постулирует что, когда между двумя обществами, одно из которых менее цивилизовано, устанавливается строго определенная граница, это не приводит автоматически к равновесию. С течением времени граница начинает слабеть в пользу менее цивилизованной стороны.
В III веке эллинский мир снова захлестнула анархия, начались смуты, которые историки окрестили «кризисом III в.», эпоха недолговечных императоров, как правило, провозглашаемых войсками. Согласно Тойнби это было началом третьего такта движения распада. Экономика Рима пришла в упадок. В пограничных конфликтах варвары все чаще прорывали римские границы. Этот спад сменился оживлением, связанным с трудами императоров Диоклетиана и Константина по восстановлению обветшавших политических конструкций Юлия и Августа. Их деятельность продлила еще на один век существование единой Римской империи и заложила основы процветания ее восточной части.
Наступление окончательного распада Тойнби связывает с поражением римской армии под Адрианополем в 378 г. В 395г. Римская империя распалась окончательно. Северная же граница империи «стала осью западного общества. Именно здесь церковь, продвигаясь к границам Римской империи, пришла в соприкосновение с варварами, и здесь она в конце концов породила новое общество».
Тойнби придавал большое значение культурному развитию цивилизаций. Он полагал, что цивилизации есть определенные типы человеческих сообществ, «вызывающие определенные ассоциации в области религии. архитектуры, живописи, нравов, обычаев — словом, в области культуры. По другому его определению «цивилизация — это достигшая пределов самоидентификации культура».
«Излучение любой цивилизации можно разложить на 3 элемента — экономическое, политическое и культурное, и пока общество находится в процессе роста, все 3 элемента, по-видимому, излучают с равной силой или, говоря языком не физических понятий, но человеческих, равно очаровывают. Однако как только цивилизация перестает расти, очарование ее культуры исчезает. Силы ее экономического и политического излучения продолжат расти быстрее, чем ранее, поскольку успешная культивация ложных религий Мамоны, Марса и Молоха является отличительной характеристикой надломленных цивилизаций. Однако поскольку культурный элемент составляет существо цивилизации, а экономический и политический элементы — относительно незначительные проявления ее жизни, то наиболее эффектные победы экономического и политического излучения будут несовершенными и сомнительными».129
Приведенные цитаты недвусмысленно указывают на краеугольное значение роли культуры в процессе развития цивилизации. Образ эллинской культуры во времена расцвета представляется Тойнби в следующем виде.
«На окраинах эллинского мира в период его роста мы видим добрую фигуру Орфея, очаровывающего окружающих варваров и даже вдохновляющего их передавать его волшебную музыку, исполняемую на их собственных, более грубых музыкальных инструментах, еще более примитивным народам, живущим далее в глубь континента».130
Возвращаясь к истокам эллинской цивилизации, мы видим типовой вариант культуры, соответствующей стадии столкновения варварского общества с распадающейся цивилизацией. Именно к временам, когда ахейцы были внешним пролетариатом «минойской талассократии», относится возникновение олимпийского пантеона богов. Глава пантеона — Зевс представлен вождем божественного вооруженного отряда. У этих обожествленных разбойников с Олимпа были двойники в лице скандинавских обитателей Асгарда. Другой пантеон того же рода был предметом поклонения тевтонских варваров. С религией олимпийского пантеона неразрывно связан гомеровский эпос. Фактически, эпическая поэзия является наиболее характерным и наиболее выдающимся продуктом реакции внешнего пролетариата на цивилизацию, с которой он вступил в конфликт. У греческой эпической поэзии есть свои двойники в тевтонской эпической поэзии Англии («Беовульф») и в скандинавской саге Исландии. 131
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Каким же образом эллинская культура прошла путь от варварства до расцвета? Сразу же следует заметить, что Тойнби не придает большого значения этому вопросу. «Эллинская цивилизация, возможно прекраснейший из когда-либо распускавшихся цветов этого рода, была порождена европейскими варварами в ответ на вызов со стороны минойской цивилизации. Эти варвары сумели сохранить свою индивидуальность в качестве внешнего пролетариата минойской талассократии, наверняка научившись искусствам у той цивилизации, которую держали в страхе. Должным образом они привыкли к морю, превзошли талассократов в их собственной стихии и стали впоследствии отцами эллинской цивилизации. Именно в заморской по отношению к Греции Ионии развилась эпическая поэзия. Эллинская драма, основанная на примитивных ритуалах, возникла на континентальной почве Греческого полуострова». В этой связи Тойнби упоминает афинский театр Диониса.
Эпос возник в ответ на новые интеллектуальные потребности, новое сознание отдельных сильных личностей и важные общественные события. «Эта песнь восхвалит многих из тех мужей, чьи имена по-новому прозвучат для слуха»,- провозглашает Гомер. Однако есть в эпической поэзии нечто, ценимое гораздо более высоко, чем ее новизна, и этим нечто является интерес к истории. Этот интерес преобладает до тех пор, пока продолжается период «бури и натиска» героического века. Но социальный пароксизм мимолетен, и буря утихает. Любители саги и эпоса начинают чувствовать, что жизнь в их эпоху стала относительно скучной. Вместе с тем они перестают предпочитать новые песни старым, и современный менестрель, отвечая перемене вкуса своих слушателей, повторяет и приукрашивает рассказы прежних поколений. Именно в эту позднейшую эпоху искусство эпоса достигло своего литературного зенита. Тем не менее эти громадные произведения никогда бы не появились на свет, если бы не стимул, изначально приданный им испытанием заморской миграцией».132
«Иллиада» и «Одиссея» являются изысканными поэмами позднего типа и завершают долгий период развития эпической поэзии. Воздействие этих поэм было колоссальным. Благодаря повествовательному мастерству они стали образцом для трагиков при развитии аттической драмы. Будучи существенной частью просвещения в греческих государствах, поэмы устанавливали канон гуманистических идеалов и религиозных представлений, являвшихся объединяющей силой в пестром мире греческих полисов. И даже когда гомеровские представления о богах стали несовместимыми с философской мыслью и мирским материализмом, образы героев Гомера продолжали вызывать уважение и оставались идеалом подражания для последующих поколений.133 Они являются непревзойденным выражением греческого мировоззрения и стиля. Тойнби называет этот стиль эстетическим. Взгляд эллинской цивилизации на жизнь во всей ее целостности выражается в отчетливых эстетических понятиях.
Поэмы Гомера вдохновляли и поэтов архаического периода. Однако их интерес смещается к таким негероическим темам как религия и колдовство. Проявляется тенденция к освещению скорее общих, чем частных тем. Местные мифологии бесчисленных городов-государств были согласованы и приведены в единую панэллинскую систему усилиями Гесиода и других архаических поэтов.134
Помимо канонизации греческих мифов в литературной форме Тойнби отмечает осуждение Гесиодом варварства вооруженных отрядов-«сокрушителей градов» минойской цивилизации. Автор «Исследования истории» характеризует беотийского автора «Трудов и дней», как «поэта, с горечью осознающего, что он все еще живет в тех моральных трущобах, в которые варварские наследники превратили «талассократию Миноса». Преступность, а не бесполезность — таков тяжелый приговор, вынесенный Гесиодом постминойскому героическому веку, который в его времена все еще посещал нарождающуюся эллинскую цивилизацию.
Следует отметить, что Гесиод разделяет «бронзовое» поколение варваров и «божественное племя героев, из которых многие погибли в жестоких войнах и ужасных битвах: одни под стенами семивратных Фив, в стране Кадма, другие под Троей». Тойнби считает, что вставка поколения героев между бронзовым поколением и железным является поздней выдумкой. Англичанин объясняет ее тем, что картина представленная здесь поколением героев, столь живо воздействовала на воображение поэта и его публику, что надо было найти место для нее. Поколение героев в действительности представляет собой бронзовое поколение, описанное еще раз не на языке мрачной гесиодовской фактичности, а на языке очаровательной гомеровской фантазии. Очарование, которое оказывает героическая поэзия на своих позднейших почитателей, вводит их в заблуждение, заставляя считать фактически отвратительную интерлюдию между смертью одной цивилизации и рождением ее наследницы героическим веком. Самой первой жертвой этой иллюзии становится поэт «темных веков», которые есть следствие «героического века». Поэзия Гесиода, столь скучная в сравнении с поэзией Гомера, является одной из предвестниц возвращения весны. Однако этот честный летописец тьмы перед рассветом еще настолько ослеплен поэзией, вдохновленной недавним ночным поджогом, что принимает на веру в качестве исторической правды воображаемую картину поколения героев, изображенную Гомером.135
По сравнению со светской культурой, Тойнби значительно больше внимания уделяет развитию религии эллинского общества. Материнской минойской цивилизации не удалось создать для него «высшей религии».136 В результате даже до того, как эллинская цивилизация вошла в фазу надлома, по крайней мере, несколько эллинских душ столь болезненно осознали духовную пустоту в их собственном культурном наследии, что прибегли к насилию искусственно изобретя такую религию. В самом первом поколении после надлома 431г. до н.э. аппарат орфизма был введен в употребление в целях удовлетворения потребности тех душ, которые уже пришли к осознанию греха и искали, хотя и вслепую, пути освобождения от него.
После надлома эллинской цивилизации, ее культура смогла широко распространиться по миру благодаря военной мощи своих неофитов. Марш Александра через всю Азию, от Дарданелл до Пенджаба, совершил революцию, изменив баланс сил в мире точно так же, как впоследствии порушили его путешествия Васко да Гамы и Колумба. И точно так же за этим последовали дальнейшие завоевания, Во II веке до н.э. греки завоевали Индию до самой Бенгалии, в том же столетии римляне захватили на западе земли нынешней Южной Испании и Португалии, выйдя к Атлантическому побережью. На упрощенном греческом языке, на котором был написан в I веке христианской эры Новый Завет, и говорили, и его понимали от Траванкора до побережья около Массилии. В одно и то же время греко-римский мир силой оружия аннексировал Британию, а греческое искусство, служа индийской религии — буддизму, — мирно распространилось на северо-восток от Афганистана, достигнув с течением времени Китая, Японии и Кореи. Таким образом, если брать чисто пространственное измерение, греко-римская культура разлилась в свое время по Старому Свету ничуть не менее широко, чем западная во времена нынешние. И в ту эпоху, когда еще не были известны коренные цивилизации обеих Америк, греки вполне могли похвастать, , что их всепроникающая культурная радиация пронизала все современные им цивилизации планеты (размеры которой, кстати, греки определили достаточно точно).
Воздействие греческой культуры на мир в период с IV века до н.э. и позже оказалось столь же резким, как и воздействие современной западной культуры с XV века до наших дней; а поскольку человеческая природа за последние тысячелетия не претерпела сколь-нибудь значительных изменений, то нет ничего удивительного в том, что в истории современных столкновений мы наблюдаем те же несколько вариантов психологического ответа на культурную агрессию, которые мы заметили на примерах прошлых столкновений мира с греками и римлянами.
В последнем веке дохристианской эры греко-римский мир сотрясали революции, войны, он лихорадочно бурлил волнениями и насилием, как и наш мир сегодня; но к середине II века н.э. мы наблюдаем мир, воцарившийся от Ганга до Тайна. Все это пространство — от Индии до Британии? — по которому с войнами и насилием прокатилась греко-римская цивилизация, разделено теперь всего на три государства, и все три ухитряются жить бок о бок почти без всяких трений. Итак, весь греко-римский мир поделен между Римской империей — вокруг Средиземноморья, — Парфянской империей — в Иране и Ираке — и Кушанской империей — в Центральной Азии, Афганистане и Индостане; и хотя создатели и правители этих империй по происхождению нс относятся к грекам, они, том не менее, с гордостью называют себя «эллинофилами», то есть считают своим долгом и честью поддерживать греческую культуру и сохранять и лелеять те провинции, где жив еще греческий образ жизни.
Жизнь стала более устойчивой и безопасной, чем в предшествующем веке, но именно но этой причине — гораздо более тусклой. Чем же заполнить сей духовный вакуум? Это главный вопрос в жизни греко-римского мира II века по Рождеству Христову, но просвещенные государственные деятели и философы еще не осознают, что этот вопрос стоит на повестке дня. Первыми, кто расшифровал знак времени и предпринял некоторые акции в духе требований времени, были скромные миссионеры нескольких ориентальных религий. В затянувшемся столкновении между миром и греко-римской цивилизацией эти проповедники незнакомых религий мягко и аккуратно перехватили инициативу из рук греков и римлян. В силовом противоборстве греков и римлян с миром течение уже повернуло вспять, греко- римское наступление уже потеряло свою мощь, поднимало голову сопротивление, однако этого сопротивления еще никто не осознавал, ибо началось оно в совершенно иной сфере. Греко-римское наступление шло в области военной, экономической и политической, контрнаступление же началось в области религиозной. Как покажет время, это новое движение имело огромное будущее, В чем же секрет его успеха? Три фактора успеха можно определить безошибочно.
«Одним из факторов, которые во II веке н.э. способствовали возвышению и распространению новых религий, было изнеможение, вызванное столкновением культур., Восточные народы отвечали на радиацию греческой культуры двумя противоположными путями. Были государственные деятели школы Ирода Великого, полагавшие, что лучшим средством для приспособления к греко-римскому культурному климату была акклиматизация, и были фанатики, считавшие, что следует, напротив, не замечать изменения климата и вести себя так, будто вокруг ничего не изменилось. После изнурительных испытаний обеих стратегий фанатизм дискредитировал себя как разрушительная сила, а иродианская политика обернулась чувством неудовлетворенности, тем самым также себя дискредитировав. Любой из альтернативных способов ведения культурной войны заводил в тупик. Мораль такова, что никакая культура не способна исполнять свое высокомерное притязание на то, чтобы стать духовным талисманом. Умы и сердца, разочарованные и лишенные иллюзий, уже открыты новому провозвестию, обещающему поднять их над этими бесплодными притязаниями и контрпритязаниями. Таким образом, первым секретом успеха новых религий является предложенный ими идеал человеческого братства, а вторым — то, что эти новые общества открыты для всех людей без различия культур, классов или пола, а также и то, что они ведут к спасительному единению со сверхчеловеческим существом, ибо тот урок, что человек без милости Бога не может состояться, уже заложен глубоко в душах поколения, ставшего свидетелем эпохи трагических бурь, поколения, за которым по иронии судьбы последовал вселенский мир.
Вот тут-то и наступает возможность для возникновения нового общества, общества, где не будет ни скифа, ни эллина, ни иудея; ни раба, ни свободного; ни пола мужского, ни женского, ибо все мы — одно во Христе Иисусе; или же в Митре, Ки-бсле или Изиде, а может быть, в одном из бодхисатв, Амитабхе или даже, возможно, Авалокитешваре.
В богах, воплощенных в новых религиях, мы наконец-то увидели божества, которым можно целиком посвятить свое сердце, душу и все свои силы. Митра будет вести нас, как надежный капитан. Изида обогреет, как ласковая мать- Христос отказался от Своей божественной мощи и славы, чтобы воплотиться в человеческом облике и претерпеть смерть на Кресте ради нас, людей. Точно так же, ради людей, и Бодхисатва, уже достигший Нирваны, отказался сделать последний шаг в блаженство. Этот героический первопроходец сознательно обрек себя на беспокойный и горестный труд земного существования, пойдя на эту крайнюю жертву ради любви к ближнему своему, чей путь к спасению только он мог направлять, самоотверженно оставаясь чувствующим и страдающим здесь, на Земле.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Таковы были призывы новых религий к тому страдающему большинству человечества, которое в классический век греко-римского императорского мира жило в угнетении и унынии, как, собственно, оно живет везде и во все времена. А что же правящее греко-римское меньшинство, которое сначала опустошило мир завоеваниями и грабежами, а затем принялось охранять развалины в качестве самозваных жандармов? «Они творят пустыню и называют это миром» — таков приговор этому делу рук человеческих, приговор, вынесенный одним из их собственных писателей и вложенный им в уста их жертвы из числа варваров. Каким же образом просвещенные и циничные греческие и римские хозяева мира собирались ответить на Вызов мира, брошенный им в виде религиозного контрнаступлепия, которое само по себе было Ответом мира на военное и политическое наступление их правителей?
Если заглянуть в души греков и римлян поколения Марка Аврелия, то мы найдем там тот же духовный вакуум, ибо эти покорители мира, уже давно утратили религию своих предков. Тот образ жизни, что они выбрали для себя и стали предлагать всем варварам и ориентальным народам, так или иначе попавшим под влияние греческой культуры, был светским образом жизни, где интеллект призван служить душе, вырабатывая философии, долженствующие занять место религии. Эти философии должны были дать простор разуму и тем самым привязать душу к печальному циклу природы, «Вверх-вниз, вперед-назад, круг за кругом — таков, — как сформулировал император-философ Марк Аврелий, — монотонный и бессмысленный ритм Вселенной. Обыкновенный средний человек, дожив до сорока лет, успевает испытать все, что было, есть и будет».
Разочарованное греческое и римское правящее меньшинство фактически испытывало тот же духовный голод, что испытывает и большинство современного человечества, однако те новые религии, которые обращались ко всем без различия пола и положения, встали бы поперек горла философу, не подсласти миссионеры эту незнакомую пилюлю; именно ради того, чтобы выполнить труднейшую задачу обратить в свою веру самых несгибаемых язычников, воспитанных в греческом духе, — новые религии действительно облекались в различные формы греческого убранства.
Все они, от буддизма до христианства включительно, внешне представлялись в виде греческого стиля искусства, а христианство пошло дальше, приняв обличье интеллектуальной греческой философии.137
Такова была, собственно, последняя глава в истории столкновения мира с греками и римлянами. После того как они покорили мир силой оружия, мир пленил своих поработителей, обратив их в новые религии, несшие послание всему человечеству без различий между правителями и подданными, между греками, варварами или ориентальными народами. Войдут ли какие-то из этих страниц греко- римской истории в еще не дописанную книгу нашей собственной истории столкновения Запада с остальным миром? Невозможно сказать, ибо нам не дано предвидеть будущее. Мы можем лишь заметить, что кое-что из того, что случилось прежде, в другом эпизоде истории, открывает по крайней мере одну из возможностей развития истории, лежащих перед нами.
Глава 3 — Античность и метод школы «Анналов»
3.1 Общая методология школы «Анналов» в работах Марка Блока
Наш разговор о школе «Анналов», я позволю себе начать с цитаты уже неоднократно упоминаемого мною профессора Лейденского университета, историка и археолога, Джона Л. Бинтлифа, где он рассуждает на эту тему: «На рубеже ХХ века во Франции ряд радикально настроенных молодых ученых в области социологии, истории и географии повернулись спиной к ограничению перспективы их дисциплин и начали сознательно сходиться на более целостном подходе к человеческому обществу, настоящему и прошлому и его поведению в перспективе. Сухим остатком их деятельности стали периодические издания, по-прежнему, яркие и сегодня, такие как «Анналы» с подзаголовком «Экономики. Общества. Цивилизации». И после серии весьма влиятельных книг и статей, огромная историческая работа, которая служит лучшим примером этого движения, появившаяся только после Второй мировой войны. Это неотразимый труд Фернана Броделя «Средиземноморье и Средиземноморский мир во времена Филиппа II» (1972). Националистические исторические предрассудки воспрепятствовали этому шедевру произвести глобальный эффект, до тех пор, пока он не был переведен на английский язык, но с тех пор знание этого направления во французской интеллектуальной жизни в области истории возросло. Еще позже, в начале 1990-х годов, археология начала признавать плодотворный потенциал сторонников школы «Анналов». 138
Основателями школы «Анналов» были французские учёные Марк Блок и Люсьен Февр. Именно они заложили основы, разработали общую методологию этого направления научной мысли. Мы остановимся подробно на труде Марка Блока, так как к этому нас подталкивают два обстоятельства. Во-первых, Марк Блок более умеренный и взвешенный мыслитель, чем Люсьен Февр, а его труд «Апология истории и ремесло историка» есть целостный комплексный труд с изложением мыслей учёного по поводу такого глобального вопроса, как предназначение исторической науки. Во-вторых, труд Марка Блока написан в сложный исторический период — годы Второй Мировой войны и оккупации Франции. Учёный писал свой труд, находясь на волосок от смерти. И хотя в этих условиях он не имел возможности пользоваться библиотекой и опирался исключительно на свою память, мы полагаем, что если человек находит в себе силы писать в такой обстановке, то он пишет только правду, самые главные свои идеи и наработки, которые он имеет и считает нужным донести до потомков. Вот почему при изложении общей сущности школы «Анналов» наш выбор пал на «Апологию истории и ремесло историка».
Одни действительно считали возможной науку об эволюции человечества, которая согласовалась бы с этим, так сказать, «всенаучным» идеалом, и не щадя сил трудились над ее созданием. Причем они сознательно шли на то, чтобы оставить за пределами этой науки о людях многие реальные факты весьма человеческого свойства, которые, однако, казались им абсолютно не поддающимися рациональному познанию. Этот осадок они презрительно именовали «происшествием», сюда же относили они большую часть жизни индивидуума — интимно личную. Такова была, в общем, позиция социологической школы, основанной Дюркгеймом. (По крайней мере, если не принимать во внимание смягчения, постепенно привнесенные в первоначальную жесткость принципов людьми слишком разумными, чтобы — пусть невольно — не поддаться давлению реальности.) Наша наука многим ей обязана. Она научила нас анализировать более глубоко, ограничивать проблемы более строго, я бы даже сказал, мыслить не так упрощенно. О ней мы здесь будем говорить лишь с бесконечной благодарностью и уважением. И если сегодня она уже кажется превзойденной, то такова рано или поздно расплата для всех умственных течений за их плодотворность.
Между тем другие исследователи заняли тогда же совершенно иную позицию. Видя, что историю не втиснуть в рамки физических закономерностей, и вдобавок испытывая смятение (в котором повинно было их первоначальное образование) перед трудностями, сомнениями, необходимостью снова и снова возвращаться к критике источников, они извлекли из всех этих фактов урок трезвого смирения. Дисциплина, которой они посвятили свой талант, казалась им в конечном счете неспособной к вполне надежным выводам в настоящем и не сулящей больших перспектив в будущем. Они видели в ней не столько подлинно научное знание, сколько некую эстетическую игру или, на худой конец, гигиеническое упражнение, полезное для здоровья духа. Их иногда называли «историками, рассказывающими историю», — прозвище для нашей корпорации оскорбительное, ибо в нем суть истории определяется как бы отрицанием ее возможностей. Как у детей, чьи отцы чрезмерно предавались наслаждениям, на их костях как будто сказалась усталость от пышных исторических оргий романтизма; они были склонны принижать себя перед собратьями-учеными и в целом скорее призывали к осторожности, чем к дерзкому порыву. Думаю, не будет слишком злым считать, что их девизом могут служить поразительные слова которые однажды сорвались с уст человека, весьма, впрочем, острого ума, каким был дорогой мой учитель Шарль Сеньобос: «Задавать себе вопросы очень полезно, но отвечать на них очень опасно». Что и говорить, это не речи хвастуна. Но если бы физики не были так дерзки в своей профессии, многого ли достигла бы физика?»139 Оба направления французской науки, описанные Марком Блоком, были детищем позитивизма. Школа «Анналов» первоначально родилась, как оппонент этого направления. Историки-позитивисты считали для себя примером точные науки и науки о природе. Истории позитивисты отводили истории второстепенную роль, считая её вторичной по отношению к наукам, где закономерности и факты можно точно определить и измерить. Они стремились «очистить» историю от субъективных наслоений, к которым относили всё, кроме сухого фактического материала. Но если первые пытались «дотянуть» историю до этого уровня путём искусственного повышения её точности, стремились выстроить историю, согласно закономерностям, заимствованным из точных наук и наук о природе, то вторые смирились с ролью периферии научного знания для своей дисциплины и сосредоточились на установлении сухой фактуры. К культуре, человеческому фактору, духовной жизни, и всему, что не поддавалось точному «научному» измерению эти учёные относились со скепсисом, считали неважным, а то и вовсе подвергали сомнению. Основатели школы «Анналов» считали такой подход ограниченным. Они выступали за то, что история должна быть поставлена на более высокое место и быть «внутренне автономной» от других наук в плане действующих в ней законов. Научные открытия, произошедшие в XX веке в сфере естественно-научного цикла дали школе «Анналов» логическое обоснование правоты этого постулата.
«Кинетическая теория газов, эйнштейновская механика, квантовая теория коренным образом изменили то представление о науке, — пишет Марк Блок, — которое еще вчера было всеобшим. Представление это сделалось более гибким. На место определенного последние открытия во многих случаях выдвинули бесконечно возможное; на место точно измеримого — понятие вечной относительности меры.
Итак, мы ныне лучше подготовлены к мысли, что некая область познания, где не имеют силы Евклидовы доказательства или неизменные законы повторяемости, может, тем не менее, претендовать на звание научной. Мы теперь гораздо легче допускаем, что определенность и универсальность — это вопрос степени. Мы уже не чувствуем своим долгом навязывать всем объектам познания единообразную интеллектуальную модель, заимствованную из наук о природе, ибо даже там этот шаблон уже не может быть применен вполне. Мы еще не слишком хорошо знаем, чем станут в будущем науки о человеке. Но мы знаем: для того, чтобы существовать — продолжая, конечно, подчиняться основным законам разума — им не придется отказываться от своей оригинальности или ее стыдиться».140 В другом месте Марк Блок продолжает свои рассуждения насчёт особенностей истории, как науки и тенденций её вероятного развития: «История — не только наука, переживающая детство, — как все науки, чьим предметом является человеческий дух, этот запоздалый гость в области рационального познания. Или, лучше сказать: состарившаяся, прозябавшая в эмбриональной форме повествования, долго перегруженная вымыслами, еще дольше прикованная к событиям, наиболее непосредственно доступным, как серьезное аналитическое занятие история еще совсем молода. Она силится теперь проникнуть глубже лежащих на поверхности фактов; отдав в прошлом дань соблазнам легенды или риторики, она хочет отказаться от отравы, ныне особенно опасной, от рутины учености и от эмпиризма в обличье здравого смысла. В некоторых важных проблемах своего метода она пока еще только начинает что-то нащупывать». 141
Марк Блок считает, что историческая наука находится в начале пути, и что главной проблемой историка является вопрос об определении области адекватного приложения усилий. Марк Блок настаивает, что историю следует понимать в самом широком смысле, протестуя против превращения её в периферийный закуток науки. Кроме того, Марк Блок делает интересный вывод: он считает, что неверно считать историю «наукой о прошлом». Объектами же исторической науки он признаёт человека и человеческое общество в его развитии.142
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
«По формулировке, данной Броделем, — пишет Джон Л. Бинтлиф, продолжая свой анализ школы «Анналов», — человеческое прошлое следует рассматривать как продукт сил и процессов, действующих в различных шкалах времени, в каждый определенный момент общеисторического времени, параллельно. Наше восприятие мира сосредоточено на событиях и людях, шкале наблюдения и понимания, где все мы можем активно участвовать в рамках нашей жизни — это мир первого уровня согласно трактовке сторонников школы «Анналов» — мир событий или краткосрочный. И в то же время существуют силы, движущие историей на протяжении нескольких поколений, нескольких столетий, затрагивающие какой-либо период прошлого. Они плохо поддаются пониманию современников, но являются объектом реконструкции историками и археологами — это мир средней продолжительности. И наконец, есть исторические процессы, разворачивающиеся еще более медленными темпами — тысячелетия, многие тысячелетия и даже — для эры палеолита — сотни тысячелетий — это мир времени большой длительности».143
И действительно, одной из особенностей школы «Анналов» вообще и подхода Фернана Броделя, в частности, является жёсткая привязка истории к географии, к фактору внешней природной среды. Фернан Бродель на протяжении всего своего труда глубоко и подробно анализирует влияние климата и ландшафта на историю региона, выбранного им для своих научных изысканий. Он обращается к фактам географии, геологии, океанографии и других естественных наук, связанных с изучением предмета исследования. В связи с этим мы можем констатировать более высокую научную точность школы «Анналов», по сравнению со, скажем, марксизмом или цивилизационным подходом, так как последователи первой фигурируют строгими фактами, а вторые более склонны к строительству схем и умозрительных теорий. Из географического фактора сторонники школы «Анналов» выводят ментальность тех или иных народов, регионов и местностей.
«Историки школы «Анналов» всегда подчеркивали центральную роль человеческой культуры в их подходе, равно как и ментальности и мировоззрения. Одним из факторов структурной истории, согласно концепции сторонников школы «Анналов», является то, что идеи и философские учения, а также способы видения мира, будь то достижение определенной личности или коллективные усилия определенной группы людей, или своеобразная комбинация первого и второго варианта, принимаются в качестве одинаково значимых исторических процессов наряду с технологическими, экономическими, военными, социальными или политическими формами и изменениями общества. Хотя самый известный представитель школы «Анналов» Фернан Бродель утверждал, что в более долгосрочной перспективе события и физические лица все чаще подвержены определяющему влиянию долгосрочных и среднесрочных сил и процессов, этого прочтения прошлого не разделяет следующее поколение анналистов, среди которых известный французский ученый Ле Руа Ландюри, добившийся еще большего общественного признания за свой свободный и поистине яркий исторический стиль, а также за великое мастерство в деле раскрытия судьбы и идей отдельных исторических личностей в виде рассказов о разных временах французской истории».144
Второй особенностью этого направления научной мысли является представление о долгосрочных, среднесрочных и краткосрочных процессах. Долгосрочные процессы продиктованы, по большей части, природно-географическим фактором. Эта шкала основана на том, как то или иное общество осваивало среду, в которой ей выпало жить, каковы были особенности этого взаимодействия, и какие формы социальной организации сложились на её основе. Среднесрочные процессы, связаны с экономикой, социальной структурой, сложившимися формами культуры и организации, их эволюции под воздействием тех или иных факторов, в ту или иную эпоху. Третья шкала, как уже было сказана, это шкала событий, судеб и повседневной жизни людей.
«Все эти уровни исторической действительности являются необходимыми для того, чтобы объективно исследовать судьбу одного города в один из катастрофических годов его жизни, — пишет Джон Л. Бинтлиф по этому поводу. Многосторонний анализ шкалы исторического времени не ограничивается заинтересованностью сторонников школы «Анналов» в критическом объединении отдельных действующих лиц и уникальных событий истории с целыми социальными группами и долгосрочными тенденциями на более крупных масштабах пространства и времени».145
И здесь нельзя не придти к интересному выводу. Долгое время в исторической науке, особенно, 90-х и нулевых годов велись споры на тему синтеза марксизма с цивилизационным подходом. На наш взгляд, неким подобием такого синтеза и является школа «Анналов». Вернее, она является чем-то близким к этому синтезу, а значит, если таковой возможен, то на её основе. С одной стороны, она проявляет интерес к культуре различных регионов, выводя её из природно- географического фактора, а с другой, признаёт наличие общих процессов, которые затрагивают и объединяют различные регионы. Если связать такие процессы со стадиальной моделью получится именно столь долго искомый синтез подходов. Подобный подход будет очищен от романтического мистицизма, к какому склонен цивилизационный подход. И в тоже время, создаваемые на его основе схемы будут более гибкими и приспособленными к нуждам конкретного исследования, а не наоборот. Ведь школа «Анналов» выделяет не только процессы разной долготы, но и разнонаправленные процессы, которые в итоге так или иначе накладываются друг на друга.
Если вернуться к Марку Блоку, то напоследок, можно сказать, что он с большим скепсисом относился к поиску общих законов, строительству схем, и взгляду на современные события через призму их корней и истоков. Марк Блок считал, что напротив история должна изучаться в «обратном направлении» от современности вглубь веков. Однако, созданный им подход, развитый Фернаном Броделем и последующими поколениями школы «Анналов», несёт в себе новый замах на поиск закономерностей развития общества. Именно поиску ещё не найденных закономерностей, а не строительству общих схем, под которые должна подгоняться любая фактура.
3.2 Анализ глобальной истории Средиземноморья по материалам трудов Фернана Броделя. Актуальность положений учёного для Античности
Большинство сторонников школы «Анналов» были медиевистами, а не антиковедами. Поэтому перенесение выработанных ими методов на изучение Античности всегда носило дискуссионный характер, и являлось частной инициативой отдельных исследователей, не принадлежащих к основателям данной школы. Однако, в целом положения школы «Анналов» в достаточной мере универсальны, чтобы быть применимы не только к Средневековью. Наибольшую ценность с этой точки зрения представляет труд Фернана Броделя «Средиземноморье и Средиземноморский мир во времена Филиппа II». Хотя данный труд посвящён Средиземноморью XVI века, в ней ученый рисует своеобразный «исторический портрет» региона, начиная с древнейших времён и вплоть до настоящего времени.
«Обращаясь к неподвижной или почти не изменяющейся истории, — пишет Фернан Бродель, — мы, не задумываясь, перешагивали хронологические рамки исследования, в принципе ограниченного второй половиной XVI века, и прибегали к свидетельствам из других эпох, в том числе из нашего времени. Перед глазами Виктора Бернара, обозревавшего сегодняшний Средиземноморский мир, представали пейзажи, описанные в «Одиссее». Но здесь многими столетиями спустя можно отыскать не только Корфу, остров феаков, или Джербу, остров логофагов, но и самого Улисса…»146 Далее Фернан Бродель раскрывает это философское умозаключение, раскрывая его точки зрения научного подхода: «Покидая уровень больших длительностей, вторая часть нашей книги переходит к истории, протекающей в более отчётливо выраженном ритме — к истории групп, коллективных судеб и универсальных перемен. Это социальная история, которая говорит не о «вещах», как выразился бы Морис Хальбвакс, а о человеке, о людях или, если угодно, о том, как человек воспользовался вещами.
На самом деле вторая часть книги решает противоречивую задачу. Её предмет социальные структуры, механизм которых малоподвижен, и вместе с тем её предмет — происходящие в них изменения. Во второй части соединено, таким образом, то, что мы назвали структурой и конъюнктурой, неподвижность и движение, медлительность и поспешность. Экономистам, которые, собственно, и ввели это разграничение, хорошо известно, что две названные реальности переплетены в повседневной жизни, поделённой между неизменным и преходящим».147 Фернан Бродель пытается выстроить связь времён для Средиземноморского региона, подтвердив его колоссальным историческим материалом. Для Фернана Броделя Средиземноморье представляет собой некий мир, который развивается, изменяется, взаимодействует с другими регионами, но имеет некие черты, которые характерны для всей его истории, включая Античность. Вот почему наследие Фернана Броделя чрезвычайно важно для всех, кто хочет использовать метод и наработки школы «Анналов» не только для Средневековья, но и для других эпох.
Поскольку наша работа посвящена Античности, посмотрим, как специализирующийся на этом периоде истории Средиземноморья Джон Л. Бинтлиф использует наработки Фернана Броделя: «Позвольте мне привести пример переменно- волновой структурной истории в археологии, — пишет он. — В районе моих полевых работ в Беотии, Центральная Греция, в древности стоял греческий город Галиартос, разрушенный римской армией в 171 году до нашей эры. В результате разрушения города его население было отчасти уничтожено, отчасти обращено в рабство. Таким образом, Галиартос стал жертвой краткосрочных приливов и отливов удачи, когда конкурирующие армии великих держав угрожали маленьким городам — государствам, требуя лояльности и практической поддержки — и капитуляция перед одной угрозой такого рода могла привести к уничтожению другим противником, который придет позднее, что, собственно, и произошло с Галиартосом. Но к 171 году до нашей эры город был также подвержен другим процессам — процессам среднесрочной продолжительности, а именно, заполнению Беотийского пейзажа модульными городами — государствами и зависимыми деревнями, стоящими равномерно через каждые четыре или пять километров. Эти процессы начались приблизительно в 700 году до нашей эры или еще раньше. И именно экономика этих полисов и деревень, достигнутое им на определенном этапе процветание населения стали материальной базой для высокой культуры и сложной политической системы классической Греции.
171 год до нашей эры — это время, когда множество таких малых полисов яростно противостояло новой форме миропорядка — замене городов-государств большими эллинистическими царствами и наднациональному республиканскому государству Рима. Это было столкновение этих двух среднесрочных формаций, в рамках которого более старая версия политической организации Античного мира не получила возможности против своей замены на новые формы на протяжении последних 600 лет (не было никаких шансов на успех против замены). И еще кульминация этих (тогда вступивших в фазу заката) городов-государств, в свою очередь была следствием долгосрочного явления, постепенного и неравномерного накопления а Греции комплекса урбанизированных обществ с тщательно продуманным и разнообразным сельским хозяйством, адаптированным к местному ландшафту и климату, и долгосрочному увеличению плотности населения, а в местном масштабе плотно сосредоточенных потенциалов рабочей силы и избыточного производства. Этот постепенный и неравномерный процесс начался семью тысячами лет ранее с учреждения первых оседлых земледельцев в провинции».148
Мы полагаем, что основными политическими процессами Античной истории была интеграция общин в города-государства, увенчавшая созданием классического полиса, и попутная распространение этих городов-государств по всему Средиземноморью. Основными проводниками этого процесса были греки, этруски и финикийцы, в виду чего неудивительны войны и конкуренция между ними. Этот процесс характерен для первой половины Античной истории. Главным водоразделом здесь служит Пелопонесская война. После неё основным процессом становится создание надполисных структур, среди которых можно выделить федерации полисов, монархии, и структуры основанные на гегемонии одного полиса над другими. Наиважнейшей вехой здесь являются завоевания Александра Великого, которые резко преобразили и скорректировали этот естественный процесс.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Отдельным фактором, свидетельствующим именно о естественном характере этого процесса, было независимое от македонских завоеваний возвышение Рима и Карфагена и их борьба друг с другом. Венцом конкуренции и развития этих структур стало создание Римской империи. Во внутренней политике, до Пелопонесской войны основной тенденцией был борьба знати и демоса, а также развитие гражданских свобод. После неё их сворачивание и постепенная централизация управления, которая уже в самом конце Античности привела сначала к принципату, а потом к доминату. В культурном отношении можно выделить тендецию выработки комплекса начал того, что мы называем культурой классической Греции вплоть до Пелопонесской войны, а после неё — распространение этих начал, сначала Македонией, а затем Римом. Также в качестве особого фактора хотелось бы выделить фактор значительных организованных армий во главе с полководцами, весьма автономными от полисных и надполисных правительств, и бывшие проводниками сначала создания надполисных структур, а потом смут и свёртывания свободы.
В конце Античности после установления принципата в духовной жизни усиливается тенденция к мистицизму и поиску универсальных божеств (богов- спасителей, о которых так любила писать И. С. Свенцицкая), которая привела к возникновению монотеистических религий, дальнейшая эволюция которых уходит в Средневековье. Мы описали процессы среднесрочной и краткосрочной продолжительности, а также их взаимные связи и влияния друг на друга. Разумеется, речь идёт о процессах волнообразных и неодновременных, об общих тендециях, а не о чётких магистральных линиях.
Теперь посмотрим, какова основная методология Фернана Броделя. Какой глобальный портрет Средиземноморского региона он предлагает нам? В первом томе своей книги учёный проходит по разным географическим зонам и показывает, в чём заключается влияние ландшафта на хозяйство и менталитет людей, какие в свою очередь влияют на место тех или иных областей в истории, и их взаимодействие с глобальными процессами.
«Горы, как правило, — пишет Фернан Бродель, — представляют собой мир, удалённый от цивилизации, детища городов и низменностей. Жители гор, в большинстве случаев остаются на обочине, великих цивилизационных движений, бывают не затронуты их медленным распространением. Обладая хорошей способностью к расширению по горизонтальной плоскости, эти движения оказываются бессильными перед препятствиями в несколько сотен метров, мешающими им подниматься по вертикали. Для горных миров, гнездящихся в облаках, почти незнакомых с городской жизнью, даже Рим, несмотря на его потрясающую долговечность, мало что значил, за исключением, быть может, лагерей, разбитых повсеместно солдатами империи для её защиты. Точно также латинский язык не получил главенства в чуждых ему горных массивах северной Африки, Испании и других местах, а римский дом остался жилищем равнины. За некоторым исключением горы остались недоступными для него».149
В другом месте Фернан Бродель пишет, что горы всегда и везде были оплотом ереси и разбоя. Во многих регионах население гор сохраняло верования, характерные для предшествующей эпохи, в эпоху настоящую давно вытесненные на равнинах и в городах. В Аль-Андалусе горцы оплот христианства, а в Италии в Раннем Средневековье там гнездилось язычество.
«Таким образом, — пишет учёный, — горы держатся в стороне от большой истории, отказываясь как от её притязаний, так и от её благотворного воздействия. А может быть, это она не хочет иметь с ними дела. Однако, жизнь умудряется связывать обитателей вершин с их собратьями внизу. В Средиземноморье нет этих непреступных гор, которые, составляя несомненное большинство на Дальнем Востоке, в Китае, Японии, Индокитае, Индии, доходят до Малаккского полуострова и которые, не вступая во взаимодействие с низменностью, создают свои собственные миры. Дороги в средиземноморские горы открыты, и по ним можно двигаться, хотя они извиваются среди крутых скал и их качество оставляет желать лучшего. Эти дороги служат «своего рода проводниками на равнины». По ним маршируют римские легионеры, двигаются странствующие проповедники.
В самом деле, кипение средиземноморской жизни столь бурно, что под давлением необходимости, она во многих случаях разрушает препятствия, создаваемые неблагоприятными чертами рельефа. Из 32 перевалов, находящихся собственно в Альпах, 17 уже использовались римлянами. К тому же горы часто перенаселены, по крайней мере, они не могут прокормить избыточного населения. Лишние рты должны время от времени спускаться с гор на равнины».150 Горцы были бедны, воинственны, отличались суровым нравом, в их кругах различие между крестьянской общиной и разбойничьей шайкой нередко было размыто. Горцы были оплотом восстаний и неповиновения властям. Основу их хозяйства составляло отгонное скотоводство, характерное для истории Средиземноморья на всём его протяжении, о котором подробно пишет Фернан Бродель.151
«Добавим, что нет и стражей порядка, — пишет Фернан Бродель. — Это внизу люди живут в стеснении, в удушливой атмосфере, рядом с получающими доходы клириками, высокомерными дворянами и строгими судьями. Горы — это приют свободы, народоправства и крестьянских «республик». Здесь нет богатых землевладельцев с мощными, разветвлёнными корнями. Дворянин здесь живёт рядом со своими крестьянами, как и они, обрабатывает свой участок и не стыдится ни пахать, ни копать землю, ни возить на своём ослике дрова и навоз. Здесь нет богатого и зажиточного духовенства, ненавидимого, а тем более высмеиваемого: священник здесь также беден, как и его прихожане. Населённые пункты тут редки, как и представители власти, здесь нет городов в полном смысле слова.152 Актуальны ли эти наблюдения для Античности? Безусловно, но только отчасти. Например, религиозный фактор играл в Античности иную роль, а вот автономия горцев, характерная для Средних веков, в Античности была только сильнее, и носила характер независимой военной демократии, с которыми цивилизованным государствам приходилось вести войны, не редко носившие вполне равноправный характер. Для иллюстрации этого тезиса сошлюсь на ещё одного историка Античности, который несмотря на свою склонность к позитивизму, явно использовал наработки Фернана Броделя, перенося их на изучение истории Древней Греции. Мы имеем в виду Николаса Хаммонда и его работу «История Древней Греции».
«Большую часть территории материковой Греции, — пишет исследователь, — занимают горные кряжи. Эти кряжи, обычно, мало заселены, но, тем не менее, играют важную роль в экономике Греции. Прежде всего, на низинах, в отличие от гор, долгим засушливым летом невозможно пасти скот. Огромные стада овец ежегодно в апреле и мае перегоняют с низин в горы и осенью возвращают обратно. Жители гор, обитающие в редких деревушках, сохраняют физическую выносливость и крепость духа, которых их сородичи с низин лишаются вследствие расслабляющего климата и уровня жизни.
Основная часть населения сосредоточена в низинах, в крупных сёлах и городах и занимается сельским хозяйством, рыболовством и торговлей. Плодородные равнины многочисленны, но невелики по размерам, и общая доля обрабатываемых земель в Греции ныне составляет лишь 18 процентов от площади, а в древности была ещё меньше. Соответственно, земель, пригодных для обработки, всегда было недостаточно. В отличие от горных областей греческие низины весьма плодородны, густонаселённы, пользуются всеми выгодами умеренного климата и обеспечивают лёгкий доступ к морю. Цивилизация на низинах развивалась гораздо активнее, чем в горах. Но всякий раз, когда равнинное население обнаруживало склонность к упадку, горцы Аркадии, Ахеи, Этолии и северной Греции брали над ними верх, благодаря большей энергичности и жизнестойкости.
В течение всей истории Греции равнинные жители испытывали давление со стороны горцев. В горных областях постоянно скапливалось избыточное население, которое искало себе заработок и средства к существованию на низинах. Время от времени более бедные северные племена, привлечённые тёплым климатом и сельскохозяйственным потенциалом равнин, устремлялись на юг. Но низины, имея небольшую площадь, сами страдали от перенаселения: их избыточное население, привыкшее к средиземноморскому климату и образу жизни, отправлялось за моря, в страны с аналогичными условиями. Этот цикл не раз повторялся, не только в древности, но и в нашу эпоху».153
Как видим, малая история гор и равнин была неизменна для всей истории Средиземноморья, до тех пор, пока люди жили в условиях традиционного общества. Подобным образом, Фернан Бродель анализирует и другие климатические зоны, выводя из них естественные долгосрочные процессы, происходившие в интересующем его регионе мира.
«Освоить равнины — эта мечта зародилась ещё на заре истории. Бочка Данаид напоминает, по всей видимости, обустройство на равнине Аргоса постоянной системы орошения. В очень далёкие от нас времена прибрежные жители Копайского озера начали отвоёвывать у него заболоченные прибрежные земли. Уже в эпоху неолита римскую Кампанию избороздили многочисленные подземные водостоки, следы которых обнаружили археологи. Нам известно также о земляных работах древних этрусков в узких долинах Тосканы.
Начиная с этих первых попыток и вплоть до грандиозных мелиорационных проектов XIX — XX веков, которых были перечислены нами выше, человеческие усилия не прекращались ни на минуту, хотя иногда и ослабевали. Люди Средиземноморья всегда находились в постоянной борьбе с низинами. Гораздо более трудоёмкая, чем борьба с лесными чащами с кустарниками, эта история придаёт подлинную оригинальность аграрной истории Средиземноморья. Как Северная Европа обустраивалась или, по крайней мере, росла за счёт лесной периферии, Средиземноморье на равнинах открывало свои новые земли, свою внутреннюю Америку».154
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Для учёного, история Средиземноморья распространяется с гор на равнины. Освоение равнин он считает одним из самых глобальных и долгосрочных процессов Средиземноморского мира. Здесь были свои циклы и свои препятствия.
«Освоение равнин означало прежде всего победу над болезнетворной водой, покорение малярии. Затем нужно было снова подвести, но на этот раз проточную воду, для нужд орошения.
Действующим лицом этой вспашки является человек. Если он осушает почву, подготавливает равнинные земли для вспашки, получает с них достаточное количество продуктов для пропитания, большая лихорадка отступает: «лучшее лекарство от малярии, — говорит тосканская пословица, — это полный котелок». Если же, напротив, он не заботится о прорытии каналов, если чрезмерная вырубка горных лесов приводит к нарушению нормального оттока вод или если население равнины уменьшается или происходит отказ от дальнейшего освоения местности, тогда малярия распространяется сама собой и парализует любую жизнедеятельность. Она очень скоро возвращает равнину к первоначальному состоянию: это самопроизвольная антимелиорация. Так произошло в Древней Греции. Полагали также, что малярия была одной из причин падения Римской империи. Конечно, это слишком расширительное и категорическое суждение. Наступление малярии усиливается, когда активность человека ослабевает, и повторяющиеся смертоносные эпидемии, которые выступают, как в качестве причины, так и в качестве следствия этого, помогают искоренению недуга.
Похоже, однако, что история этой болезни знала эпохи большего и меньшего распространения. Обострение болотной лихорадки наблюдалось на закате Римской империи — может быть». 155
Учёный замечает, что сельское хозяйство распространяется вблизи городов, которые возникали, как правило, на равнинах. Деревни вдали от городов были убогими и не обустроенными. Это и есть основной процесс истории Средиземноморья. Горцы спускаются на равнины, отвоёвывая их у болот, а затем возникают города, средоточия жизни в любую эпоху.
«Мы сравнивали мелиорацию равнин Средиземноморья с расчисткой лесов в Северной Европе. Как и всякое другое сравнение, оно имеет свои границы. На очищенных от леса участках, в новых городах образовывалась другая, более свободная среда, как это происходило в Америке. Драма Средиземноморья (за исключением нескольких новых областей, условия которых способствовали развитию аграрной обособленности), одна из причин его консерватизма и застылости состоит в том, что новые земли оставались под контролем богачей. На севере, как позднее в Америке, для создания нового плодородного участка было достаточно топора и мотыги. В Средиземноморье к нему должны были приложить руку богатые и влиятельные люди. Тем более, что со временем начинается переход от частичных проектов к обширным и долгосрочным планам мелиорации. Эту цель можно достичь только сплочёнными усилиями, подчиняясь строгой дисциплине, предполагающей наличие жёсткой общественной иерархии».156
Можно ли, однако, сказать, что суть истории Средиземноморья оставалась во все времена неизменной или почти неизменной? Разумеется, нет. Одним из факторов, который на протяжении истории меняется и меняется сильно, преображая не только лицо эпохи, но и картину мира, менталитет жителей всего Средиземноморского региона, Фернан Бродель выделяет пространство. Его восприятие напрямую зависит от развития техники и коммуникаций, которое позволяет преодолевать пассивное, но упорное сопротивление.
«Сегодня нам не хватает простора, — пишет Фернан Бродель, — мир вокруг становится всё теснее. В XVI веке всё было совсем иначе, и избыток пространства одновременно и помогал, и мешал людям. Утверждения о том, что масштабы Средиземного моря «соответствуют человеческим меркам», так часто встречающиеся в литературе, вызывают больше всего сомнений. Как будто человеческие мерки установлены раз и навсегда! Во всяком случае, по меркам людей XVI века Средиземное море было слишком большим, а его покорение требовало таких же усилий, как в XX веке овладение пространствами Тихого океана».157
Мы полагаем, что в Античности, по крайней мере, до Пелопонесской войны, коммуникации были ещё слабее, а значит аналогом Средиземного моря для Греции можно считать Эгеиду. Экспедиции за пределы Эгейского моря представлялись грекам деяниями героев, таких, как аргонавты и Одиссей. Долгое время, греческие сказания даже населения регионов за пределами Эгеиды описывали в сказочном духе, подобном представлениям людей Средневековья о жителях неведомых земель вне Европы и Средиземноморья. Только открытия греческих мореплавателей и основание колоний изменили восприятие греками этих земель. Кроме того, Эгеида была подобна Средиземноморью и в другом, более символичном значении. Она была морем на стыке культур и торговых путей, в пределах которого располагались основные игроки Греческого мира, а за контроль над ним спорили крупнейшие города и цари. Переход от Эгейского моря к Средизмному в качестве основного бассейна цивилизации, вернее объединение и распространение разных цивилизационных бассейнов до уровня всего Средиземноморья был постепенным. Полагаю, основными вехами здесь можно считать великую греческую колонизацию, походы Александра Македонского, Пелопонесскую и Пунические войны. Ко времени основных римских завоеваний, Средиземноморье было уже освоено и вполне едино.
«Перейти от средиземноморского пространства в собственном смысле слова, ограниченном климатическими рамками к Средиземноморью в расширенном понимании, к которому тяготеет указанное пространство, — пишет учёный далее, — означает перейти от некоей природной целостности, к тому социальному целому, на которое ориентирована наша книга. Это целое не является природной данностью и, точнее говоря, не вытекает из простого наличия Средиземного моря. Наличие моря подразумевает всё, что ему приписывают — единство, средства передвижения, обмен, сближение, — при условии, что люди прилагают соответствующие усилия, соглашаются заплатить требуемую цену. В то же самое время море означает и долгое время означало разобщение и преграду, которую следовало преодолеть. А возможно мореходное искусство зародилось в глубине веков в спокойных водах между островами Эгейского моря и побережьем Азии или соседним Красным морем — мы не можем с уверенностью сказать, где именно. Во всяком случае, в начале времён разворачивалась бесконечная эпоха, когда море ещё не было покорено человеком».158
Это очень важное отличие школы «Анналов» от марксизма и цивилизационного подхода. Если последние предполагают развитие общества чем-то объективно запрограммированным общими закономерностями, то первая придаёт значение субъективному фактору истории, который в её рамках не редко равносилен факторам объективным. Мы уже писали, что походы Александра Македонского резко скорректировали ход среднесрочных процессов, расписанных нами для Античности по аналогии с методом Фернана Броделя.
Цивилизационист увидел бы в этом судьбу, раскрытие потенциала Антиной культуры. Марксист стал бы искать экономические предпосылки. Сторонники же школы «Анналов» видят в этом независимый краткосрочный процесс, который повлиял на процессы среднесрочные, и даже долгосрочные. Школа «Анналов» демонстрирует большую гибкость и меньшую подверженность идеологии, чем два предыдущих описанных нами подхода.
В довершение посмотрим, что же Фернан Бродель понимает под Средиземноморьем? Точнее, как он интерпретирует объект своего исследования?
«В ареал некоего глобального Средиземноморья в XVI веке, — пишет Фернан Бродель, — в одинаковой степени вовлечены Азорские острова и берега Нового Света, Красное море и Персидский залив, Балтика и петля Нигера». Утверждать это «означает раздвинуть привычные границы, представить его чересчур растяжимым пространственно-динамичным понятием».159
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Он сразу делает парадоксальный вывод: Средиземноморье, нужное для запросов истории, есть нечто иное, нежели Средиземноморье, каким оперирует география и другие естественные науки. В основу своей классификации учёный кладёт не климат, не рельеф, не границы проживания народов, а экономические и культурные связи. Средиземноморье предстаёт неким источником излучения, откуда влияния, подобно свету или полям, распространяется на весь мир.
«Средиземноморье, рассматриваемое согласно запросам истории, должно быть обширной зоной, которую следует равномерно продолжить во всех направлениях на большое расстояние от морских побережий. По прихоти нашего воображения оно уподобляется силовому полю, магнитному или электрическому, или, проще говоря, световому источнику, яркость излучения которого по мере удаления от него слабеет, но это не даёт нам возможности раз и навсегда провести линию разграничения между светом и тенью.
В самом деле, какие границы можно устанавливать, когда речь идёт не о растениях или животных, рельефе или климате, но о людях, не стесняемых никакими рамками, преодолевающих все преграды? Средиземноморье (в том числе Средиземноморье в расширенном понимании) таково, каким его делают люди. Его судьба зависит от превратности человеческих судеб, которая расширяет или сужает его пределы. Рим пришёл к созданию в собственном смысле средиземноморского мира в виде полузакрытой системы, перегородив ведущие наружу и внутрь дороги (что было, возможно, одной из его ошибок) одновременно отказываясь дойти до пределов Европы, обеспечить себе свободный доступ к Индийскому океану или глубинам Африки и установить плодотворные и ничем не стесняемые связи с их далёкими мирами. Но эта замкнутость, впрочем, относительная, не стала для Средиземноморской истории правилом. Правилом стало распространение влияния моря далеко за пределы его берегам, причём мощные импульсы этого влияния сменяются беспрестанными отступлениями. Частицы, вовлечённые в вечный круговорот, то покидают море, то возвращаются к нему, затем снова отправляются вспять. Монеты a ocho real, мелкие серебрянне деньги, которые чеканились в Кастилии из белого американкого металла, наводняют Средиземноморские рынки во второй половине XVI столетия, но эти же монеты встрчаются в Индии, Китае…» 160 В Античную эпоху связи между регионами не были столь же разветвлёнными, как в XVI веке. Но полагаю, нарисовать подобную карту связей культур и экономик, можно и для Античности, во всяком случае, для поздней точно. Например, А. Дж. Тойнби улавливал связь между эллинизмом в возникновением «высших религий», в том числе ряда направлений буддизма или называл причиной упадка Античности необходимость интеграции греческого мира при отсутствии силы, способной создать подобного рода структуру.
«Контуры этой циркуляции людей, материальных и духовных ценностей позволяют располагать границы Средиземноморья в несколько рядов, окружать его всё новыми концентрическими поясами. Речь должна идти не об одной, а о ста границах: одни из них отображают его политическое влияние, другие — экономическое или культурное. Когда Гёте едет в Италию, его встреча со Средиземноморьем, чтобы там ни говорили, — это не только переезд через Бреннер или, позднее, через Тосканские Аппенины. Разве не был такой же встречей его приезд в Рененсбург на севере, плацдарм католицизма на том великом культурном рубеже, каким является Дунай? И не следует ли говорить о такой встрече с самого момента из расположенного севернее Франкфурта, города римлян? Если не принимать во внимание этой рассеивающейся по широким пространствам жизни, этого расширительного понимания Средиземноморья, история внутреннего моря будет не раз ставить в тупик. Сосредотачивая в своих руках торговые пути, накапливая, возвращая, а иногда и теряя свои богатства, Средиземноморье поддаётся измерению только на направлениях своей экспансии. Его судьба легче прочитывается на полях, отделённых от общего текста, нежели в гуще его разнообразных занятий. Наталкиваясь на препятствия в одной сфере жизни, море, непременно, вознаграждает себя в другой, согласно некоторому закону равновесия, не всегда очевидному даже для современников, но иногда будоражащему воображение историков. Так, в XV веке, когда продвижение турок начинает беспокоить страны Леванта, западноевропейская торговля с большей, чем когда бы то ни было силой устремляется в Северную Африку. Равным образом в конце XVI столетия определённый экономический подъём ориентирует экономическую жизнь в сторону Южной Германии, а также Средней и Восточной Европы. Без сомнения, и здесь речь идёт о некотором компенсаторском механизме. Выживание Италии до 1620 года, и даже позже, было бы немыслимо без рискованных мероприятий на севере и северо-востоке. Проводником таких возможностей долгое время была Венеция. Что касается упадка, впрочем, относительного, то он проявился довольно рано только во взаимоотношениях Внутреннего моря с Атлантическим океаном. Коротко говоря, история моря выглядит по-разному с точки зрения каждой из земель и каждого из морей, расположенного вблизи и вдали от него».161
Похоже, тот процесс, что мы называем сегодня Глобализацией, уникален по масштабам, но отнюдь не по содержанию. Нечто подобное периодически то начинается, то отступает, и разумеется, нарастает, усложняется из эпохи в эпоху. В этом случае, Средиземноморье следует считать родиной первых ростков этого процесса, вполне явно проявившего себя уже в поздней Античности. Метод Фернана Броделя удобен для описания подобного рода волн.
Заключение
Итак, в нашей работе мы рассмотрели три направления научной мысли: марксизм, цивилизационный подход и школу «Анналов» на примере концепций ярких представителей этих учений и парадигм, имеющих отношение к изучению Античности в исторической науке России и Восточной Европы.
Как мы уже говорили, марксизм делает упор на материальную составляющую истории, цивилизационнизм — на культурный код. Марксистский подход при рассмотрении того или иного общества имеет черты, как конфликтологии, так и структурализма, цивилизационный — делает упор на структурализм. Марксизм рассматривает историю человечества как единый процесс, разделённый на стадии, цивилизационный также выделяет определённые стадии в развитии общества, но утверждает, что разные культуры проходят их по-разному и в разное время с интервалом в столетия. Кроме того, общим для всех цивилизационных теорий является представление о противостоянии разных культур и их взаимном влиянии друг на друга, особенно, зрелой культуры на молодую или окаменелую. Именно с этим представлением связана, в основе своей, конфликтология цивилизационного подхода. Марксизм воспринимает элитарные круги негативно, цивилизационизм — в позитивном ключе.
Оба этих подхода подвержены строительству схем, под которые они нередко подгоняют фактуру. И цивилизационизм, и марксизм склонны заниматься поисками общих закономерностей исторического процесса. В марксизме необходимо разграничить научную, плодотворную часть, основанную на стадиальной системе, экономическом детерминизме, синтеза структурализма и конфликтологии (в рамках структуры каждой формации) и часть идеологическую, деструтивную, которая нередко препятствовала раскрытию научного потенциала самого марксизма. Более того, научный потенциал марксизма нередко приводит нас к выводам противоположным постулатам его идеологической части. Цивилиационизм испытал мощное влияние романтизма, и нередко оперирует понятиями, под которые трудно найти научную базу. Однако, он удобен, как методологическая база для анализа истории через строительство аналогий. Основатели цивилизационизма, особенно Освальд Шпенглер, настаивали, что исторические аналогии должны строиться, согласно некому научному методу, этим самым «общим законам».
Для марксизма главным процессом Античности является разложение первобытно-общинного строя вследствие накопления прибавочного продукта, развития новых отношений, социальной специализации и имущественной дифференциации, что приводит к возникновению такого типа государства, который характерен для рабовладельческой формации. Последующую историю Античности марксизм рассматривает с точки зрения рассмотрения социальной структуры и классовых противоречий. На поздней стадии рассматривает процесс перехода от Античности к Средневековью, от рабовладения к феодализму. Если для первой и последней части методологические наработки марксизма могут быть плодотворны, то эпоха расцвета Античности, когда это общество находилось на высшей стадии развития, и полностью сформировалась, нередко заводила марксистских исследователей в тупик.
Цивилизационный подход воспринимает Античность, как отдельную цивилизацию, которая является «материнской» для цивилизации Европейской, а также ряда Восточных культур, достигших пика расцвета в Средневековье. Цивилизационный подход изучает Античность, как процесс зарождения, развития и становления, упадка и разложения отдельной цивилизации, самостоятельно проходившей все стадии, характерные для других культур, и вовлекающей в свой культурный ареал сопредельные, менее развитые народы (среди которых особую роль занимают греки и македонцы), ассимилируя их. На поздней стадии цивилизационизм рассматривает взаимное влияние культур друг на друга, зарождения новых культурных начал в недрах Античного мира.
Если синтез этих двух направлений мысли возможен и будет когда-либо востребован, он будет лежать именно на этих основах. Синтез марксизма и цивилизационизма должен иметь основу в соединении методов конфликтологии и структурализма (борьба в рамках одной социальной структуры или борьба разных структур), анализ социальной структуры через связь уровня развития экономики и культуры, установление интересов различных социальных групп при анализе тех или иных исторических событий, но с отказом от явных и однозначных симпатий историка к одной стороне конфликта и столь же откровенных антипатий к другой. Хотя попытка проникнуться мировоззрением, интересами и идеями людей прошлого, «встать на их место», конечно, не помешает. При этом ни экономику, ни культуру нельзя рассматривать в отрыве от географии.
Многие подобные наработки были сделаны в рамках французской школы «Анналов». Это не случайно. Ведь у её истоков стояли французские социалисты, но данное направление научной мысли всегда с большим вниманием относилось к культурному и климатическому различию регионов. Однако, большинство сторонников школы «Анналов» были медиевистами, а не антиковедами. Поэтому перенесение выработанных ими методов на изучение Античности всегда носило дискуссионный характер, и являлось частной инициативой отдельных исследователей, не принадлежащих к основателям данной школы.
Изучение Античности в духе школы «Анналов» должно строиться на следующих постулатах, характерных для этого направления мысли. Это анализ краткосрочных (события), среднесрочных (социальные структуры и их изменения) и долгосрочных (обусловленных географией) процессов, связь ментальности с географией, рассмотрение экономических, политических и культурных связей между народами в том ключе, как описывал их Фернан Бродель. Школа «Анналов» не пытается возводить эти процессы в рамки общих закономерностей, она просто констатирует их и изучает.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
В этом ключе пытается рассматривать Античность наш современник профессор Лейденского университета, историк и археолог Джон. Л. Бинтлиф.
Литература
1. Bintliff J.L. History and Continental Approaches. In: Bentley R. A., Maschner H.
D. (Eds.) Handbook of Archaeological Theories. Lanham, New York, Toronto, Plymouth, UK: Altamira Press. 2008. Р. 147-164.
2. Toynbee A J. Study of History. L, 1939. Vol. V. P. 588.
4. Бродель Фернан Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху
Филиппа II: В 3 ч. Ч. 1: Роль среды / Пер. с фр. М. А. Юсима. — М.: Языки славянской культуры, 2002. — 496 с.
5. Бродель Фернан Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху
Филиппа II: В 3 ч. Ч. 2: Коллективные судьбы и универсальные сдвиги. / Пер. с фр. М. А. Юсима. — М.: Языки славянской культуры, 2003. — 808 с.
6. Геродот, Фукидид, Ксенофонт. Вся история Древней Греции. — М.: АСТ. АСТРЕЛЬ, 2010.
7. Глускина Л. М. Расцвет афинской рабовладельческой демократии./История Древнего мира. Расцвет Древних обществ. — М.: Знание, 1983.
8. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. / Составление и комментарии А. В. Белова / Отв. ред. О. А. Платонов. Изд. 2-е. — М.: Институт русской цивилизации, Благословение. 2011.
9. Дьяконов И.М., Неронова В. Д., Свенцицкая И.С. (ред.) История Древнего мира. В 3-х томах. Издание третье. Кн.3. Упадок Древних обществ. — М.: Наука, 1989.
10. Егоров А. Б. Римская республика с середины II века до 27 года до нашей эры./ История Древнего мира. Упадок древних обществ. — М.: Знание, 1983.
11. Кнабе Г. С. Римское общество в эпоху ранней империи. /История Древнего мира. Упадок древних обществ. — М.: Знание, 1983.
12. Кнабе Г. С., Протопопова И. А. Культура Античности/ История мировой культуры. Наследие Запада.- М., 1998.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
13. Коннолли П. Греция и Рим. Энциклопедия военной истории./ Перевод с англ.
— М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2000.
14. Неронова В. Д. Исследование в советской историографии соотношения сословия рабов и класса свободных в Древнем Мире. — Пермь: ПГУ, 1984. — 76 с.
15. Неронова В. Д., Свенцицкая И. С. Упадок Древних обществ. Общие черты третьего периода древней истории./ Дьяконов И.М., Неронова В. Д., Свенцицкая И.С. (ред.) История Древнего мира. В 3-х томах. Издание третье. Кн.3. — М.: Наука, 1989.
16. Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 1. М., 1992.
17. Тойнби А. Постижение истории. Сборник./Пер. с англ. Е.Д.Жаркова — М.: Прогресс Культура, 1996.
18. Тойнби А. Греки, римляне и остальной мир. / Цивилизация перед судом истории. — М., 2001.
19. Тойнби. А. Дж. Исследование истории. / Пер. с англ. К.Я. Кожурина. — М.: АСТ, 2010.
20. Фридрих Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства
./ К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения. В 3-х Т. Т 3. — М.: Политиздат, 1986. — 639 с.
21. Хаммонд Н. История Древней Греции. / Пер. с англ. Л.А. Игоревского. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2008.
22. Шпенглер О. Закат Западного мира. Очерки морфологии мировой истории. Полное издание в одном томе./ Пер. с нем.- М.: АЛЬФА-КНИГА, 2010.