Оглавление
Введение
Глава I. Проблема творческого диалога М.Ю. Лермонтова и Ф.М. Достоевского в отечественной критике и литературоведении
1.1Личность и творчество М.Ю. Лермонтова в оценке Ф.М. Достоевског Проблема художественной рецепции творчества М.Ю. Лермонтова в произведениях Ф.М. Достоевского (обзор работ современных исследователей) Выводы по первой главе
Глава II. «Герой нашего времени» и «Записки из подполья»: типологические схождения и параллели
2.1Постановка проблемы. Основные аспекты и задачи сравнительной характеристики Роль исповеди в идейной структуре произведений «Записки» «подпольного человека и «журнал» Печорина: жанровый аспект Искренность как социльно-псхологическая доминанта характера Печорина и «подпольного» Внутренние противоречия героев и парадоксальность мышления Философские аспекты нравственных исканий героев Герой — антигерой в системе авторского мышления «Записок» и «Героя нашего времени» Выводы по второй главе
Заключение
Библиография
Введение
Тема нашей дипломной работы посвящена проблеме генезиса типа «подпольного человека», трансформации лермонтовского типа героя, представленного Печориным, в «Записках из подполья» Ф.М. Достоевского.
Существует мнение, что у любого писателя, как, впрочем, и у любого «художника», существует своя генеалогия. Другими словами, каждый писатель, портретист, архитектор, скульптор вольно или невольно опираются на опыт своих предшественников и так или иначе отражают его в своем творчестве. Так, существует множество работ, в которых доказывается ярко выраженная ориентация Достоевского, особенно в ранний период творчества, на традиции Н.В. Гоголя и А.С. Пушкина.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Не так ярко проявляются лермонтовские мотивы, однако их существование тоже вполне очевидно. Отношение к своему предшественнику на протяжении всей жизни претерпело некоторую эволюцию, но, в общем, Достоевский всегда с симпатией относился к таланту Лермонтова.
Отсылки к творчеству Лермонтова можно усмотреть во всех значительных работах Достоевского. Так, Х.Ш. Точиева находит связь между Печориным, Раскольниковым, Ставрогиным. Более подробно анализируется отношения между «Героем нашего времени» и «Бесами» в работах А. Валагина и Л. Аллена. Валагин останавливается на сопоставлении образов главных героев, выявляет их сходство и различие, а Л. Алленом рассматривается структура произведений и обосновывается выбор их форм. А.Н. Журавлева наибольшее количество перекличек с «Героем нашего времени» видит в «Преступлении и наказании». М.Г. Гиголов же подробно рассматривает любое присутствие лермонтовских текстов в «Великом Пятикнижие», а также в черновых работах Достоевского.
Таким образом, проблема «Лермонтов и Достоевский» не нова для отечественного литературоведения. Однако, нам кажется, слишком мало изучен вопрос о связи «Героя нашего времени» с одним из самых важных произведений Достоевского — с «Записками из подполья», в которых зарождаются все основные идеи дальнейших великих романов. Единственной статьей, в которой «Записки из подполья» рассматриваются в контексте «Героя нашего времени» является статья В. Левина. Однако отношения между этими текстами видятся нам более сложными и неоднозначными, чем это заявлено в статье Левина. В своей работе мы постараемся определить и охарактеризовать эти отношения, проследить и проанализировать связь и преемственность творчества Лермонтова в творчестве Достоевского. Именно в этом заключается актуальность нашего исследования.
Изучению творчества Достоевского, в частности «Записок из подполья», посвящено немало научных работ, среди которых важное место занимают исследования М.М. Бахтина, А.Б. Криницына, А.С. Долинина, В.Я. Кирпотина, В.Л. Комаровича, Л.И. Шестова, А.П. Скафтымова, А.Н. Латыниной и других. Однако специальных исследований, посвященных проблеме «Записок из подполья» и их истокам, очень мало: обычно эта тема рассматривается вскользь (как правило, в приоритете ученых более крупные произведения Достоевского), поднимается только в связи с конкретным литературоведческим вопросом, рассматриваемым автором. Однако многими исследователями неверно трактуется смысл «Записок из подполья» ввиду отождествления автора и героя. А это, безусловно, мешает раскрытию истинного замысла писателя. Установление типологических связей «подпольного человека» с героями русской классической литературы позволит определить место «парадоксалиста» в их литературном ряду, выделить индивидуальное своеобразие, а также даст возможность уяснить авторский замысел.
Новизна нашего исследования заключается в подробной сравнительно- типологической характеристике героев Лермонтова и Достоевского, поиск возможного истока типа «подпольного человека». Также нами будет выдвинут собственный тезис, объясняющий природу и уровень преемственности одного писателя от другого.
Причин, позволяющих сопоставить и сравнить «Героя нашего времени» и «Записки из подполья», несколько. Во-первых, оба произведения претендуют называться исповедью главных героев, в которых они обнажают собственную душу и анализируют ее. Журнал и записки ведутся от первого лица, и персонажи заявляют, что искренность их безусловна, поскольку каждый пишет «для себя». Во-вторых, оба героя имеют некоторые сходные черты характера, такие как стремление к парадоксам, отказ от чувственного начала, противопоставление себя миру людей. В героях сильно рефлексирующее начало, во многом определившее их судьбу и взгляд на мир. В-третьих, в произведениях невооруженным взглядом обнаруживаются схожие места, в которых очевидны реминисценции Достоевского на роман своего предшественника.
Предметом нашего исследования является вопрос о трансформации традиций М.Ю. Лермонтова в произведении Ф.М. Достоевского «Записки из подполья». Объектом — роман «Герой нашего времени» и «Записки из подполья».
Цель нашей работы заключается в доказательстве типологического сходства между романными структурами «Героя нашего времени» и «Записок из подполья» в контексте творческого диалога между Достоевским и Лермонтовым.
Реализация этой цели предполагает решение некоторых частных исследовательских задач:
изучить основной массив научной литературы по заявленной теме ВКР;
исследовать особенность формы «Журнала Печорина» и «Записок»;
рассмотреть характер исповедального начала в произведениях;
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
провести сопоставительный анализ главных героев по заявленному в работе плану;
проанализировать рецепцию проблематики «Героя нашего времени» в «Записках из подполья».
Решение поставленных целей и задач определяет следующую структуру дипломной работы. Работа состоит из введения, двух глав, заключения.
Во введении формулируется актуальность и новизна исследовательской работы, его научно-теоретическая основа, главная цель и задачи, а также обосновывается структура работы.
В первой главе мы рассматриваем исследование «Героя нашего времени» и
«Записок из подполья» в отечественном литературоведении и критики. Особое место отводится проблеме «Лермонтов и Достоевский». Нами проанализированы основные труды, затрагивающие эту тему, а также, опираясь на черновики и «Дневник писателя», мы рассмотрели отношение самого Достоевского к своему предшественнику.
Во второй главе проанализированы основные аспекты сравнительно- типологической характеристики произведений:
роль исповеди в идейной структуре произведений;
«записки» «подпольного человека и «журнал» Печорина: жанровый аспект;
искренность как социально-психологическая доминанта характера Печорина и «подпольного»;
внутренние противоречия героев и парадоксальность мышления;
философские аспекты нравственных исканий героев;
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
«герой» — «антигерой» в системе авторского мышления «Записок» и «Героя нашего времени»;
В заключении формулируются основные выводы и результаты исследования.
Библиография состоит из пятидесяти пяти источников. В нее входит литература, посвященная исследованиям по проблеме «М.Ю. Лермонтов и Ф.М. Достоевский», литературно-критическая и научно-исследовательская литература о М.Ю. Лермонтове и Ф.М. Достоевском, а также научная литература справочного и теоретико-методологического характера.
Методология данной работы базируется на принципах сравнительно- типологического анализа и методе обобщения и систематизации данных. Все главные выводы сделаны на основе исследования текстов «Героя нашего времени» и «Записок из подполья».
Практическая значимость дипломной работы определяется возможностью использования ее выводов в процессе школьного обучения на внеклассных уроках литературы в 8-10 классах средней общеобразовательной школы и в классах гуманитарного профиля.
Научно-теоретической основой исследования являются труды ведущих отечественных литературоведов, историков литературы, специалистов по творчеству М.Ю. Лермонтова и Ф.М. Достоевского: А.И. Журавлевой, Л.И. Вольперт, Б.Т. Удодова, А.Б. Криницына, А.П. Скафтымова.
Все цитаты из произведений Лермонтова и Достоевского, выбранных для анализа, в данной работе приводятся по следующим изданиям:
·Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954- 1957; Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. — Л.: Наука, 1972-1990. Цитаты сверены с указанными первоисточниками, поэтому в тексте ВКР ссылки на них не оговариваются.
Глава I. Проблема творческого диалога М.Ю. Лермонтова и Ф.М. Достоевского в отечественной критике и литературоведении
1.1Личность и творчество М.Ю. Лермонтова в оценке Ф.М. Достоевского
Общечеловеческий пафос открытий русской литературной мысли второй половины XIX столетия во многом связан с исследованием глубин человеческой души, интимных сфер человеческого сознания, всех модусов, составляющих психическую структуру личности. Можно с полной уверенностью говорить о том, что эти открытия стали возможны на почве той культуры, которая создала свой уникальный комплекс философских, этических идей. Творчество А.С. Пушкина, а за ним и М.Ю. Лермонтова во многом определило ход формирования и развития этого комплекса.
Одним из гениальнейших исследователей психологии человека заслуженно считается Ф.М. Достоевский. Неоспоримым фактом является влияние А.С. Пушкина на все творчество Достоевского. Пушкин близок ему в первую очередь в своей любви к русскому народу. Он не только указал на «больную язву» современного общества, но вывел исходный путь, заключающийся в «преклонении перед правдой народа русского» 1. Правда эта заключается в абсолютной вере Достоевского — во многих своих взглядах солидарного со славянофилами — в силу национального духа России, в ее самобытность. В возвращении к своим исконно русским началам Достоевский видел позитивное будущее своей страны.
В объяснительном слове к знаменитой речи о Пушкине, Достоевский пишет, что Александр Сергеевич Пушкин первым из русских писателей вывел тип страдающего, отрицающего интеллигента, исторически оторванного от народной почвы2. Родоначальником таких литературных героев, «лишних людей», стал Сильвио из повести «Выстрел», взятый из Байрона.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
В «Дневнике писателя» за 1877 год, Достоевский рассматривает такое течение, как байронизм, и дает ему обстоятельную характеристику. Байронизм воспринимается Достоевским как естественный и логически обоснованный процесс. Это недолговременное, но великое и даже «святое и необходимое»3 явление в европейской и мировой литературе. Байронизм сравнивается литератором с «могучим криком» между «глухих стонов»4. Он родился в сердцах людей в минуты глубокого разочарования, потери веры в прежние идеалы, смутного представления о будущем существовании. Этот «могучий крик», отголоски которого еще долго звучали в произведениях многих писателей, пронесся над целым миром и прочно засел в сознании современников. Русский человек стал понимать свое достоинство и значение, стал понимать, что и он может войти в европейскую цивилизацию и иметь в ней свое место. Но это понимание было ошибочным, поскольку призывало к действиям на европейский манер. Ощущая всю силу собственной личности, он, русский человек, не учитывал свою национальную идентичность и самобытность мысли. Поэтому, имея определенные противоречия, наше «большинство» начало усердно думать, уходя в глубины собственной психики: «Мы бросились с горя в скептическое саморассматривание, саморазглядывание»5. Именно байронические настроения повлияли на то, что Белинский назвал XIX век эпохой «сознания, философствующего духа, размышлений и рефлексии». Россия, как и Европа, не была лишена разочарований, давних противоречий, и потому любой сильный умом человек того времени не мог пройти мимо байронизма.
Заимствованный у европейцев тип мятежного героя оказал огромное влияние на всю русскую ментальность. Будучи хоть и страстным «криком», призывом к деятельности, он принес новые потери и разочарования. В одном из мест дневника Достоевский развивает мысль о том, что новые течения повлияли на эстетическое восприятие русского человека, по натуре своей не являющегося «дурным», а только «дрянным»6. Дурным он стал как раз благодаря западному авторитету, вдохнувшему в сознание русского человека эстетизацию зла. «Мало ли у нас было Печориных, действительно и в самом деле наделавших много скверностей по прочтении «Героя нашего времени»», — говорит Достоевский, рассуждая о последствиях романтических настроений в обществе. Опасный романтический стереотип, «начиная с Онегина, зародился в высшем свете, но затем пошел перерождаться и развиваться с каждым новым поколением. Появились Печорины, полные злобы, а потом и Волковский. Чиновники начинали корчить из себя Мефистофелей, только что выйдут, бывало, из департамента»8.Так, развиваясь, трансформируясь из поколения в поколение, «он (Печорин) дошел до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения».
Так пишет Достоевский о самом главном, самом выстраданном детище М.Ю. Лермонтова. В целом, интерес к творчеству Лермонтова активизировался во второй половине жизни писателя. В его набросках все чаще возникает тема «печоринства», тесно связанная с генезисом образа Ставрогина. В черновых записях Достоевский, работая над образом главного героя «Бесов», пишет времени». Здесь же писатель конкретизирует мысль: «…Грановский объясняется с сыном: «Ты кстати приехал. Я хочу жениться» — и т.д. И потом все связать с сыном и с отношениями Грановского к сыну (все от него — как от «Героя нашего времени»)».
Еще одним подтверждением интереса Достоевского к своему предшественнику и к его роману может служить запись в набросках 1869-1870- х гг., где он задумывает показать «подробный психологический анализ» того, «как действуют на ребенка произведения писателей». И в этом плане писатель останавливается именно на произведении Лермонтова.
Однако, обращение к «Герою нашего времени» прослеживается и в более раннем творчестве Ф.М. Достоевского. Являясь истинным героем времени, показательным примером всех «язв» и «пороков» современности, Печорин явление уникальное, ни на кого не похожее. Нигде в русской литературе мы не найдем такое разрушительное, но настолько привлекательное, а потому и опасное, «зло». Печорин — личность нездоровая, по словам Достоевского, «страдающая своим европеизмом»10. Запутавшись в сложности и глубине собственно русской души, перенявшей «иностранные» идеи, эта личность теряет жизненную ориентацию, ввиду размывания границ между «казаться» и «быть». Болезнь времени — несоответствие формы и содержания11, распадение на «внутреннее» и «внешнее» и конфронтация между этими сторонами. На страницах романа намек на это дан не единожды. Двойственность Печорина отмечена путешествующим рассказчиком в портретной характеристике героя: глаза его «не смеялись, когда он смеялся», на нем «ослепительно чистое белье», но «запачканные перчатки». С первого взгляда ему можно дать «не более двадцати трех лет», а при более внимательном изучении — все «тридцать». Сам Печорин говорит, что в нем сосуществуют два человека, один из которых живет и чувствует, а другой оценивает, размышляет и судит. Только благодаря дневниковым записям самого героя, читателю дается возможность установления связей между двумя ликами Печорина, между «внешним» и «внутренним».
Падение авторитета церкви, разнообразие усвоенных просветительских идей делают Печорина логичной фигурой эпохи. Все более популяризирующийся рационализм, всеобщее отрицание внесло в общество атмосферу скептицизма, критического мышления. Все это вызывает в сознании
«героя времени» ощущение покинутости, что, в свою очередь, приводит к пониманию не только своей беззащитности, но и тотальной вседозволенности. Печорин чувствует свою силу и невероятные человеческие возможности, но не может найти им применение в жизни. Печорин тоскует по большой цели.
Потерю смысла жизни, бездействие героя Б.Т. Удодов объясняет сложившимися социальными условиями. Природное, естественное начало в человеке конкурирует с общественным. Общественное в данном случае воспринимается как «извращенное дворянско-крепостническим» обществом природное начало. Такого же мнения придерживается Е.Н. Михайлова, утверждая, что все негативное в человеке обусловлено социумом, а ему противостоящее положительное этому социуму не подчинено13. Подавление личностью лучших качеств ставит во главу угла свободу воли, которая, в свою очередь, приводит к крайнему индивидуализму и эгоизму.
С экзистенциальной стороны недуг современности трактует В.И. Мильдон. Болезнь связывается им с невозможностью понять свою сущность, свое истинное назначение. Таким образом, проблема «лишнего человека» заключается в нем самом, а действительность носит фоновый характер, является лишь местом действия. Печорин мучается от того, что не может перейти к высшему развитию, он «чувствует в себе силы необъятные», но не знает способа их реализации, не верит в бессмертие души, он наверняка знает лишь то, что «в одно прекрасное утро» умрет.
Признавая творческий гений Лермонтова, Достоевский не признает, а, может, не хочет признавать значимым сам тип «русского интеллигента». Образ Печорина воспринимается писателем однобоко, потому что для него этот персонаж не наш, не русский, но человек, забывший о национальном духе и унаследовавший тенденции Запада, причем человек не широких масс, а все- таки личность исключительная. Достоевский считал, что если бы этот «особенный байронист», т.е. Лермонтов, «престал возиться» с Печориным, то непременно дошел бы того, до чего в свое время дошел Пушкин, а именно до признания необходимости русской народной почвы. На то, по мнению писателя, есть безусловные намеки. К ним он относил лермонтовские «Бородино», «Казачью колыбельную песню» и, конечно, «бессмертную», по его обозначению, «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова»17. Отношение Достоевского к творческому гению М.Ю. Лермонтова четко выразилось в последний год его жизни: «Какое дарование!.. 25 лет не было, он уже пишет «Демона». Да и все его стихи — словно нежная чудесная музыка. Произнося их, испытываешь даже как будто физическое наслаждение. А какой запас творческих образов, мыслей, удивительных даже для мудреца»18. Однако Достоевский не разглядел в Печорине самое главное: меланхолия и разочарование Печорина появляются не на пустом месте, а как отражение модных иностранных веяний, распространившихся и в России. Печорин на протяжении всей жизни ищет ответы на свои вопросы, ищет доказательства существование провидения, судьбы и высших сил. Иначе говоря, Печорин ищет Бога, а это уже ставит героя в один ряд с Раскольниковым, Кирилловым, Иваном Карамазовым.
О том, как этот ряд осмысливался в отечественном литературоведении, мы порассуждаем в следующем параграфе.
1.2Проблема художественной рецепции творчества М.Ю. Лермонтова в произведениях Ф.М. Достоевского (обзор работ современных исследователей)
Проблема творческого диалога Лермонтова и Достоевского принадлежит к сфере наименее изученных в истории отечественной литературы. Причина тому — весьма сложное и противоречивое восприятие личности и творчества Лермонтова самим Достоевским. Это восприятие стало сравнительно подробно изучаться только в последнее время в работах Х.Ш. Точиевой, А.И. Журавлевой, Л. Аллена, А. Валагина, М.Г. Гиголова. Дадим краткий обзор основных выводов, к которым пришли историки литературы и попробуем сформулировать свое отношение к данной проблеме.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
В своей статье «Лермонтов в творческом восприятии Достоевского» Х.Ч. Точиева выявляет преломление некоторых лермонтовских мотивов, тем и образов в творчестве Достоевского. Об их художественных связях, по мнению литературоведа, можно говорить хотя бы потому, что оба они являются представителями психологического реализма в литературе, в основе анализа которого лежит психика человека. Основной темой произведений Лермонтова и Достоевского становится тема духовной трагедии человека, вызванной ложным самопознанием. Его источником служит эскапизм личности, отчуждение от реальной жизни и попытка подменить «действительность своим образом»19.
Углубленный самоанализ Печорина, по мнению Х.Ш. Точиевой, положил начало развитию рефлектирующего сознания «подпольного человека»20. Однако сами образы героев у двух писателей различны. Герой Лермонтова окружен романтическим, «эстетическим» ореолом, тогда как Достоевский этот ореол со своих персонажей снимает, перенося центр тяжести с неприятия мира на стремление героев утвердить себя над миром, попирая, если понадобится законы нравственности.
Так же в этой статье Х.Ш. Точиевой подробно рассматривается место писателей в произведениях, их связь с центральными персонажами. Лермонтов восхищается гордыми, сильными личностями, потому «лирическая связь» между автором и Печориным в «Герое нашего времени» очень сильна. Связь же Достоевского и «подпольного», Точиева называет «диалогической»21, поскольку в «Записках» автор скорее полемизирует с героем, чем разделяет его убеждения. Таким образом, философские идеи Лермонтова у Достоевского, его антипода22, становятся объектом изображения.
Как и многими критиками, в том числе Х.Ш. Точиевой, Л. Алленом отмечается существенная разница в отношении Достоевского к Лермонтову и Печорину. Если к концу жизни писатель проникся к автору «Героя нашего времени» самой искренней симпатией, то его персонаж так и остался ему «омерзителен». Печорин для него тип «антирусского», символ и воплощение эстетической фальши, роковой эстетической неправды23.
Аллен пишет, что «Герой нашего времени» Лермонтова дал существенный толчок всему творчеству Достоевского, и наиболее лермонтовским произведением Федора Михайловича Достоевского является роман «Бесы»24. В своей статье Аллен подробно рассматривает основные и самые яркие переклички образов Николая Ставрогина и Печорина, а также формы произведений. Аллен подчеркивает, как значимо было для Достоевского открытие Лермонтова в композиционном плане. Пытаясь так же передать «историю души человеческой», писатель использует в романе прием многоголосия и разнообразные вставные конструкции, которые способствуют раскрытию главного действующего лица с разных сторон.
О творческом диалоге литераторов пишет А.Н. Журавлева в статье «Лермонтов и Достоевский»25. Литературоведом подробно рассматривается то, каким образом раскрывается в их произведениях определенная идейная проблематика. Писателей в первую очередь интересует внутренняя жизнь человека, его место в мире и обществе, поэтому особая роль в произведениях отводится эксперименту. В романах Достоевского мы застаем героев, которые уже одержимы определенными идеями, и которые желают эти самые идеи «испытать», «так или иначе реализовать»26. И в этом, безусловно, Достоевский является приемником Лермонтова.
Уже многими литературоведами обозначено, что писателей сближает психологическая направленность их произведений, однако Журавлева называет «Героя нашего времени» предшественником идеологического романа27.
Печорин — это первый русский герой, который экспериментальным путем пытается ответить на свои философские вопросы, осмыслить тот опыт, который преподносит ему сама жизнь.
В отличие от Аллена, самым лермонтовским романом А.Н. Журавлева считает «Преступление и наказание». Ни одно другое произведение Достоевского, по ее мнению, не ставит и не исследует с такой прямотой вопрос о сильной личности, о ее возможностях и правах, о ее взаимоотношениях с людьми и миром. Конечно, это все у Федора Михайловича Достоевского прослеживается во всем творчестве, однако в «Преступлении и наказании» подобная проблематика преобладает.
Занимаясь поиском общих типов героев в творчестве Достоевского и Лермонтова, А. Валагин сопоставляет образы Печорина и Ставрогина, а также отношение авторов к своим персонажам. В романе «Бесы» Достоевский хотел отразить преемственность в развитии мысли героев разных поколений, начиная со старшего Верховенского и заканчивая Ставрогиным. Слово «развитие» необходимо подчеркнуть, потому как еще Лермонтов сделал на этом акцент: «это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». Ставрогин — это чисто русский тип «правдоискателя», который вбирает в себя героическую ошибочность декабристов и онегинскую скуку, печоринское отчаяние и всеотрицающий нигилизм28. Если Печорин — это духовный современник М.Ю. Лермонтова, то Николай Ставрогин — это результат полувековых «заблуждений» русского интеллигента.
Валагиным подчеркивается, что трагедия Печорина со всей его жизнеспособностью является отражением безысходности времени, бесперспективности обстоятельств, тогда как «болезнь» Ставрогина зависит от характера его личности29, ее патологии. Демонизм личности у Лермонтова, ее мощное влияние на окружающих, все же психологически обоснованы и не выходят за рамки обычных человеческих представлений. Те же свойства личности у Достоевского принимают некую гипертрофированность: Ставрогин красив настолько, что даже «омерзителен», при всем внешнем благородстве он совершает аморальные поступки, а положительные человеческие отношения, такие как любовь, дружба, уважение, приобретают «болезненно-нервическую восторженность, доходящую до молитвенного экстаза»30.
В одном из мест романа Тихон говорит, что «есть одна казнь, преследующая оторвавшихся от родной земли, — скука и способность к бездельничеству, даже при желании дела». Печорина эта скука привела к глупой «смешной, ненужной смерти»31. Еще более бессмысленна и нелепа смерть Ставрогина: Достоевский вешает его «прямо за дверцей» в темной комнатке. Так, по мнению А. Валагина, замыкается цепь духовных исканий русского интеллигента, оторвавшегося от почвы.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
К числу литературоведов, занимающихся исследованием творчества Достоевского и Лермонтова в их взаимосвязях, относится М.Г. Гиголов. В статье «Лермонтовские мотивы в творчестве Достоевского»32 Гиголов делает принципиальное для нашей работы замечание: именно из «мечтательности» Печорина в ранней своей молодости вырастают «мечтатели» Достоевского, у которого после они трансформируются в «антигероев подполья», а в середине 60-х гг. в «великих грешников»33. Помимо этой связи, литературовед анализирует все «места» в романах «Великого Пятикнижия», где фигурирует имя Лермонтова и его произведения: в контексте противоречивости характера «подпольного», «книжности» его сознания анализируется фрагмент погони в «Записках из подполья», где главный герой сравнивает себя с Арбениным из «Маскарада». Гиголов пишет о самой личности Лермонтова и о ее восприятии Достоевским. В сфере его размышлений оказывается образ Лизы из «Бесов», которую Достоевский в своих черновых работах назвал «Лермонтовым в юбке». Но наиболее примечательным, по нашему мнению, в данной статье является рассуждение о месте лирики Лермонтова в романах Достоевского, так как цитирование стихотворений поэта или их фрагментов встречается чуть ли не в каждой серьезной работе Достоевского. Литературовед приходит к выводу, что Достоевскому была свойственна тенденция к отождествлению личности Лермонтова с его байроническими героями, и во много писатель судил о поэте по характерам Арбенина, Мцыри, Демона и Печорина.
Как видим, из многочисленных параллелей Печорина с героями романов Достоевского, лишь параллель с героем «Записок из подполья» осталась практически вне поля внимания литературоведов. Между тем, именно она является предметом нашего исследования.
В сущности, образ «подпольного человека» во многом соотносится с типом «лишнего человека». Про людей 60-х гг. писал сам автор «Записок»:
«Мы видим, как исчезает наше современное поколение, само собою, вяло и бесследно, заявляя себя странными и невероятными для потомства признаниями своих есть избранные); бездарность же и до сих пор в себя верит и, досадно, не замечает, как уступает она дорогу новым, неведомым здоровым русским силам, вызываемым, наконец, к жизни». Общие черты «подпольного» и «лишних» людей обнаруживаются с первого взгляда: это и самоистязание, самолюбие и упоение своей рефлексией Гамлета Щигровского уезда, и мнительность, оторванность от реальности Чулкатурина, и эгоизм, гордость, жажда истины Печорина. ) и в то же время — в силу строгого самоанализа — презрение к себе…»34 Но есть и существенные различия между героями этих литературных типов. Представители «лишних» людей, как правило, по происхождению своему близки к дворянским семьям, а «подпольные» чаще всего выходцы из разночинной среды. Обнаруживаются и отличия в отношении героев к рационализму: «лишние» люди возводят метод разумного познания и поведения в культ, а «подпольный человек» разрушает его изнутри, предпочитая логическим действиям действия «парадоксальные». Начиная со второй половины XIX столетия за героем Лермонтова закрепилось определение «лишнего человека», хотя сам писатель такого определения не давал. Принадлежность Печорина к типу «лишних» людей во многом зависит от самого истолкования сущности данного типа. Говоря об Онегине и Печорине как о представителях «лишних людей», А.И. Герцен совершил очень глубокое наблюдение: «Печальный тип лишнего…человека — только потому, что он развился в человека, являлся тогда не только в поэмах и романах, но на улицах и в гостиных, в деревнях и городах»35. Для Герцена и Онегин, и Печорин, безусловно, «лишние люди», потому что в своем развитии они идут дальше большинства, развиваясь в личность, что, по словам Герцена, было одним «из самых трагических положений в мире»36.
Достоевский — продолжатель той линии субъективного или психологического реализма, которую обозначил Лермонтов37, отмечавший, что Печорин является собирательным образом представителей современного общества. Подобно Лермонтову, Федор Михайлович Достоевский пишет: «Я впервые вывел настоящего человека русского большинства»38. Таким образом, он указывает на то, что пишет своего собственного «героя времени». Но и тут писатель выступает новатором. Как в раннем творчестве он впервые в русской литературе раскрыл душу и пожалел маленького человека в лице Макара Девушкина, так здесь он впервые вывел тип страдающего, рефлексирующего интеллектуала, жителя «петербургских углов». Описанный Лермонтовым представитель светского общества на страницах «Записок из подполья» превращается в «подпольного парадоксалиста». Таким образом, существенным обстоятельством становится прогрессия болезни, которую наметил автор
«Героя нашего времени». Извративши все высшее общество и поначалу только ему свойственная, она оставила отпечаток на сознании людей низших слоев. Достоевский снижает образ Печорина, лишает его обаяния. Перед нами больше не благородный, смелый, образованный, красивый и располагающий к себе человек, а ничем не выдающийся, не имеющий друзей и связей бывший чиновник, «мыслящая мышь».
«Герой времени» у Достоевского превращается в один из «характеров протекшего недавнего времени», в «антигероя», в «обыкновенное» «лицо публики», о чем заявлено писателем в первой сноске к запискам. Но, тем не менее, «подпольный человек» обладает теми качествами, что присущи «героям» Лермонтова. К таким качествам относится крайний индивидуализм, раздвоенность, утомленность и внутренние волнения, о каждом персонаже можно сказать, что он «весь съеден самоанализом»39. Таким образом, возможность сопоставления образов Печорина и парадоксалиста выявляется с первых строк «Записок». Читателю открывается социальный тип 60-х годов XIX века, тот тип, который становится логическим продолжением, потомком или развитием рефлектирующего «героя» конца 20-30-х гг. «Подпольному человеку» сорок лет и он «один из представителей еще доживающего поколения». Но если лермонтовский персонаж искал надежду, смысл жизни и, не найдя, умирал по пути из Персии, то старший его почти на 25 лет наследник, не отыскав себе применения, лишенный любых серьезных мотивировок, уходит в «подполье», продолжая там жалкую и пошлую жизнь. Сам Лермонтов в предисловии к роману указал, что показывал человеческие пороки в «их развитии». Выходит, Достоевский показал их результат.
Болезнь века «подпольного», так же, как и болезнь Печорина, заключается не в самом сознании, а в противоречии между мыслями и делом, между убеждениями и поведением, в угрызениях совести, вызванных неспособностью подтверждать слово делом40.
Но такие литературные аллюзии прослеживаются далеко не всеми критиками и литературоведами. Одной из самых актуальных проблем XIX-XX века становится проблема правильного толкования «Записок из подполья» и, соответственно, выявление возможных параллелей между Лермонтовым и Достоевским.
Достоевский вслед за своими предшественниками: Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем — продолжает и совершенствует традицию психологической прозы. Одной из особенностей письма Достоевского является не только полное погружение в сознание человека, в «кожу другого»41, но и совершенно новое выстраивание структуры отношений «автор — герой», «автор — читатель», «текст — внетекстовая реальность». Так, многообразие голосов, различных точек зрения, самораскрытие героя без авторского пояснения, отстраненность личности писателя, возможность читателя быть сотворцом произведения — все это поднимает творчество Достоевского на совершенно другой уровень.
В первой половине XX века в печать выходят все новые и новые трактовки смысла произведения, сыгравшие «отрицательную роль в оценке «Записок из подполья» нашим литературоведением» 42. Связаны же они, по мнению А.П. Скафтымова, с недостаточным обращением к общему контексту творчества Достоевского43.
Впоследствии появилась целая плеяда литературоведов и критиков, которые обозначили «Записки» как «проповедь индивидуализма». Достоевский еще в ранний период творчества столкнулся с тем, что слова его героев трактуются как его собственные слова и позиция, рядовой читатель, а то и критик, зачастую не способны распознать, где автор выражает свою мысль, а где мысль героя. В письме к своему брату М.М. Достоевскому за 1846 год Достоевский пишет: «Во всем они привыкли видеть рожу сочинителя, я же моей не показывал. А им и невдогад, что говорит Девушкин, а не я»44. Невольно приходят в голову негодования Лермонтова на ту же тему. В свое время он так же, как и автор «Записок», столкнулся с проблемой отождествления автора и литературного героя. В предисловии к роману «Герой нашего времени» он объясняет это неопытностью и наивностью нашей читающей публики, верящей всему на слово и встречающей трудности в прочтении «басни» без «нравоучения».
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Одним из самых ярких представителей такого положения дел является Лев Шестов и его книга «Достоевский и Ницше». По мнению философа, «Записки из подполья» — «это раздирающий душу вопль ужаса, вырвавшийся у человека, внезапно убедившегося, что он всю жизнь лгал, притворялся»45, когда убеждал себя в любви к маленькому человеку, такому, как Макар Девушкин. В «Записках из подполья» критик видел идейный ключ ко всему творчеству Достоевского. На страницах своей книги Шестов отметил тот факт, что «первый дар, который Европа с благодарностью приняла от России, была «психология» Достоевского, то есть «подпольного человека» с его разновидностями: Раскольниковыми, Карамазовыми, Кирилловыми», — а не идею «всечеловеческого братства», которую России, верил Достоевский, суждено вернуть Европе46.
Наблюдение Шестова верно: буржуазная и мелкобуржуазная мысль на Западе восприняла как истину в конечной инстанции не подлинные взгляды Достоевского на личность и ее место в мире, а то, что противоречит этим идеалам, — возражения, сомнения, доводы против них, высказываемые героями романов.
Духовно близким автору «Записок из подполья», по мнению Шестова, является Фридрих Ницше. Неоспоримым фактом является близость его философской концепции с идеями Раскольникова. Их, безусловно, роднит вера в сверхчеловека, в могучую личность, способную творить великие дела, в разделение общества на разряды «обыкновенных» и «необыкновенных». Как и Ницше, Родион Романович убеждает себя в необходимости отказаться от общества, которое является ничем иным как обузой в жизни «власть имеющих». Но Шестов считает, что устами его идеологов говорит сам автор, а потому считает Достоевского, Ницше и себя — последователями одних и тех же взглядов. Для Льва Шестова, для его «философии трагедии» личности, суть «Записок» в «великом отчаянии», порожденном крахом веры в добро, счастья и мировую гармонию. Это, утверждал Шестов, апофеоз «подполья».
Продолжателями шестовского подхода к изучению «Записок» стали Л.П. Гроссман, А. Долинин и В. Комарович.
В последней своей работе о Достоевском Л.П. Гроссман называет «Записки из подполья» прологом ко всем большим романам писателя47. Однако это произведение рассматривается литературоведом в качестве выплеска «накопившегося за два десятилетия мучительного скептицизма»48, «первым открытым провозглашением эгоцентрического и аморального индивидуализма», из чего делает вывод, что это одни из самых правдивых страниц Достоевского. Так же, как и Л. Шестов, Л.П. Гроссман называет «Записки» итогом разочарования в гуманистических идеях, которым Достоевский «поклонялся» в годы раннего своего творчества. В этом произведении он навсегда отрекся от возможности благоустроить людей по заранее обдуманному плану, от утопических надежд на светлое будущее и воспел «свободу человеческих хотений», «законность его страсти к хаосу»49.
А. С. Долинин, соглашаясь с теорией Л. Шестова и ссылаясь на него, называет «Записки из подполья» «манифестом о полном разрыве с прошлым»50. Этот второй период творчества Достоевского, по мнению литературоведа, начинается с переоценки своих ранних идей и с беспощадной критики позитивной морали и позитивного счастья51. «Подпольный», в молодости читавший Шиллера, негодует, почему же он не может найти покой и утешение на оставшуюся ему жизнь? Но это негодование приводит его только к отчаянию и беспредельной злобе. Долинин пишет: «Так злобствует человек из подполья: до такого исступления доходит Достоевский, заступаясь за загубленную жизнь единичной личности»52, т.е. за свою жизнь.
Объектом внимательного исследования для Долинина становится поэтика и стилистика творчества Достоевского. Он пишет, что в минуты нарастания пафоса, пытающийся отстраниться автор нехотя врывается в саму канву повествования и сливается с образом героя воедино53. Долинин считает изолированность героя невозможной, поскольку личность писателя доминирует над его персонажем.
Другой исследователь творчества Достоевского В.Л. Комарович так же настаивает на существенном изменении взглядов писателя между ранним творчеством и «Записками из подполья». Как и многие, В.Л. Комарович разделяет творчество Федора Михайловича Достоевского на два периода с долгим переходным этапом между ними. Именуя «Записки из подполья» документом внутренней жизни писателя54, Комарович называет это произведение исповедальным. И, по мнению исследователя, в исповеди этой отражено страдание и самого Достоевского. В «Записках» «втаптываются в грязь его мечты о героизме, о героическом служении человечеству»55. Однако, в отличие от того же Л. Шестова, В.Л. Комарович отмечает, что «юношеских верований» Достоевский так и не изжил, потому гуманистические мотивы можно проследить на всех этапах его творчества56.
Во второй половине 60-х годов 20 века подход к изучению художественного наследия Ф.М. Достоевского претерпевает существенные изменения. Такие литературоведы как В. Кирпотин, М.С. Гус, А.П. Скафтымов, В. Левин, Р. Г. Назиров и А.Н. Латынина отказываются от традиционного понимания произведений Достоевского и настаивают на необоснованности отождествления писателя и его героев-идеологов. Между тем, положение автора относительно героя принципиально важно для нас. Если придерживаться мнения, что Достоевский не тождественен «парадоксалисту», а, наоборот, вступает с ним в полемику, то это дает все основания утверждать, что Достоевский полемизирует также и с Лермонтовым, в частности, с главным действующим лицом романа «Герой нашего времени». Перед читателем изображена слабая, тупиковая позиция героев-мыслителей, «идейный уголок»57, в который «забивается» человек 60-х гг.
В книге «Достоевский в шестидесятые» В. Кирпотин пишет, что такое отождествление невозможно. Хоть взгляды писателя на жизнь были в высшей степени зыбки и противоречивы, но мировоззренческие вопросы волновали его более всего, и, отвечая на них, Достоевский все-таки имел в душе, пусть спорный, идеал совершенного, прекрасного и свободного человека. Таким образом, «подпольный человек» — это антипод Достоевского, «имеющий самостоятельное эстетическое существование»58, которому писатель от всего сердца сострадал.
Проблема автора и героя в творчестве Достоевского зачастую связана с тем, что многие критики не видят противопоставленной «подпольному человеку» позиции писателя59, не могут воспринять басню, «если в конце нет нравоучения». Поэтому спустя десять лет после написания «Записок из подполья» Достоевский разъяснил, что «разоблачил уродливую и трагическую сторону человека», а «трагизм состоит в сознании этой уродливости», в сознании лучшего и невозможности достичь его60. Такое разъяснение потребовалось Достоевскому, по мнению М. Гуса, чтоб донести до читателя и критика, что он не «поэт подполья», а его «прокурор и судья»61. В своих исследованиях М.С. Гус так же, как А.П. Скафтымов62, называет метод написания произведения «методом от обратного». «Записки» говорят о результате нахождения человека наедине со своим сознанием и самолюбием, о результате отсутствия в нем прочного нравственного стержня, о затуманенности сознания «книжными мечтами», о культе своеволия и уходе в «подполье».
Против отождествления автора и героя выступала А.Н. Латынина. В своих работах она критикует подход Л. Шестова, обвиняя его в одностороннем подходе к творчеству Достоевского. Однако А.Н. Латынина не считает вполне разумными не менее категоричные выводы М. Гуса. Соглашаясь с ним в неверности традиционной трактовки, она пишет, что так же неверно считать принцип Достоевского принципом «от обратного», поскольку ни одну идею Достоевского нельзя рассматривать как истину в конечной инстанции. Если Шестов извлекает из творчества Достоевского все индивидуалистическое и экзистенциальное, то М.С. Гус извлекает все гуманистическое и положительное. Для А.Н. Латыниной Достоевский в первую очередь «диалектик», который показывает «взаимодействие идей»63 в возможном им развитие. Вернее всего было бы говорить, что и идеи о правах человека, и идеи об ужасах «подполья» неразрывно связаны между собой, являясь духовным поиском самого писателя. Пытаясь отыскать истину, Достоевский ставит один эксперимент за другим, исследует столкновение идей, «причудливый переход каждой из них в противоположную».
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Однако наиболее актуальной для нас является статья В.И. Левина, на сегодняшний день единственного литературоведа, который подробно рассмотрел связь «Героя нашего времени» и «Записок из подполья»64. Левин полностью отказывается от традиционной интерпретации «Записок», опровергая в статье мысль о равенстве «голоса» автора и «голоса» героя65. Он указывает на то, что, в первую очередь, Достоевский полемизирует с Лермонтовым и его «отрицающим интеллигентом», разоблачает романтическую демоническую личность, указывает на ее безнравственность. Но то, что Левиным называется полемикой, нами рассматривается как художественный диалог, переосмысление идей Лермонтова, потому что Достоевский осознанно вносит изменения в образ Печорина, переносит его в другое время, пространство и дает ему другой социальный статус. Основной мотивировкой этой модификации является не желание обличить, снизить конкретный образ Печорина, а скорее, попытка указать на результат развития демонической личности, а также на масштаб распространения болезни. Эта мысль, очевидно, была важна для писателя, потому что в своих романах он изображает все возможные локации: от крупных городов до сельских глубинок, и всех возможных персонажей: от князей до «лакеев». Достоевский показывает, к чему приводит безверие, как оно проникает вглубь русского общества.
Но сам писатель спустя семь лет после публикации «Записок из подполья» выводит образ самого страшного демона в русской литературе — Николая Ставрогина — и относится к нему не без некоторой симпатии. Да, безусловно, он не поддерживает Печориных и Ставрогиных в их взглядах на жизнь, а даже наоборот, но есть нечто в этих людях, чему писатель откровенно симпатизирует. Вероятно, это то же, чему в свое время симпатизировал и Лермонтов.
Левин считает, что автор «Записок» видел в Печорине не непримиримость по отношению к действительности, что присуще традиционным романтическими героям, а лишь «стремление утвердить себя над миром, попирание нравственных принципов, отсутствие чего-либо святого»66. От демонизма, пишет Левин чуть ниже, «лишь шаг до преступления Раскольникова», до «все дозволено». Тут важно внести пояснение. Да, так воспринимает Достоевский Печорина (что, конечно, тенденциозно и грубо). Но и сам Левин в статье невольно становится на позицию Достоевского, смотрит на Печорина его глазами, хотя и пишет, что «подпольный» — это «сниженная» копия Печорина. Однако, к сожалению, автор статьи не проясняет разницу между Печориным и «подпольным», не объясняет, чем Печорин «выше» героя Достоевского. К тому же необходимо различать трактовку Печорина со стороны Достоевского-критика (публициста) и со стороны Достоевского- художника. Последняя, безусловно, тоньше и глубже. И она-то и проявляется в неоднозначной трактовке образа «подпольного человека» как своеобразного «двойника» Печорина в «новом времени». Левин, по нашему мнению, недооценивает гений Достоевского, считая, что тот пытается отыскать в Печорине «длинный, гладкий хвост, как у датской собаки», снизить образ «демона» до образа «черта».
Но, тем не менее, статья В.И. Левина достойна внимания, потому что в ней опровергается шестовская интерпретация «Записок из подполья» и отмечается множество схожих мест в произведениях двух писателей, что свидетельствует о сознательном обращении Достоевского к «Герою нашего времени». Но к этому мы вернемся в следующей главе.
Выводы по первой главе
Итак, в данной главе мы привели краткий обзор основных работ по заявленной нами теме. В решении вопроса о преемственности Достоевским лермонтовских традиций важно было рассмотреть, прежде всего, мнение самого Федора Михайловича Достоевского. Отношение к своему предшественнику на протяжении всей жизни претерпело некоторую эволюцию, но, в конечном счете, Достоевский всегда с симпатией относился к таланту Лермонтова. Однако образ Печорина писатель всегда рассматривал с явным предубеждением.
Писательское общение с Лермонтовым продолжалось на протяжении всей жизни Достоевского. Проблема творческого диалога двух литераторов рассматривалось не только на основании «Записок из подполья», но и других произведений Федора Михайловича Достоевского. Х.Ш. Точиева утверждает, что писателей целесообразно сравнивать хотя бы потому, что оба являются представителями психологического реализма в литературе. Литературовед обзорно рассматривает связь между «Героем нашего времени» и романами «Великого Пятикнижия», поверхностно сопоставляя образы Печорина, Раскольникова, Ставрогина. Более подробно связь романа Лермонтова и «Бесов» иллюстрируют А. Валагин и Л. Аллен. Валагин останавливается на сопоставлении образов главных героев, выявляет их сходство и различие, а Л. Алленом рассматривается структура произведений и обосновывается выбор их форм. А.Н. Журавлева наибольшее количество перекличек с «Героем нашего времени» видит в «Преступлении и наказании». Она подробно анализирует идейную проблематику романов, роль сильной личности в литературе и жизни. Особого внимания требует статья М.Г. Гиголова, в которой исследуются все фактические упоминания Лермонтова и его творчества на страницах романов Достоевского.
Развивая в «подпольном человеке» те тенденции, которые установил Лермонтов, Достоевский показывает, к чему приводит человека углубленный самоанализ, потеря нравственных ориентиров, позиция «над» обществом. В данном контексте необходимо сказать о расстоянии между героем и автором. Печорин меньше, чем «подпольный», отдален от личности автора, потому и его осуждение не выглядит таким категоричным. Для Лермонтова слово «герой» сохраняет двойственное значение: это и типичный представитель времени, «составленный из пороков» своего поколения, и собственно «герой» — человек исключительных черт характера. Достоевский же снимает этот туман двойственности, описывает личность заурядную, характерную для своей эпохи.
Чтобы прийти к такому выводу, нам было необходимо проанализировать ряд работ, касающихся мировоззренческой позиции самого Достоевского. Долгое время отечественное литературоведение видело в убеждениях «подпольного», Раскольникова, Ивана Карамазова убеждения самого автора. Наиболее подробно это прослеживается в трудах Л.И. Шестова, Л.П. Гроссмана, В.Л. Комаровича и А.С Долинина. Но как бы не менялись взгляды Достоевского в течение жизни, между Достоевским 40-х гг. и более поздним не было непроходимой пропасти. Наоборот, существовала вполне определенная преемственность идей и основной проблематики творчества. Поэтому в 60-е гг. появилось другое направление в исследовании художественных образов автора и героя. В.В. Кирпотин, Гус, А.П. Скафтымов, В.И. Левин, Р.Г. Назиров убеждены, что в своих произведениях Достоевский так или иначе использует «метод от обратного», и во многом мнение его диаметрально противоположно мнению персонажей. Несмотря на многообразие толкований, думается, что говорить о принципиальном сходстве или, наоборот, различии между точками зрения героя и автора будет крайностью, преувеличением. В этом плане наиболее близка нашему пониманию трактовка А.Н. Латыниной, которая утверждает, что Достоевский в своем творчестве выступает в качестве диалектика и показывает «взаимодействие идей, их неотрывность друг от друга, их борьбу»67
Единственная статья, рассматривающая связь «Героя нашего времени» и «Записок из подполья», принадлежит В. Левину. В «Записках» Достоевский, по его мнению, действительно выводит «настоящего человека русского большинства» в лице героя «подполья». Это позволяет ему вступить в диалог с М.Ю. Лермонтовым, который в свое время также писал, что вывел общий социальный тип эпохи. Историк литературы предпринимает попытку определить отношение Достоевского к Лермонтову и Печорину, обнаружить связь между «Героем нашего времени» и «Записками из подполья». В статье удачно приводятся цитаты из писем, «Дневника писателя», что во многом объективно характеризует значение личности Лермонтова для Федора Михайловича Достоевского. Левин активно работает с текстами, сопоставляет их отдельные фрагменты, что делает связь между двумя произведениями еще более очевидной. Однако при анализе литературовед слишком категоричен и абсолютизирует «зло» в Печорине, ставит его в один ряд с князем Валковским.
Между «Записками из подполья» и «Героем нашего времени» мы усматриваем не только полемику, но и творческий диалог. Отношения между этими текстами видятся нам более сложными и неоднозначными, чем это заявлено в статье Левина. Определение этих отношений, а также поиск и анализ всех общих мест, в которых Достоевский ведет диалог с Лермонтовым, станут целью нашего исследования во второй главе.
Глава II. «Герой нашего времени» и «Записки из подполья»: типологические схождения и параллели
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
2.1Постановка проблемы. Основные аспекты и задачи сравнительной характеристики
Первоначально намек на возможность сопоставления произведений двух различных авторов, творивших в разные исторические эпохи, обнаружился нами благодаря наличию интертекстуальности в них, совпадению некоторых моментов на внешнем уровне. Примером может являться сравнение любовных линий между Печориным и Мэри, «подпольным» и Лизой. Далее нами были найдены и более тонкие внутренние связи, относящиеся к психологии центральных персонажей.
Сопоставление этих двух произведений позволяет дешифровать тайну одного текста с помощью другого: иногда суждения «подпольного» служат едва ли не комментариями к некоторым действиям Печорина.
Идея сравнения заключается в выявлении в объекте сравнения новых, важных для понимания всего произведения смыслов. Особенно актуальным, по нашему мнению, это становится ввиду существования различных подходов к трактовке творчества Ф.М. Достоевского. В своей статье Левин обозначает «подпольного человека» как жалкую пародию на образ Печорина. Однако спорные трактовки и разнообразные подходы к изучению «Записок» обязывают нас к более внимательному анализу обоих текстов, к более детальной проработке аспектов сопоставления.
Задачей литературоведческого анализа и сопоставления «Героя нашего времени» и «Записок из подполья» становится доказательство существования творческого диалога между писателями, а именно непосредственных отсылок в тексте Достоевского к роману Лермонтова.
Основанием для сопоставления героев Лермонтова и Достоевского служит сходство личностных обликов героев. Оба персонажа — натуры глубокие, размышляющие, жаждущие найти свое место в мире. Оба находятся в конфликте с самим собой, с окружающей их системой общественных отношений. В этом обществе герои являются чужаками и не способны найти собственное счастье. А потому во многом их существование бесцельно для них же самих.
«Подпольный человек» является продолжателем и эволюцией типа «лишних людей», героев произведений М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева, И.А. Гончарова. В примечаниях к пятому тому собрания сочинений Ф.М. Достоевского Е.И. Кийко пишет: «Герой подполья воплощает в себе конечные результаты «оторванности от почвы», как она рисовалась Достоевскому»68 (курсив наш). Но сам же автор «Записок», размышляя о герое «подполья», выявил те различия между «парадоксалистом» и «лишними людьми», которые сделали его принципиально непохожим на них. Достоевский писал, что «впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону», между тем как ранее изображаемые типичные «представители» времени не что иное, как «исключения»69.
Печорин — первый герой в русской литературе, позволивший утверждать, что причины того, что происходит с человеком, в нем самом, а действительность — это лишь благодатная почва для развития человеческой личности со всеми ее внутренними конфликтами.
Левин заявляет и пытается доказать текстуально, что основной функцией «подпольного» является указание на безнравственность, бесперспективность и несостоятельность такой трагической фигуры, как Печорин. Наша позиция иная. Мы полагаем, что «парадоксалист» по своей природе не менее трагическая личность, поэтому может по праву встать наравне с фигурами «лишних людей». Это, конечно, не отменяет сам момент пародийного отзеркаливания двух героев, но значительно его корректирует. И «подпольный», и Печорин — жертвы нереализованных амбиций, непонимания со стороны общества. Одиночество среди людей выражает своеобразный символ мирового неблагополучия. Перед нами предстает трагедия человеческих отношений, трагедия дружбы и любви, трагедия бездуховной жизни. «Подпольному» и Печорину не чужды представления о добре и зле, оба к ним стремятся подсознательно. Однако Печорин, во многом не лишенный внутренних противоречий, кажется, в большей степени отдает себе отчет в собственных мыслях и помыслах, в то время как «парадоксалист» безустанно мечется между различными сторонами собственной души.
«Болезнь подпольного человека заключалась не в самом сознании, а в противоречии между словом и делом, между убеждениями и поведением, в угрызениях совести, вызванных неспособностью подтвердить слово делом»70, — отмечает В. Кирпотин. Трагичность существования героев во многом заключается в разрыве между сознанием идеала, пониманием того, какой должна быть жизнь на самом деле, и действительным движением самой их личности, живущей и действующей по правилам далеко не «идеальным». Амбивалентность желаемой и неосуществимой перспективы дает право говорить о потребности самореализации героев, об их стремлении к истине, пусть даже и неверно понимаемой. Невозможность достижения идеала, удовлетворения всех душевных потребностей и обретения гармонии приводит лишь к нескончаемому потоку ошибок, разочарований, что порождает «постоянные сомнения, сложную внутреннюю борьбу с самим собой71». Оба героя мучаются из-за несоответствия внешней действительности внутренним запросам.
На современном этапе развития литературоведческой науки, когда творчество различных писателей рассмотрено довольно полно и глубоко, ученые задаются целью воссоздать целостную картину литературного процесса XIX века, учитывая всю его многогранность, глубину и сложность. По нашему мнению, одним из возможных путей к ее достижению является сопоставление художественных текстов или их различных элементов, проблем, заданных жизнью и временем, проблем, которые могут найти свое воплощение в некоторых типах и сюжетных ситуациях.
Сопоставление «Героя нашего времени» М.Ю. Лермонтова и «Записок из подполья» Ф.М. Достоевского целесообразно, поскольку нами обнаружены прямые типологические связи, а, следовательно, анализ более позднего произведения необходимо проводить в контексте раннего.
Установим же главные аспекты, которые, по нашему мнению, наиболее актуальны в сравнительном анализе.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Свое исследование мы хотели бы начать с рассмотрения значимости в жизни героев исповедальной установки. Этот аспект мы считаем исходным для нашего сравнения, потому что оба текста по своим формальным и содержательным особенностям являются исповедью главных героев. Печорин наедине с самим собой беспощадно обличает свои слабые стороны, размышляет о своих победах. Так же ведет себя и «подпольный»: где-то лукавя, где-то откровенно и честно рассказывая о своем далеком прошлом и настоящем. Рассказ этот является чем-то вроде покаяния, попытки избавления от тяжких воспоминаний и давящих мыслей.
Далее логичным для нас становится сопоставление формы этой исповеди.
«Журнал» и «записки» ведутся от первого лица, а потому это во многом определяет образ рассказчика. Герои Лермонтова и Достоевского являются одновременно и субъектом, и объектом своих художественных, философских размышлений. Но если Печорин в своем откровении пишет для одного себя, то в «Записках из подполья» герой ведет диалог с воображаемым собеседником:
Сравнение «Журнала» и «Записок» напрямую раскрывает перед нами проблему искренности героев, а значит, качество их рефлексии. А потому самоанализ, самопознание и их результаты будут рассмотрены нами в отдельном параграфе нашей работы.
Далее необходимым для нас является установление и рассмотрение внутренних противоречий героев, обозначение места парадокса внутри текста. Наиболее отчетливо все противоречия выявляются в общении героев с другими людьми, с женщинами, а также в их отношении к ним. Одной из главных задач для Печорина является постижение тайны своей собственной личности, психологии других людей, а потому он постоянно ставит нравственные и философские эксперименты над всеми, наблюдает, выжидает и врывается в суть самой жизни. В одном месте «Записок» «парадоксалист» пишет, что у него неоднократно появлялась потребность «обняться с людьми и со всем человечеством». Однако рядом с людьми герой находиться не может, он испытывает неудобство, презрение к себе и к ним. В этом плане он близок и Печорину, который во время своего монолога к Мэри говорил, что «хотел любить весь мир», но вместо этого выучился только «ненавидеть».
Понятие «парадокс» в «Записках» принимает еще более сложное, глубокое значение: парадоксальны не только суждения героя, его сознание, а противоречивы его действия, его манера речи. Сам персонаж является воплощением самого парадокса.
Печорин и «подпольный» во всех жизненных ситуациях пытаются быть ведущими, людьми, полностью владеющими ситуацией и эту ситуацию создающими. «…Я никогда сам не открываю моих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться», — пишет о себе Печорин. «Подпольный» же во многом пытается предвосхитить «чужую» реплику. Бахтин объясняет это желанием «непременно сохранить за собой последнее слово»72. Во второй части «Записок» герой вспоминает некоторые случаи в своей жизни, где он отчаянно пытался стать творцом своей судьбы, не беря в расчет, что тем самым он может причинить вред другим людям. Попытка установления своеволия актуальна и для «Героя нашего времени». Идея «самостоятельного хотения», жизнь в «подполье» собственной души — это жизнь без бога, это попытка осознанного отказа от него. Ввиду всего выше сказанного, в нашем сравнительном анализе будет рассмотрен аспект богоборчества и судьбы в жизни героев.
И последним, завершающим пунктом нашего сравнения станет попытка определения места Печорина и «парадоксалиста» внутри оппозиции герой- антигерой. На этом этапе сравнения мы, обращаясь ко всем результатам нашего исследования, постараемся выявить, почему Печорин определяется Лермонтовым как «герой», а «подпольный» называет себя в своих записях «антигероем».
2.2Роль исповеди в идейной структуре произведений
В этом параграфе нам бы хотелось остановиться на таком понятии, как исповедь, а также определить роль исповедальной установки персонажей
«Записок из подполья» Достоевского и «Героя нашего времени» Лермонтова.
В первоначальном своем значении исповедь — это одно из христианских таинств, во время которого создается особый диалог между исповедником, представителем Господа на земле, и исповедующимся. Во время этого диалога исповедующийся должен признаться во всех содеянных грехах с момента последней исповеди. Исповедь подразумевает искреннее раскаяние, желание в дальнейшем не совершать тех же поступков. После такого рода беседы покаявшийся может получить отпущение всех грехов, в которых он признался священнику, и их прощение от самого Бога. Неслучайно такие понятия, как исповедь и покаяние отождествляются и подразумевают под собой духовное возрождение.
Со временем слово «исповедь» вышло из круга исключительно религиозных понятий и проникло в художественную литературу, в которой, в первую очередь, адаптировалось в качестве приема. Известная «Исповедь» Жан-Жака Руссо тому пример: автор книги обстоятельно рассказывает о своих грехах, моральных преступлениях, надеясь получить общественное прощение и понимание. Центральной темой литературной исповеди является повествование о тайном преступлении, греховном помысле, а также о душевных терзаниях и страданиях. Впоследствии формируется целый литературный жанр — исповедальный роман — получивший широкое распространение во Франции. О примерах таких романов, а также о месте «Героя нашего времени» в их ряду, подробно пишет Л.И. Вольперт в одной из глав своей книги «Лермонтов и литература Франции»73. Одним из основных признаков жанра является установка на раскрытие внутреннего мира героя, его сложной и противоречивой личности без нарушения правдоподобия. Исповедь относится к инструментам «прямого психологизма», потому что все внутренние движения, мысли, эмоции героя показываются напрямую. Достигается это благодаря форме произведения, чаще всего представленного в виде записок, дневников, писем воспоминаний. Сюжет как таковой может отсутствовать, а фрагменты соотносятся между собой моральными, философскими или психологическими проблематиками.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Развитие психологизма в России XIX века, исследование глубинных тайн сознания человека, безусловно, во многом обязано М.Ю. Лермонтову. Именно он впервые подробно рассмотрел человека анализирующего себя, придал художественность процессу самопознания (эстетизация рефлексии74). Однако «Герой нашего времени» — не исповедальный роман, поскольку часть текста раскрывает образ Печорина со стороны. Поэтому следует отметить, что, говоря об исповедальной составляющей текста, самоанализе и пр., мы имеем в виду именно «Журнал Печорина», а также устные исповедальные ситуации между несколькими героями.
В традиционном литературоведении исповедью называют произведение, обязательно написанное от первого лица, а также обладающее как минимум одной из ниже перечисленных черт75:
1.В сюжете встречается много автобиографических моментов, взятых из жизни самого автора; Рассказчик часто представляет свои поступки в негативном свете; Рассказчик подробно описывает свои мысли, чувства, занимается рефлексией. Таким образом, записи «парадоксалиста» и Печорина можно считать исповедальными. Исповедь в нашем случае — это «история души человеческой», осознанный, преднамеренный акт самоанализа, при помощи которого человек пытается понять и объяснить мир вокруг себя, в том числе и свой внутренний. Однако признания Печорина и «подпольного» неканоничны относительно жанра церковной исповеди, поскольку в них нет раскаяния как такового, они не подразумевают под собой духовное перерождение человека.
Современный литературовед А.Б. Криницын в своей монографии «Исповедь подпольного человека» подробно исследует эволюцию данного типа в творчестве Достоевского, а также создает общую для подобных героев схему жизненного развития. Обязательным для всех людей «подполья» является «мечтательство» в свои юношеские годы. По складу ума такие герои — «созерцатели»76, живущие в своем собственном мире. Такие герои слишком рано приобщаются к миру книг, что зачастую воспитывает в человеке потребность в «усиленном сознании».
И у Печорина, и у «подпольного» склонность к рефлексии, к самоанализу развита необычайно, и в откровениях одного мы находим много из исповеди другого. «В первой молодости моей, — вспоминает Печорин, — я был мечтателем: я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение». О «парадоксалисте» мы знаем следующее: «Hо у меня был выход, все примирявший, это — спасаться во «все прекрасное и высокое», конечно, в мечтах. Мечтал я ужасно, мечтал по три месяца сряду…» Тут также нужно вспомнить историю «подпольного» о друге, над которым ему хотелось тиранствовать, властвовать и которого он оттолкнул от себя, как только подчинил его своей воле, «точно он и нужен был мне только для одержания над ним победы». Похожие размышления мы встречаем в журнале Печорина: «Я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается» и «Она, как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!» Точно сказать, пришел ли Печорин к таким умозаключениям практически, нельзя, однако на деле «подпольный» неплохо иллюстрирует его «теории».
Итак, зачем же герои ведут эти записи? Исповедальный дневник — знак своего времени, вести его модно, а наблюдение за собой актуально77. «Этот журнал пишу я для себя, и, следовательно, все, что я в него ни брошу, будет со временем для меня драгоценным воспоминанием». Однако есть у Печорина и более глубокие мотивы. Герой стремится к полному контролю над своим рассудком и сердцем, в этом выражается акт своеволия, стремление к абсолютной свободе: «Душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет и убеждается в том, что так должно; она знает, что без гроз постоянный зной солнца ее иссушит». Печорин называет это «высшим состоянием самопознания человека», признаком интеллекта и внутренней силы. Каждую свою мысль герой проверяет действием. Он беспристрастно «взвешивает, разбирает свои собственные страсти и поступки», проводя над собой (да и над всем миром) эксперименты: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его». Вся жизнь для него лишь следствие «Ума холодных наблюдений // И сердца горестных замет». Печорин не доверяет чувству, видит в них «принадлежность юности сердца, и глупец тот, кто думает целую жизнь ими (страстями) волноваться». Следовательно, способность поверять свои чувства рассудком — это признак мужественной зрелости человека. С этим же связано и желание усилием воли и разума вытравить все чувственное из своей души, взять «сердце» под контроль. В основе «строгого самоотчета» Печорина лежит конфликт разума и сердца. Все чувственные движения «подпольного» связаны с порывами к добру, прощению, любви. Однако для него они трагически безысходны, так как неизбежно разбиваются о самолюбие, озлобленность, гордость. Автор «Записок из подполья» показывает это на примере отношений «парадоксалиста» и проститутки Лизы. Перед главным героем открывается возможность возрождения, очищения, зарождения высокого чувства, однако он отрезал этот путь, не сумел простить девушке ее духовного преимущества.
Герой Достоевского не наделен теми страстями, которые присущи Печорину, а как следствие, конфликт разума и чувства в нем отсутствует. Все внутренние противоречия героя связаны с тем, каким он является и каким хочет быть в глазах окружающих.
Со слов «подпольного», он ведет свои записи «для себя», и на то существует несколько причин. «Hо вот что еще: для чего, зачем собственно я хочу писать? Если не для публики, так ведь можно бы и так, мысленно все припомнить, не переводя на бумагу. Так-с; но на бумаге оно выйдет как-то торжественнее. В этом есть что-то внушающее, суда больше над собой будет, слогу прибавится. Кроме того: может быть, я от записывания действительно получу облегчение. Вот нынче, например, меня особенно давит одно давнишнее воспоминание. Припомнилось оно мне ясно еще на днях и с тех пор осталось со мною, как досадный музыкальный мотив, который не хочет отвязаться. А между тем надобно от него отвязаться. Таких воспоминаний у меня сотни; но по временам из сотни выдается одно какое-нибудь и давит. Я почему-то верю, что если я его запишу, то оно и отвяжется. Отчего ж не испробовать? Наконец: мне скучно, а я постоянно ничего не делаю. Записыванье же действительно как будто работа. Говорят, от работы человек добрым и честным делается. Hу вот шанс по крайней мере». В «торжественности» письма существует несомненный момент рисовки героя перед самим собой. Одной из характерных особенностей
«парадоксалиста» является «книжность» собственного сознания, то есть на его внутренний мир, ход мысли огромное влияние оказывает литература и философия. Из текста читатель узнает, что герой с ранних лет пристрастился к миру книг. Он знаком с такими авторами, как Кант, Гегель, Чернышевский, Руссо, Пушкин, Байрон, Гейне и др. «Подпольный» рассуждает на серьезные темы, старается соответствовать известным мыслителям, во многом полемизируя с ними. Свое сочинение, хоть и «для себя», он хочет поставить в тот же «книжный» ряд, к которому принадлежат его кумиры. Желая самоутвердиться подобным образом.
В своем «Журнале» Печорин, так же как и «подпольный», жалуется на скуку. Однако скуку он пытается развеять не при помощи дневника, а созданием различных приключений и впечатлений. Назначение «Журнала» в фиксации и анализе этих впечатлении, в исследовании жизни. Таким образом, для Печорина заметки являются не самоцелью, а неким инструментом, способствующим в его экспериментах над жизнью. Герой Достоевского пытается развеять свою скуку именно посредством записывания собственных мыслей, а потому и относится к нему как к работе: от «качества» его «записок» зависит то, будет ли он удовлетворен или же нет.
2.3«Записки» «подпольного человека и «журнал» Печорина: жанровый аспект
В литературной практике автор в названии произведения или в примечании к нему целенаправленно устанавливает жанр и, следовательно, относит его к определенным нормам, вызывая таким образом различные ассоциации, что напрямую воздействует на читателя. Так, «Журнал Печорина» и «Записки из подполья» уже в заголовке отсылают читателя к жанру мемуарной литературы, характеристиками которой является повествование от первого лица при относительной откровенности, описание впечатлений, событий, связанных с жизнью мемуариста, а также фиксация различных мыслей и размышлений.
Записки — это жанр, тип повествования, в которых содержатся рассуждения рассказчика о пережитом и в которых должно содержаться субъективное отношение к предмету описания. Дневник (он же журнал) — периодически пополняемый текст, в котором автор может фрагментарно фиксировать мысли, события, произошедшие за определенный отрезок времени. И записки, и дневник включают в себя некоторые элементы исповеди, которая в данной ситуации является средством самовыражения. Мемуаристы так или иначе заглядывают внутрь своей души, пытаются проанализировать те или иные поступки, мотивы, иногда описывают некоторые моменты своей жизни, чтобы оправдать или наоборот наказать себя.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Особенностью стиля дневника Печорина является высокая степень литературности языка, его афористичность и образность. Объектом рассмотрения героя становится все вокруг: большое внимание Печорин уделяет анализу своей собственной личности, ее реакций на внешние изменения, размышляет о конкретном и абстрактном. Также записи пестрят красивейшими пейзажными зарисовками. Ни о чем другом он не говорит с таким наслаждением и упоением, как о природе: «Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде кудрявых гор, озарённых южным солнцем, при виде голубого неба или внимая шуму потока, падающего с утёса на утёс». Перед нами стиль и мироощущение романтика, способного видеть и чувствовать красоту вокруг и оформлять ее на письме. Романтический идеал природы и отношение к ней как к апогею прекрасного, культ «дикой природы», а также недовольство испорченными «городскими» нравами свойственны мировосприятию Печорина. Следовательно, в душе Печорина живет человек «чувства», способный в некоторые моменты жизни вырваться и затмить собой человека «рассудка». Именно в эти моменты он, как и все романтики, верит в добро, любовь и красоту: «Здешние жители утверждают, что воздух Кисловодска располагает к любви, что здесь бывают развязки всех романов, которые когда-либо начинались у подошвы Машука. И в самом деле, здесь все дышит уединением», «Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка; солнце ярко, небо синё — чего бы, кажется, больше? — зачем тут страсти, желания, сожаления?»
Поведение других людей Печорин также рассматривает с эстетической стороны. Например, в пространном описании личности Грушницкого, герой выказывает явное презрение к нему: «Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект — их наслаждение… В их душе часто много добрых свойств, но ни на грош поэзии». При характеристике Грушницкого Печорин не обходит стороной и его положительных качеств, однако, оказывает явное неуважение к нему за поверхностный эстетизм, за отсутствие истинной «поэтичности», за позу и рисовку. Презирая Грушницкого, Печорин, следовательно, презирает и свое не изжитое романтическое «я», поскольку именно из-за него герой не способен полностью подчинить воле свое «чувство».
Чаще всего Печорин анализирует и свои действия именно с эстетической стороны, а личностные победы он измеряет изящностью разыгрываемой им интриги. Для него важно быть умнее других, острее и ловчее. Если он «добро», то обязательно благородное, а если «зло», то непременно «привлекательное». Помимо прочего, в записях Печорина встречается большое количество риторических вопросов. Эта форма рефлексии отражает попытку героя разгадать себя: «Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле — разрушать чужие надежды… невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?»
Кроме всего выше сказанного, стилю «Журнала» характерен определенный оттенок «научности», строгости и последовательности размышлений. В книге «Психологизм русской классической литературы» А.Б. Есин подобно рассматривает запись Печорина от 3 июня78. На этом примере литературовед отмечает глубину содержания и аналитичность мысли героя. В первую очередь Есин отмечает четкость ясность сформулированного Печориным вопроса: «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь?» В нем же герой отметает «заведомо несостоятельные объяснения», после чего начинает рассуждать, искать ответ на поставленный вопрос: сперва-наперво он отвергает потребность любви и «спортивный интерес». Далее Печорин рассматривает другие возможные объяснения и в конечном итоге находит удовлетворяющий его ответ, обращаясь, по словам Есина, к «тем положительным эмоциям, которые доставляет Печорину его замысел и предчувствие его выполнения»: «А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души!» После этого герой начинает новые рассуждения, углубляясь в источник проблемы, и приходит к самой ее сути: «первое мое удовольствие — подчинять моей воле все, что меня окружает…» Таким образом, посредством детального анализа причинно-следственных связей автор дневника сводит свои размышления к аксиоме, к бесспорному и очевидному выводу.
Иного свойства записки «подпольного человека». Они по природе своей стихийны. Задачей записок является фиксация потока мыслей, возникающих в момент написания, или чувств, проявляемых в этот самый момент или сразу после него. В этом заключается принципиальное различие между «Записками» и «Журналом», в котором зачастую фиксируются чувства спустя некоторое время, часы, дни, месяцы, когда чувство улеглось и его можно анализировать взвешенно и беспристрастно. Другими словами, картина внутреннего мира героя «предстает перед нами уже «обработанной», опосредованной последующими размышлениями79». «Журнал» лишен той хаотичности и экспрессивности, коими наделены «Записки» «подпольного человека». С одной стороны, речь «парадоксалиста» представляет собой публицистический монолог, включающий в себя многообразие поднимаемых проблем (от философских и психологических до бытовых) с самыми различными риторическими конструкциями. Но, с другой стороны, этот монолог строится по разговорным моделям. Если установка Печорина была на эстетичность и литературность языка, то у героя Достоевского чувствуется установка на устную речь со всеми ее вытекающими: в тексте встречается обилие просторечных выражений, жаргонизмов, междометий. При всем этом одним из главных критериев стиля «подпольного» является «торжественность», которая, однако, доходит до вульгарности. Здесь проявляется одна из ярких черт героя — стремление к антиэстетизации собственных выражений. Манера повествования «парадоксалиста» будто бы призвана оскорбить вкус читателя, выглядит эпатажно. И хоть он заявляет, что этих самых читателей быть не может, все же создается впечатление, будто «подпольный» говорит с некоторой группой людей, обращается к ним, спорит, что-то доказывает. Стиль речи «парадоксалиста» находится под беспрерывным воздействием другого, незримого собеседника, реплики которого герой постоянно пытается предупредить. Все это вновь возвращает нас к жанру исповеди, которая предполагает под собой наличие судящей аудитории. «Парадоксалист», закрывшись от всего света, спрятавшись в своем «вонючем» углу, не становится независимым от мнения другого человека, хоть и придуманного собой и находящегося внутри своего сознания. Герой не способен остаться наедине со своими чувства и мыслями, поскольку, если будет отсутствовать реальный слушатель, судья, он станет таковым для себя сам. Сознание «подпольного» замкнуто в бесконечной цепи самоедства, самоанализа. Сущность всей его рефлексии заключается в утверждении права на жизнь, в доказательстве, что он не «штифтик», не «ничто».
Криницын в своей книге «Исповедь подпольного человека» пишет, что «исповедальный монолог» — единственная форма «подлинного общения», возможная для типа «подпольных» героев80. В процессе исповеди человек пытается выйти на новый уровень общения со слушателями, достичь единения с ними. «Подпольный» в своих «заметках» не только разоблачает свои пороки, но и разъясняет свою сущность, а ведь, как сказано в предисловии к «Журналу Печорина», «мы почти всегда извиняем то, что понимаем». Таким образом, перед нами, выражаясь словами М.М. Бахтина, «подлинная исповедь».
Также из предисловия к «Журналу Печорина» мы узнаем о еще одной характеристике дневника или записок: «Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление. «Исповедь» Руссо имеет уже тот недостаток, что он читал ее своим друзьям».
Соответствующую параллель мы наблюдаем и в «Записках из подполья»:
«Гейне утверждает, что верные автобиографии почти невозможны, и человек сам об себе наверно налжет. По его мнению, Руссо, например, непременно налгал на себя в своей исповеди, и даже умышленно налгал, из тщеславия. Я уверен, что Гейне прав; я очень хорошо понимаю, как иногда можно единственно из одного тщеславия наклепать на себя целые преступления, и даже очень хорошо постигаю, какого рода может быть это тщеславие». Генрих Гейне — немецкий поэт, публицист — считал, что быть полностью откровенным с собой невозможно, ибо при всем желании честно подойти к исследованию собственной личности, «ни один человек не может сказать правду о самом себе». С негодованием он обрушивается на «Исповедь» Руссо, называя его человеком, оклеветавшим себя и в «собственном лице всю человеческую природу»81.
И действительно, безыскусственность любого мемуарного, исповедального жанра весьма условна, далеко не объективна по отношению к реальности. Если сопоставлять «Записки из подполья» и «Журнал Печорина», то обнаружится общий механизм, способный ввести в заблуждение читателя. Механизм этот замаскирован в интимной форме самовыражения, в заметках «для себя». Однако добиться исключительной честности даже по отношению к самому себе невозможно, ввиду избирательности нашей памяти, особенностей восприятия. Однако существенной разницей между персонажами является степень их откровенности: для «Подпольного» «публика» необходима, «он зависит от чужой эстетической оценки» и в его бунте против мира «искренность сливается с установкой на эффект»82. Печорин же не нуждается в зрителях, старается рассуждать объективно, но в то же время говорит себе: «Кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?» Оба героя противопоставляют себя всему миру, из чего вытекает философия вседозволенности и индивидуализма: «Чтоб всему миру провалиться, а мне чай всегда пить», «Да когда она мне нравится?» Именно на этом этапе развития происходит укоренение человека в сознательном «метафизическом зле — не по слабости и низости характера, а по убеждению и отчетливому желанию»83.
Таким образом, быть откровенным и публиковать свое откровение не одно и то же. Со временем искренности признания суждено стать позой, маской, ролью, а весь представленный в исповеди опыт — игрой героя по природе своей нарциссического. Эта искусная речь «злодея», «подлеца» эстетизируется, дарит своему автору особого рода «наслаждение». Но за всем этим скрывается настоящий человек со своими истинными и естественными мыслями и чувствами.
2.4Искренность как социльно-псхологическая доминанта характера Печорина и «подпольного»
«Записки из подполья» и «Герой нашего времени» очень неоднозначны в изучении, поскольку в обоих произведениях силен психологический акцент.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
В душевной организации персонажей разобраться чрезвычайно нелегко, потому что секрет психологии героев Лермонтова и Достоевского не лежит на поверхности; анализ часто строится на поиске глубинных смыслов тех или иных действиях героев, их мотивов, иногда не ясных самим персонажам, что уж говорить о читателе.
«Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки со строгим любопытством, но без участия», — так говорит о себе Печорин. И действительно, самоанализ его беспристрастен, объективен и смел, а поиск мотивов, истоков различных эмоций последователен, подробен и четок. Цель существования Печорина заключается в познании мира посредством мышления и разума. В этом состоит главная его особенность. Характерным является «честность героя по отношению не только к другим, но к самому себе, способность мужественно взглянуть правде в глаза, сделать самопознание инструментом критики общества, а познание общественной психологии средством бескомпромиссной критики самого себя»84. Таким образом, с убежденностью путешествующего офицера в искренности Печорина можно согласиться, ведь сам герой заинтересован в «строгом отчете» перед собой, в откровенности и правдивости при анализе себя и окружающего его мира. Он не стремится «оправдать или приукрасить себя»85.
Как уже говорилось ранее, одной из бед Печорина является скука, ничем неутолимая жажда нового. Поэтому герой искусственно создает ситуации, которые могли бы хоть на время его занять и развеять гнетущее однообразие вокруг. Такой подход выработал в Печорине отношение к жизни как к театральному действию, где режиссером-постановщиком является он сам. Поэтому неудивительно, что в его лексиконе так часто появляются слова «развязка», «завязка»: «Завязка есть! — закричал я в восхищении, — об развязке этой комедии мы похлопочем. Явно судьба заботится о том, чтоб мне не было скучно», «Но теперь дело выходило их границ шутки: они, вероятно, не ожидали такой развязки». Такое «творческое» отношение к жизни, выходит, удовлетворяют обе потребности Печорина: ему не скучно, он познает суть человеческой души.
Однако интерес Печорина непостоянен: как только в жизни героя наступает состояние гармонии и постоянства, он снова впадает в меланхолию. Человек или обстоятельства занимают Печорина только тогда, когда он выступает в качестве деятеля, борца, завоевателя и т.п. Самым ярким доказательством этому утверждению является ситуация с Бэлой, которая потеряла для Печорина всякий интерес, как только полностью отдалась своему чувству. Спокойствие для Печорина — это убийственное состояние, при котором теряется ощущение жизни души.
Но если искренность записанных высказываний Печорина не имеет особых поводов для сомнения, по-другому дело обстоит с его устными признаниями. Уже упоминаемый нами ранее В. Левин в статье «Об истинном смысле монолога Печорина»86пишет о том, что все значимые монологи или диалоги Печорина служат лишь одной цели: «подчинять моей воле все, что меня окружает». А потому критик отрицает присутствие искренности в речах героя. Такого же мнения придерживается и А.Б. Есин. Он также анализирует монолог Печорина «Да, такова была моя участь с самого детства» и сопровождающие его ремарки «задумался», «принял глубоко тронутый вид», «встретил ее глаза» и т.п. Исследователь создает оппозицию искренности и актерства87, и относит этот фрагмент именно к актерству, которое не смогли разглядеть ни княжна Мери, ни проницательный Вернер.
Но, по нашему мнению, такие категоричные обвинения Печорина в притворстве не справедливы. Так как жизнь для героя — театр, то и он является в ней актером и имеет свои роли. Однако это не вовсе не означает, что он врет, лицемерит. Печорин говорит осмысленно, тщательно подбирая слова, их содержание и еще более тщательно следит за тем, какой эффект оказывает на собеседника его речь. Печорин, отдавая полный отчет в том, что он делает, все- таки играет себя, есть ведь в его «Журнале» записи, имеющие тот же тон, что и откровения перед Вернером, Максимом Максимычем, Мери. Печорин делает различные акценты, говорит с разными интонациями. Безусловно, некоторая часть вымысла все же присутствует в «исповедях», однако к нему Печорин вынужден обращаться как к некоторой «бутафории», в главном же он не обманывает. Под каждой маской героя находится он сам, но ни одна не исчерпывает его. Актерство не мешает быть герою искренним, но углубляет значение его слов и действий.
Но есть в тексте ситуации, где Печорин все-таки целенаправленно не дает правдивого ответа. В этих случаях уровень его рефлексии очень высок, он находит целый ряд причин, подвигнувших его к обману. Например, стоит вспомнить сцену, когда Грушницкий спрашивает Печорина, был ли тот тронут, глядя на милое поведение княжны; на это Печорин отвечает отрицательно. После автор дневника расписывает все причины, из-за которых он ответил именно так, «ведь он привык во всем себе признаваться». Не зря Б.Т. Удодов пишет: «Анализ структуры, глубинной сущности личности Печорина в какой- то мере облегчается скрупулезным самоанализом самого героя»88. Первой причиной является желание просто побесить Грушницкого, второй — «врожденная страсть противоречить». Третьей же причиной является неприятная «зависть», которую герой осмеливается в себе признать. Так, мы видим, что Печорин рассматривает свои довольно подробно и откровенно.
В «Записках из подполья» нас также поражает усердность, с которой герой разбирает свои чувства, ощущения и гул голосов, не дающих ему покоя. Ни одна эмоция, ни одна мысль не избежит «объяснения», все будет зафиксировано и обдуманно: «Тоска и желчь снова накипали и искали исхода. Вдруг рядом со мной я увидел два открытые глаза <…> Теперь же мне вдруг ярко представилась нелепая, отвратительная, как паук, идея разврата, который без любви, грубо и бесстыже, начинает прямо с того, чем настоящая любовь венчается. <…> Мне стало наконец отчего-то жутко».
Образ «подпольного человека» — это синтез «маленького человека», не наделенного никакими выдающимися чертами характера, и наполеоновских амбиций, завышенного самомнения. Однако герой довольно умен для того, чтобы искренне осознавать несообразность и абсурдность стремлений сделаться романтическим героем (да и образ его не по душе «подпольному» из- за однозначности и несостоятельности его в современных реалиях), поэтому он постоянно пытается эпатировать публику, читателей своей исключительной откровенностью. Здесь тщеславие, не имея других возможностей проявлять себя, косвенно обнаруживается в постоянном самообвинении, самоунижении. К тому же, считая «усиленное сознание» тем качеством, которое выделяет «подпольного» среди людей «обыкновенного человеческого сознания», обывателей, пытается реализоваться в самоуничижении и в глубине души гордится, что может говорить о себе такие вещи, в которых редкие люди могут себе признаться. Герой вполне осознает степень своего падения, но благодаря этому падению «парадоксалист» способен доказать, что он человек, а не «штифтик». И здесь же возникает очевидное различие между откровенностью Печорина и «подпольного»: первый стремится к объективности повествования, второй же желает прослыть неординарным, шокирующим своим поведением человеком. Манера речи героя Достоевского ориентирована на провокацию потенциальной аудитории, «подпольный» намеренно хочет поразить читателя «омерзительной низостью моей злобной глупости». Этим по большей части и объясняется то нездоровое удовольствие, о котором часто говорит автор записок: «…До того доходил, что ощущал какое-то тайное, ненормальное, подленькое наслажденьице возвращаться, бывало, в иную гадчайшую петербургскую ночь к себе в угол и усиленно сознавать, что вот и сегодня сделал опять гадость, <…> горечь обращалась наконец в какую-то позорную, проклятую сладость и наконец — в решительное, серьезное наслаждение! Да, в наслаждение, в наслаждение. <…> Я вам объясню: наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж сам чувствуешь, что до последней стены дошел…» Герой самостоятельно и осмысленно создает себе такие условия жизни, которые принесут ему страдания, приступы самоедства, ведь именно в страдании «подпольный» видит возможность развития. «Страдания — да ведь это единственная причина сознания. Я хоть и доложил вначале, что сознание, по-моему, есть величайшее для человека несчастие, но я знаю, что человек его любит и не променяет ни на какие удовлетворения». В основе страдания «подпольного человека лежит постоянный стыд за самого себя, в «сознании лучшего и в невозможности достичь его»89.
Если основой мироощущения Печорина является «театрализация», то основой жизни «подпольного человека» является «книжность». Он пытается жить по законам литературы: «Я знал, что говорю туго, выделанно, даже книжно, одним словом, я иначе и не умел, как «точно по книжке». Но это не смущало меня; я ведь знал, предчувствовал, что меня поймут и что самая эта книжность может еще больше подспорить делу». Герой постоянно надевает на себя чьи-то роли, чужие маски. «Цитатность «Записок…» объясняется тем, что герой хочет опереться на опыт культуры и не может этого сделать».90 Поведение Печорина может меняться, однако все это не выходит за рамки его собственно личности. Сочинитель «Записок» же все время старается казаться не самим собой. В ситуации встречи со школьными товарищами, когда «парадоксалист» пытается их догнать, отправляясь в публичный дом, главным является не сама эта история, а мысли героя, создаваемые по литературному образцу. Он хочет, чтоб молодые люди все вмиг поняли и осознали, стали «на коленях умолять о дружбе». «Подпольный» хочет пощечины, дуэли, хочет проявить себя как герой. В других своих мечтах он видит себя победителем, Мессией, Наполеоном, человеком в лавровом венке. Эти же фантазии он переносит и на жизнь, создает себе приключения, в которых сможет реализовать образ из грез. Тому подтверждением являются события из второй части «Записок из подполья». Характерным примером здесь может являться то, как герой вкладывает деньги в руку Лизе. Эта невероятная жестокость не присуща «подпольному», она книжная и искусственная. К ней герой прибегает для того, чтобы казаться романным «негодяем». Однако герой осознает и понимает свои запросы, он отдает себе отчет в том, что стремится к «литературности» жизни: «Черт знает что бы дал я тогда за настоящую, более правильную ссору, более приличную, более, так сказать, литературную!»
Таким образом, трагедией «подпольного» является потеря внутреннего стержня, неумение быть самим собой и полная неприспособленность к жизни.
Страх, стыд, гордость мешают ему комфортно чувствовать себя в обществе людей, в связи с чем срабатывает некоторый защитный механизм, и «подпольный» становится актером. Но воображаемая им реальность и подлинная жизнь не одно и то же, и потому все попытки «парадоксалиста» претворения его сценария в жизнь терпят неудачу.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Итак, подведем итоги последних трех параграфов.
В текстах «Герой нашего времени» и «Записках из подполья» сильно исповедальное начало. Оба произведения представляются в качестве исповеди центральных персонажей, однако, исповеди отличной от канонического жанра. Главным является то, что Печорин и «подпольный» не ощущают чувства раскаяния, а потому их откровения не приносят им душевного облегчения.
Целью составления «Журнала» и «Записок» является фиксация собственных мыслей. Печорин стремиться к максимальному познанию глубин собственной личности. Задача же «подпольного» состоит в своеобразном оправдании своего поведения, в доказательстве того, что он личность, мыслящий и рассуждающий человек.
Дневник Печорина ориентирован на себя. Герой стремится максимально точно описать особенности своего склада характера, а потому откровения его искренни и неподдельны. Печорин четко видит все свои положительные и отрицательные стороны. «Парадоксалист» же нуждается в публике, а потому мы можем обнаружить частое обращение к невидимой аудитории, публике. Это ставит под сомнение наличие искренности герое, потому как его главнейшая цель заключается в произведении определенного впечатления, эффекта.
Особенностью стиля Печорина является высокая степень описательности, язык его красив и точен. Язык же «подпольного» ближе к разговорной манере. В своих записях он стремиться шокировать читателя.
Определяющими качествами героев является «театрализация» и «книжность». И тот, и другой действуют не интуитивно, а обдуманно и осмысленно. Весь мир для Печорина, это театральное действие, в котором он является одновременно и режиссером и актером. Однако, по нашему мнению, актерство это не синонимично лжи и лицедейству: в различных ситуациях герой расставляет различные акценты, говорит с разной степенью искренности.
«Книжное» же сознание «подпольного» требует от героя поведения, которое не соответствует его натуре, а потому он вынужден притворяться, быть не самим собой. И хотя «парадоксалист» в большинстве случаев искренен по отношению к себе, анализирует себя с той же старательностью, что и Печорин, не всегда дает себе отчет в том, что игра его выглядит слишком ненатурально, а литературные маски никогда не станут его родным лицом. Игра Печорина вписывается в «живую жизнь», поведение «подпольного» вступает с ней в конфликт.
2.5Внутренние противоречия героев и парадоксальность мышления
Литературоведческая практика показывает, что наиболее значимыми для всего литературного процесса являются произведения многогранные, непростые для понимания и осмысления, а изучение сложных и неоднозначных характеров привлекают самых искушенных критиков и литературоведов.
Такими противоречивыми характерами, доходящими иногда до парадоксальных поступков и изречений, являются центральные персонажи
«Героя нашего времени» и «Записок из подполья». И Печорин, и «подпольный» не подлежат никаким категоричным оценкам, их невозможно назвать однозначно злыми или добрыми, нравственными или безнравственными. Одно очевидно — внутри их личностей происходят вечные метания, столкновение различных мотивировок и беспрерывная борьба с самими собой.
Сложность и глубина психики, поведенческих особенностей человека впервые наиболее ярко раскрыл М.Ю. Лермонтов. С первых страниц романа Печорин предстает перед нами человеком «странным»: «Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен… Да-с, с большими был странностями». Странность эта выражается и во внешности героя, и в манере поведения. А потом сам Печорин наедине с собой и со своими мыслями пишет:
«Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое будет ложно». Такое умозаключение неудивительно, ведь Печорин — человек, чьи духовные запросы не имеют границ, в ком силы «необъятные», и чье «сердце ненасытно». Но, чувствуя в себе огромный потенциал, умея достигать поставленных целей, Печорин проживает обычную жизнь обычного человека. Его тщательно спланированные действия зачастую не имеют нужного результата, а впоследствии теряют всякий для него смысл. Все свое духовное и интеллектуальное богатство герой растрачивает впустую, на те ситуации и тех людей, которые не дают его личности реализовать себя в полной мере.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
«Внешняя активность, подвижность, «любопытство Печорина — это жизнь мнимая, длящаяся по инерции»91. Все возвышенные чувства героя изживают себя в зародыше, а потому от него уходит «живая жизнь».
Так же обстоит дело и с «подпольным человеком». Через два десятка лет он осознает всю бессмысленность его поступков, их искусственность, выделанность: «от скуки сам себе приключения выдумывал и жизнь сочинял». Осознание этого необратимого процесса влечет за собой постоянную тоску, скуку. И инерция его, «то есть сознательное сложа-руки-сиденье», — результат отчаяния и принятия своего бессилия.
Как уже говорилось ранее, в Печорине все еще живет романтическое начало, а потому основной причиной разочарования героя является, с одной стороны, отсутствие идеальной содержательной наполненности. Отсюда вытекают циничные выпады героя против всякого идеального представления: «- Впрочем, кажется, в ее лице только и есть хорошего… А что, у нее зубы белы? Это очень важно! жаль, что она не улыбнулась на твою пышную фразу. — Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади». С другой стороны, духовная опустошенность сделала героя слабым перед неидеальной для романтического мироощущения реальностью.
Противоречия личности героя Лермонтова связаны и с тем, что стремление к самоанализу и аналитическое мышление приводят человека к потере внутренних естественных ориентиров, невозможности удовлетворения простой человеческой жизнью. Подобными чертами наделяет Достоевский и своего героя. Как и Печорин, «подпольный» не может удовлетвориться обыкновенным, тривиальным существованием. Его стремящееся к исключительности сознание так же отличается высокой степенью противоречивости. С.Г. Семенова в книге «Преодоление трагедии: «Вечные вопросы» в литературе» пишет, что иногда человек, болезненно нуждающийся в осознании исключительности своей личности, способен поступиться всеми благами, комфортом и спокойствием. Литературовед пишет: «Из одной потребности почувствовать себя существом, могущим поступать по-своему, а не как диктует ему чужая, даже самая «благая» воля, человек по самой своей натуре бывает неудержимо склонен поступать наперекор самому очевидному своему благополучию и счастью»92. Таким образом, «подпольный» отвечает крайностью, спасая и доказывая свою уникальность, возможность свободного выбора, даже и пусть наперекор собственной выгоде. Именно способность поступать так, как человеку вздумается, и есть та самая «выгодная выгода», «которая главнее и выгоднее всех других выгод и для которой человек, если понадобится, готов против всех законов пойти, то есть против рассудка, чести, покоя, благоденствия, — одним словом, против всех этих прекрасных и полезных вещей, лишь бы только достигнуть этой первоначальной, самой выгодной выгоды, которая ему дороже всего». При этом психологическая основа «злобы» героя раскрывает как раз стремление к этой «выгоде». Уязвленное самолюбие и осознание собственной беспомощности заставляет «подпольного» относится с явным и нарочно усиленным пренебрежением к тому, к чему его влечет. Так, не умея добиться расположения и уважения школьных товарищей, герой вслед за пониманием своей «униженности» специально, «назло» поступает так, чтобы открыто продемонстрировать свою независимость, самодостаточность и пренебрежение ко всему окружению: «Либо герой, либо грязь, средины не было». Не сумев сделаться героем, «подпольный» осознанно и целенаправленно опускает себя на самое «дно».
В «Герое нашего времени» это относится скорее не к Печорину, а к его антагонистам. Так, жертвой уязвленного самолюбия является Грушницкий: об этом говорят и его собственные поступки, да и об этом свидетельствует сам Печорин. Молодой человек демонстративно выказывает презрение к чинам и званиям, противопоставляет себя высшему обществу, как и подобает герою- романтику: «Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?» Но как только Грушницкий производится в офицеры, меняет драпировку, сразу стремится покрасоваться, утвердиться, показаться в свете. Продолжая рассматривать героев с точки зрения их внешнего облика и предпочтений, можно обнаружить очевидную разницу между Грешницами и Печориным. В одежде автора «Журнала» прослеживается тонкий вкус, любовь к изысканным нарядам, некоторое щегольство. В то же время Печорин может быть и безразличным к внешнему виду, что свидетельствует о том, что герой одевается не для других, а для себя и лишь в своих интересах. Печорину не свойственно самоутверждение в обществе за счет внешности, состояния, воспитания и манер. В сущности говоря, самоутверждение ему не свойственно в целом.
Подробно о сущности контрастов и противоречий в поведении героя рассуждает А.П. Скафтымов в статье «Записки из подполья» среди публицистики Достоевского»93. Исследователь творчества Достоевского на примере эпизода проводов Зверкова объясняет сущность «странного» поведения «подпольного». Сначала герой пытался поразить товарищей своим «благородством», но здесь его тщеславие не получило чувства удовлетворения, и моментально появилась озлобленность и демонстративное пренебрежение.
В данном контексте необходимо ввести слово «парадокс». «Парадокс — одна из категорий поэтики Достоевского, которая характеризует внезапное изменение понятий и явлений к противоположным значениям»95. Парадокс проявляет себя в качестве основной характеристики противоречивости героя и в «Записках из подполья», и в «Герое нашего времени», иллюстрирует конфликт внутренних, отчасти романтических, запросов и несоответствующей им действительности.
Так, парадоксы «подпольного» — не шалости раздраженного и обидчивого болтуна, закрытого в своем мирке, «норке», «углу», «подвале», а новое откровение человека о самом себе. Сознание «несчастной мыши», одиноко доживающей свой век в «вонючем подполье» — это сознание общечеловеческое, типическое. Здесь «подполье» понимается как идейное пространство, в котором личность противопоставляет себя всему миру, обосновывая это противопоставление критикой общественных идеалов прогресса и всеобщего блага. Именно отсюда вытекает философия вседозволенности и крайнего индивидуализма.
Безусловно, впервые такое мироощущение мы наблюдаем у Печорина. Выделяя из себя из общей массы, герой не чувствует никаких санкций против его «экспериментов» и наблюдений над другими людьми: после его вмешательства ломаются жизни Мэри, «честных контрабандистов», убит Грушницкий, Бэла, Азамат и их отец. Изучение внутренней жизни героя — это, по мнению Печорина, единственный возможный путь познания мира, высшее торжество «усиленно сознающего» себя человека. Однако при всем этом герой остается несчастным, ни чувство власти, ни «насыщенная гордость» не приносят Печорину спокойствия и удовлетворения, и, таким образом, он страдает от собственной философии.
Такую же «жертву» идеи о вседозволенности «сознающих» людей рисует Ф.М. Достоевский. Однако перед нами герой еще более противоречивый и сложный для понимания. Одновременно тщеславный и себялюбивый, «подпольный» предстает пред читателями как человек, вечно себя стыдящийся и ненавидящий. Одной из главных черт героя является его беспрерывная рефлексия. Он верит в существование «высокого и прекрасного», но по закону «усиленного сознания» оно становится объектом его рассмотрения, подвергается расщеплению и, таким образом, перестает быть идеалом. Именно из-за этого в минуты желания броситься в «высокое и прекрасное» «парадоксалист» одновременно понимает, что не может быть достойным его. От этого герой склоняется к другой крайности — «погружался в темный, подземный, гадкий — не разврат, а развратишко». В свою очередь и сам «развратик», «неприглядные деяния» «подпольный» также подвергает анализу, что тоже приводит к размыванию их границ. В мире героя нет ничего прочного, четкого.
Подобно Печорину, который эстетизирует зло, а следовательно, исключает его определенность и абсолютность, в понимании «подпольного» отсутствуют представления о «добре» и «зле», поскольку две эти категории являются для него относительными, отвлеченными: «Чем больше я сознавал о добре и о всем этом «прекрасном и высоком», тем глубже я и опускался в мою тину и тем способнее был совершенно завязнуть в ней.». Эта путаница вызывает у героя Достоевского постоянные душевные муки, доводящие его до парадоксальных поступков, до самообругивания, вызывает у «подпольного» желание стать еще хуже, еще гаже, в чем он, по законам его философии, видит и некоторое «наслаждение»: «Я до того доходил, что ощущал какое-то тайное, ненормальное, подленькое наслажденьице возвращаться бывало в иную гадчайшую петербургскую ночь к себе в угол и усиленно сознавать, что вот и сегодня сделал опять гадость, что сделанного опять-таки никак не воротишь, и внутренно, тайно грызть, грызть себя за это зубами, пилить и сосать себя до того, что горечь обращалась, наконец, в какую-то позорную, проклятую сладость и, наконец, в решительное, серьезное наслаждение! Да, в наслаждение, в наслаждение! Я стою на том «. Этот парадокс означает, что осознаваемое «унижение» может перестать быть одним лишь страданием.
«Подпольный» прекрасно понимает, что унижение, злоба его бессмысленны и смешны, а потому постоянно чувствует стыд за самого себя. Чтобы ослабить это чувство, кроме того, чтобы окружающие не могли его разглядеть, «парадоксалист» начинает вести себя «странно», эпатажно, вызывающе. Вспомним, как герой испытывает страшную неловкость за желтое пятно на панталонах, а потом самого себя ругает за эту самую неловкость: «Я предчувствовал, что одно уже это пятно отнимет у меня девять десятых собственного достоинства. Знал тоже я, что очень низко так думать». Мнительность и болезненное отношение ко всему, что может оскорбить его самолюбие («… я тщеславен так, как будто с меня кожу содрали, и мне уж от одного воздуха больно») вызывает в душе «подпольного» агрессию, желчь. Он пускается в оскорбления, пытается «тонко» и язвительно уколоть Зверкова и компанию. Такими образом, в душе «подпольного», в чьем основании уже заложен сам парадокс, сосуществуют два чувства: с одной стороны, он всеми возможными способами пытается удовлетворить свое больное, мы бы даже назвали его нарывающим, самолюбие в сочетании со стремлением шокировать публику, а с другой, — его постоянные размышления связаны с критикой своего поведения и эмоций, что доводит героя до ненависти к себе. В Печорине же это отсутствует. Действия героя Лермонтова не выглядят искусственно и не направлены на затягивание дыр в своем израненном самолюбии: психологическое самочувствие Печорина в этом плане удовлетворительно и не требует различных актов самореализации. В оценке своего поведения он холоден и беспристрастен: «Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия.»
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Но на этом ряд противоречий героев не исчерпывается. Еще с древности считается, что гармоничным человек является тогда, когда его телесно- духовный центр — сердце — находится в гармонии с разумом. В «Записках из подполья» и в «Герое нашего времени» мы наблюдаем диалектику этих двух начал в человеке. Однако они разные по качеству: у Лермонтова «сердце», «чувство» связаны с эмоциональными переживаниями героя, а у Достоевского они же связаны с религиозно философской проблематикой.
В Печорине мы видим «сердечные» порывы, одному из них («во мне два человека») они свойственны в наибольшей степени, но он не дает им власти над своим сознанием. Печорин борется с самим собой, поскольку чувство делает «процесс познания и самопознания пристрастным, т.е. субъективным»96. В герое постоянно проявляется потребность любить и быть любимым: «…если б все меня любили, я в себе нашел бы бесконечные источники любви». Но она давится всеми силами рассудка, делая, таким образом, из рефлексии некоторую «цензуру сознания»97. Печорин со временем пришел к тому, что признал все чувственное непригодным для жизни, а потому стал искать другие возможные типы поведения. Отрезав в себе живые движения души, герой иногда тоскует о «жалкой привычке сердца», и «однако, приятно, что я могу плакать».
«Подпольный» тоже испытывает какое-то облегчение от воспоминания о том, что в нем было «настоящее чувство» к Лизе. Под маской злобы и бунта герой прячет в себе стремление к «добру», «любви», «жалости», но найти им выхода он не может. Близость с другим человеком парадоксально воспринимается им как слабость. И как Печорин, он тоже считает чувство непригодным. В ночном разговоре с Лизой мы узнаем ту же игру, что вел Печорин с Мэри. Их воодушевляет чувство влияния на чужую душу, поиск их секретов и умение предугадать дальнейшие реакции. Их «увлекает игра». Но одновременно с этим герои постепенно начинают что-то испытывать к своим «жертвам». «Подпольный» признает, что «не одна игра» его увлекала, а Печорин говорит, что был готов упасть перед Мэри на колени и просить ее руки.
Также вспомним сцену погони за Верой. Получив от нее прощальное письмо, Печорин «как безумный выскочил на крыльцо, прыгнул на своего Черкеса, которого водили по двору, и пустился во весь дух по дороге в Пятигорск». Именно в этом эпизоде мы видим героя, которым движет не сила разума, тяга к собиранию «впечатлений», а «сердце», понимающее, что упускает нечто важное: «При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете, дороже жизни, чести, счастья!» Печорин в минуту сильных переживаний потерял самоконтроль над собой. Но после, когда он некоторое время пролежал на земле, прорыдался, к нему снова стало возвращаться привычное состояние. «Чего мне еще надобно? — ее видеть? — зачем? не все ли кончено между нами? Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться».
Так и рассудок «Подпольного» отказывается видеть дальнейшие перспективы в отношениях с Лизой. После жаркой, пренебрежительной, самолюбивой и истерической исповеди, после унижения девушки из-за оскорбленной и уязвленной гордости, мы видим такое же поведение, как и у Печорина. Лиза ушла. И тут же бедный «парадоксалист» понимает, что «эта жестокость была до того напускная, до того головная, нарочно подсочиненная, книжная, что я сам, не выдержав даже минуты…. Со стыдом и отчаянием бросился вслед за Лизой». Снова возможность упустить любовь открывает в литературном герое его истинное лицо, не прикрытое его философией.
«Подпольный» бежит за девушкой, хочет «упасть перед ней, зарыдать от раскаяния, целовать ее ноги, молить о прощении». Но постепенно он остывает, разум его холоднеет и он, как и Печорин, начинает задавать себе вопросы и приходит к пониманию бессмысленности этой погони, к осознанию того, что его самолюбие никогда не даст ему полностью погрузиться в чистые человеческие чувства: «Разве я не возненавижу ее, может быть, завтра же, именно за то, что сегодня целовал ее ноги? Разве дам я ей счастье?»
Все это возвращает нас к теоретической главе «Записок» — «Подполью». Там герой заявляет, что «в минуту самой сильнейшей желчи, постыдно сознавал в себе, что я не только не злой, но даже и не озлобленный человек, что я только воробьев пугаю напрасно и себя этим тешу. У меня пена у рта, а принесите мне какую-нибудь куколку, дайте мне чайку с сахарцем, я, пожалуй, и успокоюсь. Даже душой умилюсь, хоть уж, наверно, потом буду вам на себя скрежетать зубами и от стыда несколько месяцев страдать бессонницей. Таков уж мой обычай». Утрата веры в «прекрасное и высокое», отказ от любви и добра героев сводится к еще более глубоким проблемам. Так, мы переходим к следующему параграфу нашего сопоставления, а также к философским поискам смысла бытия, к представлениям героев об устройстве вселенной и их бунте против нее.
2.6Философские аспекты нравственных исканий героев
«Современная мысль … дошла до возможного рубежа и осматривается, роется кругом себя, сама осознает себя. Почти всякий начинает разбирать, анализировать и свет, и друг друга, и себя самого. Все осматриваются и обмеривают друг друга любопытными взглядами …Люди рассказываются, выписываются, анализируют самих же себя перед светом, часто с болью и муками … анализ не щадит и самих анализирующих»98, — пишет Достоевский в 1847 году. Однако процесс безостановочной рефлексии, напряженного анализа внутренних «движений души», а отсюда и прогрессирующих философских течений, описанный Достоевским, начался еще в 30-х годах. Именно с этой темой М.Ю. Лермонтов вошел в русскую поэзию, и именно эту тему он разрабатывал в своей прозе.
В сущности, «Герой нашего времени» — это первый роман, где центрального персонажа занимает «решение вопроса». Одним из китов, на которых стоит представление Печорина о мироздании, является поиск истины, поиск ответов. Суть же вопроса заключается в попытках определить цель и смысл жизни человека, его назначение. Печорин — не только сторонний наблюдатель, но и активный участник и даже творец, создатель, зачинатель некоторых «событий», ситуаций. Перед нами герой-экспериментатор, стремящийся философски осмыслить опыт, который ему преподносит жизнь.
Невзирая на то, что генерализирующую цель в жизни Печорин так и не нашел, неверно говорить, что он ведет бесцельный образ существования. Более всего героя занимает процесс решения загадок природы и возможностей человека. Именно отсюда и вытекает нескончаемая цепь нравственно- философских экспериментов, которые он проводит над собой и другими.
С этим связана и еще одна проблема, волнующая Печорина, а именно «самопостроение себя как личности, так или иначе соизмеряющей свое поведение с неведомым герою »99. На страницах «Журнала» герой неоднократно затрагивает тему свободы как главной для него ценности, того, ради чего все земные блага меркнут и теряют свою притягательность. Печорин спрашивает себя: «Отчего я так дорожу ею? что мне в ней?.. куда я себя готовлю? чего я жду от будущего?». И пусть ни на один из вопросов герой не нашел четкого ответа, все же само их наличие говорит о многом. Как уже было сказано прежде, Печорина наиболее всего интересует развитие своей личности, совершенствование своего духовного начала, а потому он постоянно занимается воспитанием своей воли как деятельной и творческой стороны человека. Свою волю он испытывает не только во взаимоотношениях с другими людьми (часто в их подчинении себе), но и для проникновения в сущностные глубины их личности. Печорин обладает великолепным чутьем и проницательностью, благодаря чему он создает ситуации, в которых его «подопытные» проявляют себя тем или иным образом. Герой проверяет, испытывает людей на прочность, на честность, на то, насколько каждый из них свободен. Так, Печорин мастерски снимает с Грушницкого его трагическую маску, лишает его романтического пафоса не только для того, чтобы развеять скуку, но и для того, чтобы пробудить в молодом человеке его человеческое ядро: «Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему…», «вспомни — мы были когда-то друзьями…» Печорин выстраивает ситуацию таким образом, что человек способен действовать свободно, без давления со стороны своего оппонента.
Однако важно отменить, что отчасти благие намерения и стремления Печорина осуществляются совершенно не гуманными средствами. Мы уже говорили, что понятия добра и зла в герое смешаны, а потому в своих действиях он ориентируется не на бытующую мораль, а на собственные представления о ней. Характерен фрагмент: «Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого роду чувство кипело тогда в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить как собаку, ибо раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса. Я несколько минут смотрел ему пристально в лицо, стараясь заметить хоть легкий след раскаяния. Но мне показалось, что он удерживал улыбку…» Собственно, за эту улыбку Грушницкий и поплатился. Печорин, безжалостно вторгаясь в чужие жизни, вмешиваясь в чужие судьбы со своим собственным мерилом всех вещей, часто приносит людям больше страданий, чем «выгод». Жертвами своеволия Печорина становятся и Мери, и Бэла, и несчастный Грушницкий, и Вера, и слепой со старухой, и многие другие обычные люди.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Проблема Печорина в том, что его совершенно необычное мировосприятие, независимость его мышления переходят в ничем не ограниченный индивидуализм. В попытках изменить мир, в сопротивлении обычному «ходу дел» герой ориентируется только на свое собственное «Я». Именно такое мироощущение позволяет герою относиться к людям как «к цветкам», которые можно выбросить «на дорогу», как к пище для своего «ненасытного сердца». Не зря сам герой ассоциирует себя с Вампиром из повести Дж. У. Полидори, главной герой которой по своей прихоти погубил немало честных девушек, совращенных и опозоренным им, что уж говорить о том факте, что для продолжения жизни Вампиру просто необходимо насыщаться кровью других людей. Учитывая лишь собственные желания, Печорин апеллирует к индивидуализму человека как «мере всех вещей». Отрицая в себе все, что навязывается обществом, нормами морали, которые ограничивают его личностное начало, герой считает, что спасает в себе то самое человеческое ядро. Он создает модель нового мироздания, где действуют только субъективные мерки и установки. Однако сам Печорин не воспринимает индивидуализм, хоть он и является основой его философии и мировоззрения, как истину в конечной инстанции. Подвергая все анализу, сомнению, герой еще способен испытывать настоящие чувства: «Я скакал, задыхаясь от нетерпенья. Мысль не застать уже ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце! — одну минуту, еще одну минуту видеть ее, проститься, пожать ей руку… Я молился, проклинал плакал, смеялся… нет, ничто не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете — дороже жизни, чести, счастья!», «Возвратясь домой, я заметил, что мне чего-то недостает. Я не видал ее! Она больна! Уж не влюбился ли я в самом деле?..» И, конечно, тягу его к людям не скрыть никакими масками гордого циника.
Все это получило развернутое отображение в творчестве Ф.М. Достоевского. В основе убеждений «подпольного человека» находится идея «самостоятельного хотения»: «С чего это непременно вообразили они, что человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо — одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела». По мнению «парадоксалиста», любое поведение человека будет оправдано его своеволием, его собственным желанием. Подобно Печорину герой сознательно встает на путь индивидуализма, путь эгоизма. Однако такое мироощущение в «подпольном» продемонстрировано более ярко и менее привлекательно. На станицах своих
«Записок» герой, дискутируя с выдуманным собеседником, подвергает самой серьезной критике все самые известные философские направления тех времен. Согласно некоторым учениям, которые в России поддержал Н.Г. Чернышевский, человек — это «разумный эгоист», но в основе своей добрый и разумный, и, следовательно, зло не выгодно для него, а потому различные столкновения можно предотвратить и создать совершенный и идеальный мир:
«Вы скажете, что это было во времена, говоря относительно, варварские; что и теперь времена варварские, потому что (тоже говоря относительно) и теперь булавки втыкаются; что и теперь человек хоть и научился иногда видеть яснее, чем во времена варварские, но еще далеко не приучился поступать так, как ему разум и науки указывают. Но все-таки вы совершенно уверены, что он непременно приучится, когда совсем пройдут кой-какие старые, дурные привычки и когда здравый смысл и наука вполне перевоспитают и нормально направят натуру человеческую. Вы уверены, что тогда человек и сам перестанет добровольно ошибаться <…> Тогда-то, — это все вы говорите, — настанут новые экономические отношения, совсем уж готовые и тоже вычисленные с математическою точностью, так что в один миг исчезнут всевозможные вопросы, собственно потому, что на них получатся всевозможные ответы. Тогда выстроится хрустальный дворец. Тогда… Ну, одним словом, тогда прилетит птица Каган…» «Подпольный человек» резко выступает против этой теории, так как она не учитывает систему индивидуальных черт и интересов человека, не дает ему права выбора, а ведь человек по природе своей непредсказуем и живет, действует не «по бумажке». Как и Печорин, «подпольный» знает, что каждый человек уникален, что в каждом живет своя собственная «выгода». Однако, в отличие от Печорина, герой Достоевского не нацелен испытывать людей, выявлять их природную сущность и пробуждать «человечность», но, как и он, пытается сохранить свою особенность, уникальность и неповторимость, «неисчерпаемость и непредсказуемость ее свободного выбора»100. Но если герой Лермонтова идет наперекор общественному мнению, не стремится соответствовать устоявшимся социальным нормам, то герой Достоевского способен идти наперекор собственным желаниям, лишь бы утвердить свое право на «самостоятельное хотение». «Хотение» для «Подпольного» — «проявление всей жизни, всей натуры человека, и сознательной и бессознательной, с ее свободой и своеволием». Так, «парадоксалист» осознанно закрывается в «подполье». Именно в этом жесте заключается бунт героя, он «ищет свободу в сознательной изоляции от общества, в злостном неучастии»101.
Возникший мотив бунта «подпольного человека» связан с нежеланием жить по законам мироздания, по правилу «дважды два четыре». Лев Шестов, характеризуя такую позицию, пишет: «Наряду с декларацией прав человека перед обществом (гуманностью) к нам занесли и декларацию бесправия перед природою»102. Герой не согласен жить по законам моральной арифметики и поэтому выступает против рассудка, против регламентации. Жизненные убеждения Печорина тоже можно назвать бунтом, ведь его индивидуализм далек от прагматизма: все свои уже имеющиеся блага (деньги, статус, привлекательность) он отвергает как ненужную мишуру. Герой настроен против торжествующей несправедливости, мелочности людей, «масочности». Таким образом, Печорин, а вслед за ним и «подпольный» в своем бунте, выразившимся в крайнем индивидуализме, имеют цели благие и высокие, но оба используют неправильные средства, идут не тем путем к достижению своей цели. Лев Шестов пишет: «У человека есть, должна быть неизмеримо большая, качественно иная свобода: не выбирать между добром и злом, а избавить мир от зла … Свобода не выбирает между злом и добром: она истребляет зло, превращает его в ничто…»103 Но свобода, перешедшая в бессмысленный и своевольный бунт, не принесет никаких плодов, она ведет лишь к нравственному уродству и уходу в «подполье».
И так, пытающиеся освободиться герои, освобождаются только на реально-бытовом уровне, оказываясь в то же время несвободными на бытийном. Свободные в своем понимании, они несвободны в философском смысле. И здесь встает очень важный вопрос для героев и их создателей: есть ли что-то, что может ограничить волю человека, что-то высшее? Все поставленные Печориным и «подпольным» опыты, эксперименты, все их страдания — это попытки разрешить эту проблему.
Но результат предпринятых героями попыток не оправдывает их надежды и ожидания. Хоть герой Лермонтова и не желал причинить никому «зла», в результате действий Печорина гибнут люди, их душа покалечена и уязвлена. Так же и попытки «подпольного» доказать важность своего индивидуалистического «Я», показать людям, что он не «органный штифтик», приводят его только к уходу в «подполье», в котором он просидел двадцать лет, прежде чем понял весь содеянный им ужас: «А вот посадил бы я вас лет на сорок безо всякого занятия, да и пришел бы к вам через сорок лет, в подполье, наведаться, до чего вы дошли? Разве можно человека без дела на сорок лет одного оставлять?», «Вру, потому что сам знаю, как дважды два, что вовсе не подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но которого никак не найду! К черту подполье!» И так перед нами появляется тема «предопределения» и «потребности веры в Христа».
А.И. Журавлева в статье «Лермонтов и Достоевский», рассуждая о самопознании человека, пишет, что ввиду различных аспектов этого процесса могут быть разными и «эксперименты»104. Литературоведом выделяются два типа эксперимента. В одних ситуациях экспериментатор исследует психологию других людей или свою собственную. В других — целью эксперимента является возможность личности ориентироваться в мире, определить свое место в нем и «испытать меру своей свободы или зависимости от каких-то не человеком установленных законов и связей»105. Так, тема судьбы, предопределения нередко возникала в лирике Лермонтова и часто воспринималась им как что-то могущественное, даже злое, что нельзя преодолеть и с чем зачастую нельзя примириться. Эта же тема возникает и в романе «Герой нашего времени» и тоже рассматривается в нем с трагической стороны. Сам Печорин возлагает на себя роль «топора», тем самым оправдывая все свои плохие и жестокие поступки. Пытаясь найти свое «предназначение», реализовать «силы необъятные», герой причиняет многим людям боль, считая это проверкой их характера. Становясь таким образом посредником между судьбой, высшими силами и человечеством, «он желает знать ее [судьбы] волю и сообщать ее другим или же — действовать от ее имени и по ее »106. Большую часть своей осознанной жизни герой пытается ответить на тревожащие его вопросы: решен ли заранее его жизненный путь и путь человека в целом или же нет, волен ли человек в своем выборе или лишен его? Целью Печорина является не победа над судьбой, доказательство своего могущества. Печорин судьбу исследует, пытается постичь ее законы и принципы. Это касается, прежде всего, отношения героя к смерти: «Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!». Но Печорин не может жить вслепую, молча вверяя свою жизнь предопределению. Ему важно знать все, вплоть до часа и места своей предчувствуемой смерти. В поиске истины герой отдает всего себя, все свое чувство, весь разум, потому что именно от нее зависит смысл бытия и миссия человека на земле. Печорин не только не избегает смертельных опасностей, но настойчиво их ищет — иногда осознанно, иногда инстинктивно. В попытках узнать свою участь, герой неоднократно жертвует своей жизнью: во время ночного свидания с Ундиной, дуэли с Грушницким, пленения казака, похищения Бэлы. Собственная жизнь для героя не представляет как таковой ценности — все его желания устремлены к раскрытию секретов мироздания. И в этом он отчасти фанатичен, азартен. Познавая судьбу, Печорин и добивается той самой внутренней свободы. Но человек не может быть свободен полностью, он всегда будет чем-то ограничен (будь то социум или собственные рамки). Гипотетически, «свободный» человек способен сделать все, что находится в пределах его физических и интеллектуальных возможностей, но разумный человек осознает потребность или невозможность тех или иных действий, ситуаций. А потому, если исключить все случаи, воспринимаемые им как неприемлемые, все, что останется и есть настоящая свобода конкретного человека. Именно понимание свободы как «осознанной необходимости» делает Печорина причастным к будущему философскому учению — экзистенциализму.
В главе «Тамань» герой раскрывается с романтической стороны, демонстрируя исключительные человеческие качества. Как и контрабандисты, Печорин противостоит внешнему миру со своими нормами и принятыми порядками. Так, душою герой Лермонтова, конечно, тянется к романтически- преступному миру, но характеры Янко, Ундины и слепого мальчика в целом лишены романтического ореола и изображаются объективно. Но Печорин стремится отыскать идеал, а в противозаконной жизни контрабандистов много отрицательных сторон: алчность, нечестность, возможность предательства. Фраза, заканчивающая главу, упоминание о «мирном круге честных контрабандистов», определяет сущность суждений Печорина о мире. Печорин старается относиться к «злу» с философской точки зрения, принимать его неотвратимость, фатальность, естественность. И тут в сознании героя происходит переворот, целью которого является искоренение романтических стремлений рассудочным фатализмом.
По сути своей, «подпольный человек» — это поздний романтик, романтик века победившего капитализма, т.е. во многом предшественник того литературного течения, того мировоззрения, которое позже назовут экзистенциализмом. Романтизм «парадоксалиста» демонстративно аморален, низок и имеет даже эстетическое значение. Герой стремится поразить читателя своим цинизмом мысли и слога. Это отсылает нас к эстетизму Печорина, который поэтизирует зло, когда он выступает в роли «демона». Но если эстетизм Печорина еще может привлечь читателя, то «подпольного человека» Достоевский рисует жалким и гадким в его бунте, протесте против жизни.
«Подпольный человек» стремится к абсолютной духовной свободе, своевольному решению вопросов мироздания, к доказательству права отрицать авторитет закона и социальных условностей. Для «Парадоксалиста, тоже во многом фанатичного, его идеи становятся болезненной страстью. О своей болезни герой говорит в «Записках» неоднократно; недаром у него болит печень, потому как именно печень не дает организму отравить самого себя. Эту метафору Достоевский использует для подчеркивания ошибочности суждений персонажа, его заблуждений. «Подпольный» страдает духовно, он не в силах обрести мир и спокойствие своей души. Верный путь, а именно принятие своим сердцем Христа, несчастный герой увидеть не может.
«Парадоксалист», еще не понимающий Творца, не может выявить сущность своих страданий. Вторая часть «Записок» может напомнить библейскую историю об Иисусе и блуднице Марии, которой были отпущены содеянные ею грехи за раскаяние и безмерное страдание. Покаяние для нее явилось перерождением, и после Мария встает на путь добра и праведности, верно следуя за своим учителем. В отношениях героев Достоевского в роли Иисуса выступает «парадоксалист». Но вместо спасения души грешницы он старается получить власть над Лизой. «Подпольный» не оценил духовный потенциал девушки, сумевшей раскрыть всю величину страданий и заблуждений героя. «Подпольный» не находит возможности изменить себя: «Я упражняюсь в мышлении, а следовательно, у меня всякая первоначальная причина тот час тащит за собой другую, еще первоначальнее, и так далее в бесконечность». Индивидуализм рождается из-за обиды не только на людей, но и на провидение или же саму природу с ее непреложными законами (символ стены), которая создала его столь беспомощным, ограниченным и слабым. При помощи истории «подполья» Ф.М. Достоевский говорит не только о важности веры в Христа, но и показывает страшную картину безбожной жизни человека, считает невозможной любую идею «свободного хотения» и гордыни; Достоевский не принимает индивидуализм Печорина, носящий и некоторые благородные цели.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Описывая судьбу «подпольного человека», Достоевский не зря ориентировался на «Героя нашего времени». По нашему мнению, для Достоевского отрицание духовных, христианских догм и замещение их рационализмом неприемлемо и ошибочно: «Всякое сознание болезнь». Стоит обратить внимание на детство героя «Записок». С ранних лет он невзлюбил своих одноклассников за их насмешки и колкости, а по мере взросления, развития своего интеллектуального потенциала посредством книг стало появляться и чувство презрения: «…меня уже и тогда изумляли мелочь их мышления, глупость их занятий, игр, разговоров. Они таких необходимых вещей не понимали, такими внушающими, поражающими предметами не интересовали, что поневоле я стал считать их ниже себя». Вероятно, «подпольный» именно из-за уязвленного самолюбия выискивал изъяны у своих товарищей, преувеличивал их недостатки и закрывал глаза на достоинства. Такая тяга к преувеличениям возникла из-за врожденной повышенной чувствительности героя, сильно развитого воображения и из-за того, что Достоевский называет «излишним сознанием». В книге «Киргегард и экзистенциальная философия» Шестов большое внимание уделяет философскому осмыслению рационализма. Он развивает мысль, что изначально в сотворенном Богом мире зла не было, не было греха, от которого зло и пошло. Несчастья, страдание и грех появились тогда, когда человек вкусил плод с древа познания: «в сотворенном мире не все добро, в сотворенном мире — и именно потому, что он сотворен, — не может не быть зла, притом много зла и зла нестерпимого»107. Достоевский считает, что истина не может быть отыскана и оправдана человеческим разумом, позиция «все подвергать сомнению» первоначально не имеет никакой положительной программы. По мнению Шестова, чтобы «обрести веру, нужно отказаться от разума»108, однако, по нашему мнению, позиция Достоевского менее радикальна, но все же в стремлении понять мир при помощи рацио он видел много опасного, искушающего: «Если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться с Христом, нежели с истиной»109.
2.7Герой — антигерой в системе авторского мышления «Записок» и «Героя нашего времени»
Последним, завершающим этапом нашего сравнительного анализа является рассмотрение оппозиции «героя» и «антигероя» в контексте произведений М.Ю. Лермонтова и Ф.М. Достоевского.
Для начала следует обратиться к словарям. В слове «герой» Ожегов усматривает несколько значений:
1.Человек, совершающий подвиги, необычный по своей храбрости, доблести, самоотверженности. Герои Великой Отечественной войны. Г. труда. Главное действующее лицо литературного произведения. Г. трагедии. Г. романа. чего. Человек, воплощающий в себе черты эпохи, среды. Г. нашего времени. кого-чего. Тот, кто привлек к себе внимание (чаще о том, кто вызывает восхищение, подражание, удивление). Г. дня. В сущности, все эти значения прописываются и во многих других словарях. Принципиальным для нас является многозначность слова, заключающая в себе противоположные друг другу смыслы: с одной стороны, герой — это человек исключительный, выделяющийся на фоне окружения своими качествами, а с другой, героем может называться и человек заурядных качеств, представитель «большинства».
И действительно, большинство исследователей «Героя нашего времени», говоря о сложности и противоречивости образа Печорина, апеллируют к обоим значениям. Для самого писателя образ Печорина лишен всякой однозначности: он описывает и героя эпохи, «сына века», и уникального молодого человека, контрастирующего со своим окружением. Изначально Лермонтов думал дать другое название своему тексту — «Один из героев нашего времени». В нем подчеркивается роль персонажа как представителя всего своего поколения, являющегося его частью, его примером/образцом. К первому значению отсылает нас и само предисловие к роману: «Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии».
К другому же значению слова «герой» отсылает нас весь текст произведения. Печорин на фоне всех других персонажей выделяется своим исключительным умом, хитростью, умением говорить и вести себя в обществе. Также мы не наблюдаем ни одной ситуации, в которой герой струсил или проявил малодушие; наоборот, он храбро ведет себя в главе «Фаталист», смело смотрит в глаза смерти и различным опасностям (дуэль, погоня за Казбичем).
Нетрудно заметить, что сам образ Печорина соткан из противоречий. Он человек высоких духовных запросов, безграничной энергии и жажды жизни. И все это не пошлость, не наивная мечтательность. Печорин целеустремлен и подходит к совершению различных поступков вполне осмысленно. После он без всяких увиливаний анализирует своим мысли, действия, причем анализирует и с нравственной стороны, и если надо, подчеркивает, что поступает не самым лучшим образом по отношению к другим людям. Печорин стремится познать мир и его устройство, определить место человека в нем; к тому же мысль его свободна, а действия не ограничиваются законом социума и его устоями. Как правило, все это характеризует натуру героическую, стремящуюся к действиям и победам. «Печорин — деятель не только по натуре, но и по убеждению»110: «В чьей голове родилось больше идей — тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен умереть или сойти с ума…». Печорин как раз и является этим «гением», но «гением», чьи возможности не способны реализоваться в «безгеройной» реальности.
Безусловно, «чистым» «героем» Печорин не является в обоих случаях. На страницах романа он выступает и обычным и не обычным человеком одновременно, и офицером, и Вампиром. Печорин непонятен многим другим людям, он шокирует публику своим поведением, а многие его поступки абсурдны и нелогичны. Это не дает нам право называть его «представителем» всего общества. В то же время, трудно назвать Печорина героем, потому что его поступки не приносят никому толка, а лишь боль и неудобство. Разумеется, Печорин -личность поэтическая, творческая, но во многих жизненных ситуациях проявляющая себя циником, наглец. А потому наверняка сказать невозможно, какое именно определение слова «герой» Печорин реализует.
«Печатью мужественности, даже героизма отмечено его ни перед чем не останавливающееся отрицание неприемлемой для него действительности», которому он не изменил до конца жизни. Но в то же время Печорин не способен совершить что-то стоящее, его реализующее, он умирает так и не совершив того, что мог бы совершить. А это приближает его к жизни «большинства».
В «Записках из подполья» Достоевский сохраняет неоднозначное определение центрального персонажа. Однако здесь постановка проблемы героя, получившего статус «антигероя», приобретает новое осмысление. Как уже известно, сам Достоевский видел значимость «Записок» в том, что в них он «впервые вывел настоящего человека русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону…», тогда как до этого писателями изображалась жизнь «исключений». Не «герой», то есть «антигерой» — это самоопределение «подпольного», которым он заканчивает свои записи: «В романе надо героя, а тут нарочно собраны все черты антигероя».
В литературном энциклопедическом словаре дается такое определение понятия «антигерой»: «АНТИГЕРОЙ, тип литературного героя, лишенный подлинных героических черт, но занимающий центральное место в произведении и выступающий в той или иной степени «доверенным лицом» автора; условно вычленяется в типологии литературных характеров XIX-XX вв.» К этому термину часто будут обращаться модернисты XX века, однако первым в своем творчестве использовал его именно Ф.М. Достоевский. Писатель «указал на новизну главного персонажа своей повести, мыслил его как антипода и одновременно как несостоятельного «конкурента» традиционных положительных героев»111. Своим персонажем Достоевский продолжает ту же линию «байронических персонажей», однако уже не способных «героически» сопротивляться окружающей действительности. В. Бирюков называет текст «Записок из подполья» «неприятным», потому как «подполье» иным быть не может112. Проблему неоднозначности личности
Печорина Достоевский решает более радикально: его персонаж, являясь героем в качестве представителя своей эпохи, находится не на стыке понятий «герой» и «не герой», а на стыке «антигероя» и «не антигероя» в философском смысле. Все мыслители индивидуализма расцениваются писателем отрицательно, а потому образ Печорина трансформируется в «неприятный» образ «подпольного». Таким образом, Достоевский высказывает свое мнение к таким героям как Печорин, призывает не обманываться их внешней «притягательностью». Важно отметить, что Печорин не дает себе подобных характеристик, тогда как «антигероем» «подпольного» называет он сам».
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Л.П. Ельницкая называет «антигероя» «современным европейски образованным человеком, который интуитивно постигает объективные тенденции мировой истории, связанные с наступлением на неповторимую личность человека»113. «Антигерой — тот, кто, стремясь сохранить собственное лицо, живет в постоянном противоборстве с миром, выдвигает бунт и несогласие с ним как программную установку»114. «Парадоксалист» не имеет имени, четкой биографии, его жизнь в «подполье» трудно назвать жизнью в полном смысле этого слова. «Он — ничто, так как существование без сущности есть ничто»115. «Подпольный» мыслит себя «антигероем», потому что не видит смысла своего существования, но само желание этот смысл найти, «воплотиться», жизнь смыслом наделяет. Таким образом, «парадоксалист» одновременно «антигерой» и нет, его жизненная ориентация, направленная на самого себя, не дает выхода из его положения.
Характер «подпольного» не имеет четких границ, он не целокупен и «означает во многом распадение, деструкцию личности» гипертрофирует человеческую личность. Однако, хоть в «парадоксалисте» распад личности доведен почти до предела, в «подпольном» могут обнаружиться объективно героические черты: упрямство, метафизический бунт против законов бытия.
В «Герое нашего времени» и в «Записках из подполья» понятия «герой» и «антигерой» не обозначают положительного или отрицательного персонажа. Обоих героев невозможно отнести ни к одному, ни к другому понятию, оба переживают трагедию личности, гнетущее чувство нереализованности, обуревающих противоречий, оба метаются между разными полюсами своей личности.
Выводы по второй главе
Итак, великий роман М.Ю. Лермонтова, несмотря на неоднозначное отношение к главному герою, оценивался Достоевским очень высоко. Достоевский говорил о Лермонтове: «Какое дарование!… 25 лет не было, он уже пишет «Демона». Да и все его стихи — словно нежная чудесная музыка.
Произнося их, испытываешь как будто физическое наслаждение. А какой запас творческих образов, мыслей, удивительных даже для мудрецов!»117 К творчеству своего предшественника писатель обращался многократно, но в данной работе мы исследовали авторскую рецепцию «Героя нашего времени», проявившуюся в «Записках из подполья». Имеющие в основе общий нравственный фундамент, трагедию «подполья», роман и повесть во многом не идентичны, так как различно авторское отношение к выведенной в текстах проблеме.
В данной главе нами был произведен сравнительный анализ произведений, направленный на поиск основных схождений и параллелей, что позволяет обнаружить бесспорную зависимость «Записок из подполья» от «Героя нашего времени». Идея сравнения заключается в выявлении новых, важных для понимания произведения смыслов.
Отправным моментом нашего исследования стало выявление роли исповедальных мотивов в текстах, сравнение жанров повествования героев и их особенностей. Исповедь относится к инструментам «прямого психологизма», потому что все мысли героя, его чувства передаются не опосредованно, а напрямую, без посредника (автора-повествователя), который преломляет образ героя.
В ходе нашего исследования мы пришли к выводу, что «Записки» и «Журнал» не совпадают с каноническим жанром исповеди. В них отсутствует очень важный компонент — раскаяние. А потому, исповедальное начало характеризует лишь саму форму передачи мыслей героев, оформление их рефлексии и «усиленного сознания». В нашей работе мы проанализировали эту форму и дали характеристику таким мемуарным жанрам как «журнал» и «записки». Откровение Печорина ориентировано на себя, главной его целью является постижение законов человеческого существования, фиксации любых внутренних движений и любых вспышек чувства. Именно эти вспышки герой стремится нейтрализовать посредством анализа, так как страсти встают на пути к «высшему состоянию самопознания человека». Кроме того, стиль Печорина афористичен, отточен и даже научен. На страницах «Журнала» мы встречаем большое количество пейзажных зарисовок и философских отступлений. Записки «подпольного» стихийны и, в отличие от журнала, в котором впечатления фиксируются спустя некоторое время, взвешенно, а не спонтанно. Речь «подпольного» строится по разговорным моделям и изобилует просторечиями, междометиями. Такой стиль выбран не случайно, потому как основная задача «подпольного» заключается в доказательстве своего существования. Доказательство должно быть непременно громким, шокирующим.
Анализируя степень откровенности героев перед самими собой, мы противопоставили свою точку зрения позициям А.Б. Есина и В. Левина, которые обвиняют Печорина в неискренности. По нашему мнению, герой во всех ситуациях остается самим собой, но ставит различные акценты в процессе достижения той или иной цели. «Драматизация» или любая «театрализация» присутствуют в его речи только в качестве бутафории, не меняющей принципиальный смысл его выражений. Искренность «подпольного» кажется деланной, «вымученной». Откровенность для «парадоксалиста» является средством провоцирования, обескураживания своей воображаемой публики.
Нами делается вывод, что быть откровенным и публиковать свое откровение не одно и то же. Оба героя заявляют о том, что пишут исключительно для себя. Однако нами доказывается, что в «Записках из подполья» герой не искренен по отношению к себе и к потенциальному читателю: он постоянно ориентируется на другого человека, а поэтому часто ерничает, рисуется, встает в позу. Обоим героям не чуждо романтическое начало, но именно в образе «подпольного» романтизм «антиэстетизируется», целенаправленно превращается в нечто уродливое. Герой стремится казаться «подлецом», «злодеем». Отличие «подпольного» от Печорина в том, что первый, пытаясь быть кем-то, теряет свой стержень, свое личностное начало и попадает в безвыходную ситуацию «подполья». Печорин так же работает над собой, но его задача заключается в подавлении одной из сторон, составляющей его личность.
В этих желаниях «казаться кем-то», в желаниях убить часть своего естества заключается внутренняя противоречивость героев. Противоречия личности Печорина связаны с тем, что стремление к самоанализу и аналитическое мышление не приводят человека к гармонии; уничтожая «чувственные порывы», эмоциональную составляющую, он теряет свою целостность. И Печорин, и «подпольный» выделяются среди прочих людей, но реализоваться в сложившихся жизненных обстоятельствах не могут: оба выбирают неправильные пути преодоления и решения вопросов. Не имея иных возможных путей для утверждения собственной значимости, «подпольный» возводит в культ теорию «самой выгодной выгоды». Она заключается в господстве «самостоятельного хотения», в праве поступать так, как хочется человеку. Но «подпольный» обнаруживает, что его своеволие не будет замечено, если он станет поступать в рамках общепринятой морали, а потому часто действует вызывающе, стремясь оскорбить чувства окружающих, даже если для этого придется пойти наперекор своим собственным интересам.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
И Печорин, и «подпольный» в отечественной критике признаются людьми «странными». Но «странность» их различна. Печорин не понятен своему окружению, а цели известны лишь ему самому. Странное же поведение «парадоксалиста» связано с бросанием от одной крайности к другой: от «прекрасного и высокого» всего пара шагов до унижения, растерянности и презрения ко всему и себе.
Подобно Печорину, исключающему определенность и абсолютность зла, «подпольный» не имеет четкого представления о «добре» и «зле». Печориным воспринимаются эти категории с эстетической точки зрения, «подпольного» помимо его воли же вводят в круг постоянных жизненных мук, в «тину», в которой он «совершенно завяз». Парадоксальность действий поступков связны с сосуществованием в одном человеке завышенного самомнения и уничижения, ненависти к себе, вызывающей в нем постоянное чувство стыда. Таким образом, мы видим, что многие «слабые места» Печорина под пером Достоевского гипертрофируются, уродуются, превращаются в черты человека, уязвленного во всех возможных планах.
В Печорине мы видим искренние, душевные, «сердечные» порывы, но герой их отчаянно пытается подавить, заглушить, считая их «непригодными» для жизни, уязвляющими человека, лишающими его мужественности. Подобно ему, «подпольного» в глубине души тянет к любви, добру, но он не находит им выхода. Неспособность к дружбе, любви проявляются в сценах со Зверковым и Лизой. Все положительные побуждения героя разбиваются о уязвленную гордость, о стремление к власти. Если Печорин не хочет «быть добрым» (=отдающим предпочтение чувству), то «подпольный» попросту не может.
Печорина интересует развитие его собственной личности, а потому он постоянно занимается воспитанием своей воли как деятельного и творческого начала. Фундаментальным понятием в мировоззрении Печорина является «свобода», и сутью его экспериментов является проверка людей на возможность поступать в соответствии с заложенными в них самой природой качествами.
Однако, проводя свои эксперименты, герой использует не совсем гуманные средства. Так, мы обращаемся к индивидуализму героя. Печорин создает модель нового мироздания, в котором действует исключительно его мерки и установки, где он является посредником между Высшими силами и всем человечеством.
Мотив своеволия также характерен и для «подпольного», однако он не стремится выявить природную сущность других людей, пробудить в них «человеческое ядро». Во взаимоотношениях с другими, герой проверяет лишь собственные способности, проявляет свой личностный бунт против мироздания. Таким образом, если герой Лермонтова еще отчасти нацелен на людей, то «парадоксалист» проявляет искренний интерес лишь к собственной личности, смотрит на других через призму собственного «Я». Так, бунтующие против несправедливости, пытающиеся освободиться от социальных и природных оков герои, освобождаются только на реально-бытовом уровне, оказываясь в то же время несвободными на бытийном. Свободные в своем понимании, они несвободны в философском смысле. Все поставленные Печориным и «подпольным» опыты, эксперименты над собой и другими людьми — это попытки определить границу человеческим возможностям, поиски существования Высших сил. Но если герой Лермонтова не уверен в существовании предопределения и пытается ответить на вопросы, то в сознании «подпольного» вопрос существования Бога даже не возникает, хоть он и подсознательно чувствует потребность в нем. Так, «подпольный» страдает духовно, он не в силах обрести мир и спокойствие своей души. Так, сомневающийся Печорин в лице «подпольного» перерастает в несчастного безбожника, не умеющего даже разглядеть возможный путь спасения.
В последнем параграфе мы постарались объяснить свое видение Печорина и «подпольного» внутри оппозиции «герой» — «антигерой».
«Подпольный» человек на последних страницах «Записок…» называет себя «антигероем». Понятие «антигерой» широко распространится в кругах экзистенциалистов и будет обозначать героя, подчеркнуто лишенного всех исключающих его черт, «рядовому, обезличенному, «массовому» человеку, «каждому», который, в отличие от «маленького человека» классической прозы 19 в., оказывается не столько предметом авторского сострадания, сколько выразителем самочувствия писателя во враждебном мире, его потерянности и отчужденности»118. В этом плане «антигерой» является «героем» в значении представителя эпохи, но не «героем» в значении его превосходства над другими. Он не могущественный, не храбрый, не сильный человек. В слове «антигерой» «подпольный» выражает свое отношение к себе как к ничтожному человеку, как к «мыши». В этом понятие все также сильно звучит мотив стыда и ненависти к себе.
Заключение
Отношение Ф.М. Достоевского к М.Ю. Лермонтову было очень сложным, к тому же оно претерпело со временем некоторую эволюцию. Достоевский оставил о Лермонтове значительно меньше высказываний, чем о Пушкине и Гоголе, однако всегда останавливал внимание на исключительной даровитости юного художника слова. Обращение к лермонтовским темам и образам в творчестве Достоевского не столь явно, как к гоголевским и пушкинским, оно не лежит на поверхности.
Достоевский, питающий огромную любовь к творчеству Пушкина за его отношение к русской народности, видел и в Лермонтове определенный потенциал. Писатель верил, что Лермонтов уже стоял на верном пути и, если бы «перестал возиться» с Печориным, непременно бы успел дойти до того, до чего дошел А.С. Пушкин, а именно до признания необходимости русской народной почвы.
Достоевский, отдавая дань «байроническому» течению, находя в нем свои плюсы, в общем считал любое заимствование у европейской цивилизации опасным и необоснованным. Именно западная мысль повлияла на искривление сознания русского человека, на искажение его мысли и обращение к эстетике «зла».
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Роман «Герой нашего времени» — первый русский аналитический роман, в котором наибольшее внимание отводится раскрытию внутренней наполненности человека. Немалым парадоксом может показаться тот факт, что самое спорное в идеологическом плане произведение Лермонтова дало самый плодотворный толчок художественной мысли Достоевского, его художественной манере. Достоевский является прямым последователем этого течения, оформившегося как психологический реализм.
Влияние творчества Лермонтова на художественную мысль Достоевского, а также спорное отношение Достоевского к своему предшественнику рассматриваются в работах таких исследователей как Х.Ш. Точиева, А.И. Журавлева, Л. Аллен, А. Валагин, М.Г. Гиголов. В этих работах авторы рассматривают схождения обоих писателей во взглядах, а также причины для возможной полемики между ними. Наиболее весомой является причина, связанная с различным отношением писателей к образу Печорина. Жизненная позиция героев Лермонтова — это бунт и отрицание мира, презрение к людям, принимающим этот мир зла и несправедливости. Так, Печорин очень горд, что служит некоторым поводом для любования им самим Лермонтовым. Но Достоевский считает гордость опасной чертой, разъединяющей людей. Человек, по мнению Достоевского, не должен жить только отрицанием, сомнением. Такая жизненная позиция ведет к истощению жизненных сил, заложенных в человеке самой природой, а это в свою очередь приводит к разрушению личности.
Не меньшего внимания заслуживает статья Н.Ф. Будановой « в ряду лишних людей». В ней литературовед рассматривает сам тип «лишнего человека», к которому традиционно относят и Печорина. Буданова обнаруживает общие черты между двумя типами. Ею указаны и отличия, заключающиеся в происхождении героев, а также в их отношении к рационалистическим идеям. Болезнь века «подпольного», так же, как и болезнь Печорина, заключается не в самом сознании, а в противоречии между мыслями и делом, между убеждениями и поведением, в угрызениях совести, вызванных неспособностью подтверждать слово делом. Сам Лермонтов в предисловии к роману указал, что показывал человеческие пороки в «их развитии». Достоевский же показал их результат.
Подобные аллюзии замечались не всеми литературоведами. Особое место среди них занимает концепция Льва Шестова, которая заложила фундамент для деятельности таких ученых как Л.П. Гроссман, А. Долинин, В.Л. Комарович. Шестов и его последователи трактуют «Записки из подполья» как исповедь самого писателя. Для них повесть — это «апофеоз подполья», который позволил Достоевскому найти свое место в ряду писателей-экзистенциалистов. Всеми учеными отмечается радикальное изменение характера прозы Достоевского, его разочарование в гуманистических идеалах, коим он верил в молодости.
Иного мнения такие литературоведы как В. Кирпотин, М. Гус, А.П. Скафтымов, В. Левин, Р. Г. Назиров и А.Н. Латынина. Достоевский вслед за своими предшественниками: Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем — продолжает и совершенствует традицию психологической прозы. Одной из особенностей письма Достоевского является не только полное погружение в сознание человека, но и совершенно новое выстраивание структуры отношений «автор — герой», «автор — читатель», «текст — внетекстовая реальность». Так, именно этот переход на новый уровень ввел многих литературоведов в заблуждение и позволил соотносить образ автора и его героя. Всеми перечисленными литературоведами доказывается невозможность существования подобной концепции, а так же описывается художественный метод «от обратного». Так, А.П. Скафтымов, М.С. Гус и другие считали, что под трагедией личности «подпольного» скрывается позитивная программа самого Достоевского. Но для А.Н. Латыниной Достоевский в первую очередь «диалектик», который показывает «взаимодействие идей» в возможном их развитии.
На страницах нашей работы мы неоднократно обращались к статье В.И. Левина «Достоевский, «подпольный парадоксалист» и Лермонтов», единственного литературоведа, который подробно рассматривает связь между «Героем нашего времени» и «Записками из подполья». Опровергая версию тождества между героем и автором, исследователь считает, что в «Записках» разоблачается демоническая, безнравственная личность Печорина, превращаясь в низкую и гадкую фигуру «подпольного». Левин пишет, что в образе Печорина слились черты демона и лишнего человека, что привело его к крайнему индивидуализму, к безнравственному отношению к людям и миру. По мнению критика, против этого и выступает Достоевский, считая неприемлемым любое проявления демонизма. Проанализировав статью, мы пришли к выводу, что Левин рассматривает позицию Достоевского радикально и воспринимает Печорина тенденциозно и грубо. Мы же между «Записками из подполья» и «Героем нашего времени» находим не только полемику, но и своеобразный творческий диалог. Связь между этими текстами видится нам сложнее, чем это заявлено в статье Левина.
Итак, во второй главе мы рассмотрели образ «подпольного» в сравнении с образом Печорина. Это позволило обнаружить нам различные параллели, помогающие более полно и объемно исследовать текст «Записок из подполья».
Исходным в нашем анализе стало рассмотрение исповедального начала в произведениях Лермонтова и Достоевского. Небольшое исследование традиционного жанра «исповеди», а также его литературное развитие, помогли определить отличие исповедей наших героев от канонических.
Исповедь относится к инструментам «прямого психологизма», потому что все мысли героя, его чувства передаются не опосредованно, а напрямую. Нами была проанализирована форма откровений главных героев: жанр дневника (журнала) и жанр записок, — а также их главные различия, влияющие на образы мемуаристов. Откровение Печорина ориентировано на себя, главной его целью является постижение законов бытия, человеческой психики. Разговорный, стихийный слог «подпольного» характеризует его как человека, стремящегося утвердить свое право на существование.
Анализируя степень откровенности героев перед самими собой, мы пришли к выводу, что Печорин во всех ситуациях остается самим собой, но ставит различные акценты в процессе достижения той или иной цели в разговоре с разными людьми. «Подпольный» тоже может быть искренним с самим с собой, но искренность эта дается ему с трудом, вымучивается. В искренности своей герой приходит к выводу, что он представляет собой «ничто», а потому откровение его горько и болезненно.
В желаниях «казаться кем-то», сделать из себя что-то заключается внутренняя противоречивость героев. Противоречия Печорина сводятся к его желаниям убить свою «чувствующую» половину, отдаться целиком силе разума. Рационализм Печорин возводит в культ, и именно он определяет большую часть его действий. Но все же не изжитые «сердечные» порывы часто тянут героя в другую сторону, вызывая в нем метания и чувство потерянности. И Печорин, и «подпольный» выделяются среди прочих людей, но реализоваться в сложившихся жизненных обстоятельствах не могут. Стремясь проявить себя, утешить больное самолюбие, «подпольный» отдается теории «самостоятельного хотения», тесно связанной с понятием «самой выгодной выгоды». Индивидуализм героев, развившийся из-за различных стремлений, в обоих случаях никаких плодов героям не приносит.
Многие «слабые места» Печорина под пером Достоевского гипертрофируются, уродуются, превращаются в черты человека, уязвленного, обиженного на весь мир, снедаемого собственной злобой. В нашем сравнительном анализе мы рассматриваем внутренние противоречия героев, их причины, следствия и отношения самих героев к некоторой своей расколотости.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
В Печорине обнаруживается чувственное начало, но герой его отчаянно пытается подавить, заглушить, считая его «непригодными», уязвляющим. Подобно ему, «подпольного» в глубине души тянет к любви, добру, но он не находит им возможного выхода. Все положительные побуждения героя разбиваются об уязвленную гордость, о стремление к власти. Если Печорин не хочет «быть добрым» (=отдающим предпочтение чувству), то «подпольный» попросту не может.
Далее мы проанализировали философские идеи «подпольного» и Печорина, тесно связанные с противоречиями в их сознаниях. Фундаментальным понятием в мировоззрении Печорина является «свобода», и эксперименты его направлены на поиск ее возможных границ. Рядом с понятием «свобода» находится проблема существования «предопределения», как возможных ограничений человеческой воли. Во многих эпизодах романа «Герой нашего времени» Печорин занят проверкой существования «фатума». Однако герой не пытается победить судьбу, узнать ее и идти ей наперекор. Судьбу он стремиться исследовать, понять. Идя ей навстречу, герой мыслит себя как исполнителя неизбежного приговора и в отношении себя, и в отношении других людей. Если он знает, что его любовь ждет неминуемый крах, то он не будет ждать, пока чувство само изживет себя, и ситуация разрешится естественным путем. В этом проявляется гордость Печорина. Он хочет любви «вечной» или никакой. Уничтожая свои чувства в зародыше, не давая им развития, герой не щадит и других людей.
Во взаимоотношениях с людьми «подпольный» также не стремится ограничить свою волю. Но если действия Печорина имеют больше философскую направленность, то бунт «подпольного» ограничивается признанием своей исключительности, своего интеллектуального и душевного превосходства над прочими людьми.
Однако все поставленные Печориным и «подпольным» опыты, попытки определить границу человеческим возможностям или своим личным — не находят достойного выхода. Герой Лермонтова, ввиду своего скептически настроенного сознания, так и не может увериться в чем-то наверняка, а «подпольный» не способен даже догадаться о возможности существования для него истинного, праведного пути. В этом и состоит трагедия героев. И «подпольный», и Печорин — жертвы нереализованных амбиций, непонимания со стороны общества, оба обречены на одиночество.
В последнем параграфе, учитывая результаты всего проведенного нами исследования, мы постарались найти место Печорина и «подпольного» внутри оппозиции «герой» — «антигерой». Учитывая неоднозначность в восприятии персонажей, их отрицательные и положительные стороны, трудно дать им конкретную характеристику. Это учитывали и писатели, а потому само указание принадлежности героев к этим понятиям противоречиво и многозначно.
Библиография
Издания художественных, литературно-критических и публицистических текстов М.Ю. Лермонтова, Ф.М. Достоевского и других авторов
1. Гейне Г. Собр. Соч.: В 10 т. Т. 9. М., 1959. 748 с.
2.Герцен. А.И. Собр. Соч.: В 30 т. М., 1964. Т. XIV. С. 317.
3.Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1876 март. Глава первая. II. Столетняя // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 тт.. Л., 1971- 1989, Т. 22, С. 75-79.
4.Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1876. Февраль. Глава первая. I. О том, что все мы хорошие люди. Сходство русского общества с маршалом Мак- Магоном. // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 тт.. Л., 1971- 1989, Т. 22, С.39-42.
5.Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1880 август. Глава первая. Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 тт.. Л., 1971-1989, Т. 26, С. 129- 136.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
6.Достоевский Ф.М. Записки из подполья // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 тт. Л., 1971-1989, Т.5, С. 99-179.
7.Достоевский Ф.М. Книжность и грамотность Статья первая // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 тт.. Л., 1971-1989, Т. 19, С.5-21.
8.Достоевский Ф.М. Петербургская летопись // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 тт.. Л., 1971-1989, Т. 18, С. 11-34.
9.Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени. // Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954-1957; Т. 6, С. 202-347.
10.Шестов Л.И. Киргегард и экзистенциальная философия: (Глас вопиющего в пустыне) / Лев Шестов; — М., 1992. — XVI, 302 с.
Научно-исследовательская литература по проблеме «М.Ю. Лермонтов и Ф.М. Достоевский»
11.Аллен Л. «Герой нашего времени» в художественном восприятии Достоевского // Этюды о русской литературе / Луи Аллен. — Л., 1989. — С. 35- 46.
12.Валагин А. «Герой нашего времени» Лермонтова и «Бесы» Достоевского
// Сборник научных студенческих работ Воронежского Университета. Воронеж, 1968, Вып. 1. — С. 110-113.
13.Гиголов М. Г. Лермонтовские мотивы в творчестве Достоевского // Достоевский. Материалы и исследования. Л., 1985. Т. 6. С. 64-72.
14.Журавлева А.И. Лермонтов и Достоевский. // Известия АН СССР, серия литературы и языка, 1964, Т. 23, Вып. 5. — С 386-392.
15.Левин В.И. Достоевский, подпольный парадоксалист» и Лермонтов.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
// Изв. Академии наук СССР. Сер. литературы и языка. Т. 31. 1972. № 2. С. 142-156.
16.Скафтымов А.П. Лермонтов и Достоевский // Вестник образования и воспитания. Казань, 1916. № 1-2. С. 3-29.
17.Точиева Х.Ш. Лермонтов в творческом восприятии Достоевского // Кавказ и Россия в жизни и творчестве М.Ю. Лермонтова: Материалы Всесоюз. лермонтов. конф., состоявшейся 27-29 сент. 1984 г. в Грозном — Грозный, 1987. — С. 74-82.
Литературно-критическая и научно-исследовательская литература о М.Ю. Лермонтове
18.Белинский В.Г. Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова. // Белинский В.Г. Полное собрание соч.: в 13 Т., — М., 1954. Т. 4. С. 193-270.
19.Бельтраме Ф. О парадоксальном мышлении «подпольного человека» // Достоевский. Материалы и исследования. СПб., 2007. Т. 18. С. 135-142.
20.Вольперт Л.И. Печорин и его французские «собратья» // Вольперт Л.И. Лермонтов и литература Франции / Л.И. Вольперт. — СПб, 2008. — С. 215-246.
21.Достоевский Ф.М. Пушкин, Лермонтов и Некрасов. // М. Ю. Лермонтов: pro et contra: личность и идейно- художественное наследие М.Ю. Лермонтова в оценках отечественных и зарубежных исследователей и мыслителей: антология / Северо-Западное отд- ние РАО, Русская христианская гуманитарная акад. — СПб., 2013. Т. I., — С. 301- 303.
22.Есин А. Б. М.Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени». // Есин А.Б. Психологизм русской классической литературы: Кн. для учителя /. — М., 1988.
— С. 65-84.
23.Картавцев М. Тайна Печорина. Фатализм в романе о Печорине. Конец тайны Печорина. — Москва, 2014. — 52 с.
24.Левин В. Об истинном смысле монолога Печорина // Творчество М.Ю. Лермонтова: 150 лет со дня рождения, 1814-1964. — М., 1964. — С. 276-282.
25.Мильдон В. И. Лермонтов и Киркегор: феномен Печорина. Об одной русско-датской параллели // М. Ю. Лермонтов: pro et contra: личность и идейно-художественное наследие М.Ю. Лермонтова в оценках отечественных и зарубежных исследователей и мыслителей: антология / Северо-Западное отделение РАО, Русская христианская гуманитарная акад.. — СПб., 2013. Т. I., — C. 482-498.
26.Михайлова Е. Проза Лермонтова. — М.; 1957. — 383 с.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
27.Сапожков С.В. Герой нашего времени. // Литература в школе от А до Я: 5-11 кл.: энцикл. словарь-справочник. — М., 2006. — С. 534-539.
28.Удодов Б.Т. Печорин: временное и вечное. // М. Ю. Лермонтов: pro et contra: личность и идейно-художественное наследие М. Ю. Лермонтова в оценках отечественных и зарубежных исследователей и мыслителей: антология / Северо-Западное отд-ние РАО, Русская христианская гуманитарная акад. — СПб., 2013. Т. I., С. 415-445.
Литературно-критическая и научно-исследовательская литература о Ф.М. Достоевском
29.Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. 4-е изд. М., 1979. — 320 с.
30.Бирюков В. Антигерой: Из «Диалектических экзерсисов на русскую тему» / В. Бирюков // Новый мир: Ежемесячный журнал художественной литературы и общественной мысли. — 2007. — N2. — С. 141-149.
31.Буданова Н. Ф. «Подпольный человек» в ряду лишних людей // Русская литература. Л.: Наука, 1976. № 3. С. 110-122.
32.Буланов А.М. Соотношение «ума» и «сердца» в творчестве А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова. // Буланов А.М. Художественная феноменология изображения «сердечной жизни» в русской классике (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, И. А. Гончаров, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой): Волгоград, 2003. С. 32 — 44.
33.Гроссман Л.П. Достоевский / Л. П. Гроссман. — Москва, 1965. — 605 с.
34.Гус М. С. Идеи и образы Достоевского. М.: Художественная литература, 1971.- 591 с.
35.Долинин А. С. Достоевский и Суслова // Достоевский. Статьи и материалы, под ред. А. С. Долинина. Л., 1925. — С. 153-283.
36.Долинин А.С. Достоевский и другие: статьи и исследования о русской классической литературе. Л., 1989. — 480 с.
37.Ельницкая Л.П. Исповедь антигероя: «Записки из подполья» Ф.М. Достоевского и «Распад атома» Г. Иванова // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 18. СПб., 2007. — С. 227-240.
38.Захаров В. Н. Мотив свободы в сюжете «Записок из подполья» Ф.М. Достоевского // Жанр и композиция литературного произведения: Межвуз. сб. Петрозаводск, 1989. С. 107-110.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
39.Кийко Е.И. Комментарии: Ф.М.Достоевский. Записки из подполья // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 тт.. Л., 1971-1989, Т. 5, С. 374- 388.
41.Кирпотин В. Я. Записки из подполья Ф. М. Достоевского // Русская литература. 1964. № 1. С. 27-48.
42.Комарович В. Л. «Мировая гармония» Достоевского. — «Атеней», 1924,
№ 1 — 2, — С. 112-142.
43.Криницын А.Б. Исповедь подпольного человека. К антропологии Ф.М. Достоевского. — Москва, 2001. — 370 с.
44.Кулибанова О.С. «Записки из подполья» Ф.М. Достоевского в контексте авторского мифа о богоборчестве: диссертация… кандидата филологических наук: 10.01.01 /Кулибанова Ольга Сергеевна; [Место защиты: Нижегор. гос. ун-т им. Н.И. Лобачевского]., 2010. — 251 с.
45.Кулибанова О. С. Мотив своеволия в «Записках из подполья» Ф.М. Достоевского // Мир науки, культуры, образования. Горно-Алтайск: 2009.
№7. С. 86-88.
46.Латынина А.Н. Достоевский и экзистенциализм // Достоевский — художник и мыслитель: Сборник статей; АН СССР. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького. — Москва, 1972. — C. 210-259.
47.Назиров Р.Г. Об этической проблематике «Записок из подполья». Достоевский и его время / Под ред. В. Г. Базанова и Г. М. Фридлендера; АН СССР. Ин-т рус. литературы/ (Пушкинский дом). -Л., 1971. — С. 143-153.
48.Семенова С.Г. Парадокс человека // Семенова С.Г. Преодоление трагедии
: «Вечные вопр.» в лит. / Светлана Семенова. — М., 1989. — С.134-143.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
49.Скафтымов А.П. «Записки из подполья» среди публицистики Достоевского // Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках / Сост. Е. И. Покусаева. М., 1972. — С. 88-133.
50.Страхов Н. Н. Наша изящная словесность // Отечественные записки. СПб.: 1867, №2. С. 544-556.
51.Шестов Л.И. Достоевский и Ницше. Апофеоз беспочвенности: / Лев Шестов. — Санкт-Петербург, 2016. — 382 с.
52.Щенников Г.К. Достоевский и русский реализм. — Свердловск, 1987. — 352 с.
Научная литература справочного и теоретико — методологического характера
53.Достоевский. Эстетика и поэтика. Словарь-справочник / Сост. Г.К. Щенников, А.А. Алексеев. — Челябинск: Металл, 1997. — 272 с.
54.Достоевский: Сочинения, письма, документы: Словарь-справочник / Сост. и науч. ред. Г.К. Щенников, Б.Н. Тихомиров. -СПб., 2008. — 469 с.
55.Литературный энциклопедический словарь / Под ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. — М., 1987. — 751 с.