Введение
Женская проза игнорирует особенность массовой литературы, как нивелирование авторской точки зрения — она подчеркнуто индивидуальная, авторская. Именно в этом заключается главная черта новейшей элитной литературы. Выделение «женской прозы» из общего массива современной литературы обусловлено сочетанием факторов: автор — женщина, центральная героиня — женщина, проблематика так или иначе связана с женской судьбой.
Существенную роль играет и взгляд на мир с точки зрения женщины, с учетом женской психологии. В 1990-е годы «женская проза» официально была признана литературным явлением. В настоящее время проза выделяется как устойчивый феномен отечественной литературы, проходят дискуссии, собираются конференции, публикуются специальные исследования, анализирующие творчество писательниц. Явление исследуется на разных уровнях, его изучают филологи, историки и социологи. Но, по сути, в «женской прозе» происходят те, же самые процессы, что и в остальной литературе, процессы, направленные на поиск новых отношений в искусстве и новых приемов их фиксации.
Можно согласиться с мнением О. Славниковой, что женщины практически всегда выступали первопроходцами в открытии нового содержания. В данном исследовании мы будем вести речь о прозе Нины Горлановой. В ее произведениях мы видим интересные взаимосвязи в постановке проблемы контраста детства и взрослой жизни, темы «утерянного рая», поиски смысла жизни, связи личности и общества, проблемы «маленького человека».
Новейшая литература сложна и многообразна, поскольку она несет новый духовный опыт, новое самосознание и мировидение, построенные на основе трагического социального опыта XX века, женская проза напряженно ищет такие ценностные ориентиры и творческие методы, которые открыли бы возможность эстетически запечатлеть состояние мира рубежа веков. Библейское постоянство мира в произведениях писателей противостоит суетности, жестокости, неверию, дисгармонии человеческой жизни, а перекличка мировых культур, открытость шуму времени ведет к пониманию истинного смысла бытия.
В произведениях Нины Горлановой заключен плюрализм мысли и формы, контаминация жанров, разномыслие и разноречие в пределах одной духовно — культурной палитры. Она является ярчайшим представителем русской женской прозы сегодня, поэтому она стала ярким феноменом современного искусства.
Актуальность выбранной темы оправдывает повышенный интерес в современной литературе, именно к женской прозе, поэтика произведений Н. Горлановой заслуживает внимания и исследования в канве российской прозы ХХ — ХХI в.в.
Цель исследования — изучить и проанализировать специфические особенности поэтики в произведениях Нины Горлановой.
Из указанной цели вытекают следующие задачи:
.Изучить творческий путь Н, Горлановой.
.Провести исследование поэтики в произведениях Н. Горлановой.
.Проанализировать особенности современной отечественной женской прозы на основе произведений Н. Горлановой
.Проанализировать речевые жанры в свете постмодернистской поэтики женской прозы в современной литературе.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
.Рассмотреть произведения Н. Горлановой в свете нынешнего взгляда на русскую литературу нашего времени с позиции постмодернистской поэтики.
.Проанализировать образ главной героини рассказа Н. Горлановой «Девочка росла».
.Сделать выводы, подвести итоги.
Объект исследования — произведения Нины Горлановой.
Предмет исследования — поэтика в произведениях Нины Горлановой.
Данное исследование включает в себя: введение, три главы, заключение и список использованной литературы.
1. Современная русская проза
.1 Биографические заметки о Нине Горлановой
Нина Викторовна Горланова родилась 23 ноября 1947 года, в крестьянской семье, в деревне Верх-Юг Чернушинского района Пермской области. Позже ее семья переехала в поселок Саре Октябрьского района Пермской области, где в 1965 году окончила школу. В 1970 году она окончила филологический факультет Пермского государственного университета, затем работала лаборантом в Пермском фармацевтическом институте (1970-1971) и в Пермском политехническом институте (1971-1972). В 1972-1977 годах Нина Горланова работала младшим научным сотрудником на кафедре русского языка Пермского университета, затем, чтобы освободить время для творчества, она в 1977 году перешла на работу библиотекарем в школе рабочей молодежи. С 1989 года — методист в Доме пионеров и школьников (ныне — Дом детского творчества «Рифей»). Писать
Нина Горланова начала во второй половине 1970-х годов, первая ее публикация состоялась в 1980 году в журнале «Урал». В 1987 году в Перми вышла ее первая книга «Радуга каждый день». Впоследствии ее произведения печатались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Арион», «Даугава» и др. Нина Горланова — автор книг «Родные люди» (1990), «Вся Пермь» (1996), «Любовь в резиновых перчатках» (1999). «Дом со всеми неудобствами» (2000). В 1992 году рассказ Н. Горлановой «Любовь в резиновых перчатках» был удостоен первой премии в конкурсе на лучший рассказ на русском языке, организованном Колумбийским университетом, редакцией журнала «Октябрь» и феминистским клубом «Преображение». «Роман воспитания» (в соавторстве с В. Букуром) был назван лучшей публикацией журнала «Новый мир» за 1995 год и стал финалистом Букеровской премии.
1.2 Речевые жанры в свете постмодернистской поэтики в женской прозы ХХ — XXI вв.
Сегодня в исследованиях текущей русской литературы стало общим местом мнение о том, что основной вектор ее развития связан с постмодернистской поэтикой. Действительно, игра, ирония, интертекстуальность стали непременными свойствами едва ли не большинства текстов нынешнего рубежа веков. Вместе с тем, отчетливо намечается прямо противоположная стилевая тенденция: обострившееся внимание художника к живой устной речи, бытовому слову. По-разному воплощенная, эта тенденция проявляется во множестве современных текстов. Так, «Венерин волос» М. Шишкина построен на воспроизведении стенограмм-монологов русских эмигрантов в Швейцарии. В романе «Номер один, или в садах других возможностей» Л. Петрушевская вводит читателя в причудливую фабулу через голоса беседующих героев — только из этой имитации устной речи читатель должен восстановить характеры, обстоятельства, фабулу, сюжет… В поэзии «летучее» устное слово живет на библиографических карточках Льва Рубинштейна. Бытовая речь стала основой текста в современной драматургии: об этом свидетельствует практика документального театра («вербатим») — когда пьеса составляется из записанных устных рассказов-интервью.
Впрочем, эта тенденция вызревала гораздо раньше, в отечественной литературе 1960-70-х годов. В обжигающе правдивых монологах прозы Светланы Алексиевич («У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики» и др.), в речи героев вольной «городской прозы», в основанной на народной речи прозе «деревенской». В поэзии конкретистов, легитимировавших как поэтический текст «подслушанную» бытовую реплику.
Отказ от доминирующего типа литературности посредством вовлечения бытового слова — периодически повторяющееся историко-литературное явление. И здесь интересен путь, который ищет художник — всякий раз заново.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
В этих поисках проявляются исторически конкретные черты литературного процесса. Как сегодня, когда идея Ю. Тынянова о том, что литература обновляется через быт1,
Учитывая описанную тенденцию, в изучении языка современной художественной прозы имеет смысл вернуться к известной, но методологически недостаточно востребованной исследователями современного литературного процесса теории. Мы имеем в виду теорию речевых жанров М.М. Бахтина, продолженную в работах Ю. Кристевой, А. Вержбицкой и др. М.М. Бахтин, предваряя свои исследования о принципиально открытой, незавершенной природе романа, изучал жанровую природу «дохудожественных» текстов. Он ввел понятие речевого жанра (высказывания) как единицы коммуникации: «Мы говорим только определенными речевыми жанрами, то есть все наши высказывания обладают определенными и относительно устойчивыми типическими формами построения целого. Мы обладаем богатым репертуаром устных (и письменных) речевых жанров. Даже в самой свободной и непринужденной беседе мы отливаем нашу речь по определенным жанровым формам, иногда штампованным и шаблонным, иногда более гибким, пластичным и творческим. Эти жанры даны нам почти так же, как нам дан родной язык, которым мы свободно владеем и до теоретического изучения грамматики»2.
Бахтин выделяет две категории речевых жанров: первичные (простые, как правило, устные) и вторичные (сложные, преимущественно письменные) и указывает на принципиальное различие между этими категориями. Вторичные речевые жанры — романы, драмы, научные исследования и т.п. — возникают в условиях более сложного и относительно высокоразвитого и организованного культурного общения (преимущественно письменного) — художественного, научного и т.п.
В процессе своего формирования они вбирают в себя и перерабатывают различные первичные (простые) жанры, сложившиеся в условиях непосредственного речевого общения.
Первичные жанры, входящие в состав сложных, трансформируются в них и приобретают особый характер: утрачивают непосредственное отношение к реальной действительности и к реальным чужим высказываниям, вступают в новые диалогические отношения уже в качестве литературных элементов. Например, «реплики бытового диалога или письма в романе, сохраняя свою форму и бытовое значение.
2. Использование речевых жанров в рассказах Н. Горлановой
.1 Понятие и классификация речевых жанров
В мировой лингвистике возрос интерес к коммуникативно-функциональным аспектам языка, к речевой деятельности, ее организации и единицам (актам, жанрам). Интенсивное изучение жанров речи к настоящему времени привело к созданию особого перспективного направления, области антропоцентрического языкознания — жанроведения (генристики). Однако, несмотря на обилие работ (В.В. Дементьева, К.Ф. Седова, Т.В. Шмелевой, К.А. Долинина, М.Н. Кожиной), посвященных этой проблеме, в современной науке еще нет единства в осмыслении языковой природы жанров общения. В работах ученых даются различные варианты понимания речевого жанра, не выработано единого взгляда на определение жанров речи, их структуру и типологию.
Первоначально теория речевых жанров была создана М.М. Бахтиным в 1979 году, ставшей сегодня классической работы «Проблема речевых жанров»3.
По М.М. Бахтину речевые жанры — это «определенные, относительно устойчивые тематические, композиционные и стилистические типы высказываний».
При этом высказывания, а вместе с этим и жанры как их типы, Бахтин понимал крайне широко, относя к ним и однословную реплику, и большой роман. Бахтин же ввел понятие первичных (простых) и вторичных (сложных) речевых жанров, к первым относя «жанры, сложившиеся в условиях непосредственного речевого общения».
А ко вторым жанры, возникающие «в условиях более сложного и относительно высокоразвитого и организованного культурного общения (преимущественно письменного). В процессе своего формирования вторичные жанры вбирают в себя и перерабатывают различные первичные (простые) жанры»4.
Из вышеизложенного можно сделать вывод, что «речевой жанр — вербальное оформление типичной ситуации социального взаимодействия людей»5.
По Ф.Л. Косицкой «Речевой жанр — это единица речи, представляющая собой типовую модель, объединенную единством цели, темы и композиции, воплощенную в одном или множестве текстов, реализованную с помощью вербальных и невербальных средств и состоящую из одного или нескольких речевых актов».
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Т.В. Шмелева дает свое понятие «Речевой жанр — это особая модель высказывания, из чего следует, что необходимо исследование его в двух направлениях: исчисление моделей и изучение их воплощения в различных речевых ситуациях»6.
Для характеристики модели РЖ важны по крайней мере семь конститутивных признаков:
а) Коммуникативная цель — главнейший и наиболее значимый типологически;
б) Образ автора (свой / чужой, равный / подчиненный, женщина / мужчина, заинтересованный / незаинтересованный, дистантный / контактный, личный / опосредованный, официальный / неофициальный, взрослый);
в) Образ адресата (свой / чужой, равный / подчиненный, мужчина / женщина, взрослый, заинтересованный / неизаинтересованный, дистантный / контактный, опосредованный, массовый);
г) Образ прошлого (инициальные — начинающие общение и реактивные появляются только после определенных РЖ).;
д) Образ будущего (предполагает дальнейшее развитие речевых событий, воплощающееся в появлении других РЖ.);
е) Тип диктумного (событийного) содержания. Обращен к внеречевой действительности то есть экстралингвистический фактор. (официальные / неофициальные, включенность события в личную сферу автора. Существенна временная перспектива диктума: футуральная, перфектная;
ж) Параметр языкового воплощения речевого жанра два аспекта7:
) содержание информации. Подразделяется на 3 вида: когнитивная (познавательная), эмоциональная и эстетическая,
) языковые средства выражения информации — лексические средства языка (лексический уровень языка), грамматический строй (грамматический уровень языка).
Ф.Л. Косицкая дополнила тремя признаками характеристику модели8:
) Отнесенность данного РЖ к функциональному стилю (ФС). Это — один из важнейших признаков РЖ.
) Наличие и определенная комбинация речевых актов в составе данного РЖ.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
) Соотношение с другими семиотическими системами (невербальные средства).
. Косицкая Ф.Л. Письменно-речевые жанры рекламного дискурса моды в аспекте межязыковой контрастивности (на материале французских и русских каталогов моды): Автореф. дис. канд. филол. наук. — Томск, 2005, С. 71
Подчеркивается неразрывная связь стиля с жанром, причём стиль определяется как неотъемлемый элемент, входящий в жанровое единство, неразрывно связанный с тематическим и композиционным единством.
Один из главных путей к уточнению понятия речевого жанра — создание типологии жанровых форм. Выделяют первичные и вторичные жанры, простые и сложные, жанры устной и письменной коммуникации, жанры официального и неофициального общения, информативные и фатические, тематически обусловленные и свободные и др.
Проблема первичных и вторичных речевых жанров уже получила некоторое рассмотрение и в современном жанроведении, причём решается она в трёх разных направлениях.
1)Вторичный РЖ как онтологический производный от первичного. Вторичный РЖ отличает от первичного сфера функционирования, или стилистическая обработка.
2)Вторичный РЖ понимается как тип текстов, прежде всего диалогических, структурным элементом которых выступает первичный РЖ (речевой акт).
Опираясь на этот принцип, А.Г. Баранов предлагает следующую классификацию РЖ: первичные (простые) речевые жанры; первичные (сложные) речевые жанры; вторичные (простые) речевые жанры; вторичные (сложные) жанры.
Несколько иную классификацию подобной направленности предлагает М.Ю. Федосюк — противопоставляются «элементарные» и «комплексные» жанры: «в этом случае под элементарными речевыми жанрами следовало бы понимать такие тематические, композиционные и стилистические типы текстов, в составе которых отсутствуют компоненты, которые, в свою очередь, могут быть квалифицированы как тексты определённых жанров. Комплексными же речевыми жанрами надо было бы считать типы текстов, состоящие из компонентов, каждый из которых, в свою очередь, обладает относительной завершенностью и представляет собой текст определённого жанра»9.
3)«Вертикальные» модели, обеспечивающие цельность текста. Данное направление связывает первичные и вторичные РЖ с условиями абстракции текстовой деятельности.
Например, А. Вежбицка говорит о «речевом жанре», «речевом акте», «иллокутивном компоненте»10.
На иерархию из трех сущностей («гипержанр», «жанр», «суб-жанр») опирается К.Ф. Седов. (гипержанр — застолье, жанры — тост, застольная беседа, и т.п.).
Жанры также делят на простые и сложные. Основой для такого деления может быть теория речевых актов Остина-Серж.
Простые жанры — это типы иллокутивных актов, называемые при помощи отглагольных существительных, значения которых определяет речевое действие (угроза, отказ, приглашение).
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Сложный жанр — это типизированная последовательность речевых актов. О.Б. Сиротинина предлагает разделять жанры чисто речевые.
При отсутствии специально спланированного, сознательно использованного построения речи и употребления в ней определенных языковых средств и риторические.
В случае сознательного планирования и употребления тех или иных средств.
Другой вариант типологии речевых жанров принадлежит В.В. Дементьеву.
Исследователь предлагает взять за основу классификации предложенное Т.Г. Винокур противопоставление двух полярных речевых замыслов — «фатики» и «информатики». «Фатика» — вступление в общение, имеющее целью предпочтительно само общение. «Информатика» понимается как вступление в общение, имеющее целью сообщение чего-либо.
.2 Речевые жанры в канве поэтики произведений Н. Горлановой
Исследователи М.П. Абашева, Ю.Ю. Даниленко только в плоскости содержания романа, входят в реальную действительность лишь через роман в его целом, то есть как событие литературно художественной, а не бытовой жизни»15. Роман в его целом является высказыванием, как и реплики бытового диалога (он имеет с ними общую природу), но, в отличие от них, это высказывание вторичное (сложное).
Современная лингвистика (речеведение) активно занимается проблемами речевых жанров. Однако, как справедливо замечает Т.В. Шмелева, «…на создание энциклопедии жанров пока никто не решается. Пока же она выглядит «собраньем пестрых глав», посвященных полемике вокруг и наблюдениями над отдельными жанрами»16.
Пока в определении речевых жанров ученые сходятся в том, что они имеют не только информативную, но и фатическую природу. (Думается, именно это их качество так привлекательно для литературы). Фатическое общение понимается жанроведами (Т.Г. Винокур, К.Ф. Седов, В.В. Дементьев и др.) как общение ради общения, а не ради передачи информации. Т.Г. Винокур определяет фактическое речевое поведение как «речевой акт, интенция осуществить который нацелена на сам этот акт, как на предпочтительный способ вступить в общение: а) частные цели в фатическом речевом жанре всегда подчинены начальному контактному импульсу; б) информативная задача высказывания, следовательно, с точки зрения участников общения, вторична;
в) коннотативный план коммунитивнкативно-стилистического характера, наоборот, способен выступать как абсолютная ценность.
Теория речевых жанров получила развитие и преломление во многих научных теориях как исследовательский метод: саратовская, московская школа и другие лингвистические научные центры продолжают исследование речевых жанров в современной социолингвистической ситуации.
Теория речевых жанров также легла в основу постструктуралистской теории дискурса и дискурсивного анализа, разработанных Ю. Кристевой. В 1997 г.
Т.В. Шмелева предложила единственную, на сегодняшний день, универсальную модель описания и систематизации РЖ в виде «анкеты», которая включает в себя семь пунктов:
) коммуникативная цель жанра, 2) концепция автора, 3) концепция адресата, 4) событийное содержание, 5) фактор коммуникативного прошлого, 6) фактор коммуникативного будущего, 7) языковое воплощение. Помимо основной типологии разграничения РЖ на первичные и вторичные, предложенной М.М. Бахтиным, традиция жанроведения разработала еще ряд типологических противопоставлений РЖ: 1) Фатические и информативные, 2) риторические и нериторические, 3) конвенциональные и неконвенциональные, 4) простые и сложные.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Понятие «фатическое общение» вводит Б. Малиновский, определяя его как такую разновидность речи, которая отражает заложенное в самой природе человека стремление к созданию «уз общности» между людьми и часто выглядит как простой обмен словами. Далее идеи Малиновского развивают Р. Якобсон, Г.Г. Почепцов, К. Писаркова и др. Системно фатическую речь описала Т.Г. Винокур в работах «Говорящий и слушающий» (1993)17 и «Информативная и фатическая речь как обнаружение разных коммуникативных намерений говорящего и слушающего» (1993). Изучение речевых жанров является весьма продуктивным не только в собственно лингвистическом смысле. Исследование живых речевых жанров конкретной эпохи реконструирует важнейшие особенности картины мира человека и общества.
Одна из последних работ такого рода — книга американского антрополога Нэнси Рис. «Русские разговоры». Культура и речевая повседневность эпохи перестройки» (2005). В книге Н. Рис. предпринят глубокий анализ современного состояния речевого поля перестроечной и постперестроечной России на основе изучения устных речевых жанров.
Наиболее яркий и наглядный случай актуального взаимодействия первичных и вторичных жанров в современной прозе — произведения Нины Горлановой. Нина Викторовна Горланова — известная российская писательница, живущая в Перми. Член Союза российских писателей (1991), автор восьми книг («Родные люди» — 1990, «Вся Пермь» — 1996, «Подсолнухи на балконе» -2002, «Светлая проза» — 2005 и др.), постоянный автор журналов «Новый мир», «Знамя», «Октябрь». Произведения Нины Горлановой популярны в стране, переведены и изданы за рубежом. Н. Горланова — лауреат многих престижных премий. Ее рассказ «Любовь в резиновых перчатках» был удостоен первой премии Международного конкурса на лучший женский рассказ, организованного Колумбийским университетом, редакцией журнала «Октябрь» и феминистским клубом «Преображение» (1992 г.). В 1996 г. «Роман воспитания», написанный Горлановой в соавторстве с мужем — В. Букуром, был номинирован на Букеровскую премию и входил в шорт-лист победителей.
В 2003 году Горланова получила премию имени П. Бажова за книгу «Подсолнухи на балконе», изданную в Екатеринбурге.
Опыт Горлановой уникален даже на фоне общей тенденции интереса к устному слову. Последнее становится для Горлановой объектом изображения: не средством выразительности, а художественной задачей. Проза Н. Горлановой стремится мимикрировать под живую разговорную речь.
«- Ну, Люсь, как? — спросила она подругу, приступая к резанию хлеба.
А я и не догадалась помочь, — подумала вслух Люся. — Все как-то так…
Пришел он к нам обратно, понимаешь.
Как? — в ажиотаже спросила Зина, уже входя во вкус сочувствия. Он пришел сам? И что сказал? Как это было? <…>
Потом обсудим, а сейчас Владик придет, и сядем. Я вот Люське твоего мужа нахваливаю.
И зря, — закусала накрашенные губы Зина, все еще колеблясь: беречь краску на них или расслабиться и пооткровенничать с подругами.
Почему? — Люся помогла Зине убрать осколки ампул со стола.
Потому что он совсем не прикасается ко мне с тех пор, как ушел на конвейер. Приходит с работы и спать заваливается.
Люся готова была тоже подключаться к бабьему такому рыданию — чисто нервному, конечно, но все равно приятно расслабиться в общей невезухе личных жизней».
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Горлановское повествование организуется не столько жанрами литературы, сколько жанрами речи.
Жанр разговора по душам из всех фатических жанров закономерно считается наиболее «русским», в полной мере отражающим русскую ментальность.
«Разговор по душам — уникальный жанр русского общения, не обнаруживаемый в других коммуникативных культурах, — отмечают исследователи Л.Н. Дьякова и И.А. Стернин.
Иностранцу трудно объяснить, что это такое. Разговор по душам — это, прежде всего, разговор, начисто лишенный всякой официальности, формальности».
Это «длинный, без ограничения во времени, эмоциональный разговор двух людей, в медленном, задушевном темпе, негромко. Возможно прикосновение друг к другу.
Это разговор преимущественно дома, в неформальной одежде, за едой или рюмкой вина, когда обе стороны, в том числе жалуются друг другу на жизнь, заверяют друг друга в понимании, дружбе и поддержке, с обсуждением многих личных, в том числе психологических проблем. Значительную часть разговора по душам занимает рассказ собеседников друг другу о «трудностях жизни». Русские люди любят изливать, даже «выворачивать» душу собеседнику, они обычно не стесняются это делать, не стесняются рассказывать о сокровенном, могут излить душу постороннему, случайному встречному, попутчику в поезде.
Русский человек раскроет собеседнику свою душу, но он ожидает при этом, что сможет заглянуть и в душу собеседнику. Существенно, что русский человек может серьезно обидеться, если собеседник «не пускает» его к себе в душу — таких людей не любят, считают, что они скрывают что-то плохое»20.
Наиболее популярным речевым жанром у Горлановой является застольный разговор. Писательница убеждена: «Дружеская вечеринка как мировое яйцо, из которого, как в мифе, все рождается: дружба, любовь, семья, мое желание стать писателем.»21
Редкий текст писательницы обходится без застольного разговора:
«Женщины расплакались, накрыли изобильно стол, разлили по стаканам бутылку водки, полрюмки даже бабушке дали.
Вдивно выпила, — подтвердила бабушка.
А я думаю, в кого у меня жена? Вы знаете, Виктор Алексеевич, дочь ваша как поссорится со мной, так все к Окуджаве собирается ехать.
Кто такой этот Окуджава?
Давайте споем, — попыталась настроить веселье на прежнюю волну Лидия Павловна.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Но бабушка вдруг начала говорить:
Надя, ты Федора помнишь — Матвеевских? Матвея Ивановича сына, да. Федор Матвеевич
Ох, он за мной ухлестывал — в девках я колды была, а потом мы поругалися чего-то, он уехал, меня сватать стали, тятенька неволил шибко, ну со зла я за хозеина своего и вышла. Едем с венчанья, а Степанида прибегает: мол, Федька там ждет тебя. Пополотнела я, видать, вся, а хозеин видит, такое дело, лошадей в лес хозеин-от… да заломал меня и нарушил, а ривить: куда я такая-то Феденьке нужна.
Старушка прослезилась воспоминаниям:
Шибко любил меня хозеин-от! Сарство ему небесное! Потом, колды его во враги записали, Федя приходил ино… Я не пустила уж»22.
Особое внимание хотелось бы обратить на речевой жанр, популярный у Н. Горлановой и подробно описанный в книге Н. Рис. о речевой культуре России перестроечных лет. Это жанр литании. Понятие «литания» восходит к церковному лексикону и означает мольбу, молитву. Н. Рис. понимает под литаниями жанры разговорной речи, в которых говорящий «излагает свои жалобы, обиды, тревоги по поводу разного рода неприятностей, несчастий, болезней, утрат, а в конце произносит какую-нибудь обобщеннофаталистическую фразу или горестный риторический вопрос (например, «Ну почему у нас все так плохо?») Завершить литанию может тяжкий вздох, выражающий разочарование и покорность. Именно интонации литании слышны в разговорах по душам и застольных беседах, воспроизводимых в прозе Н. Горлановой:
«Я: О, советские люди, как вас искорежили, бедных. Во всем мире коммерция, лишь бы людям было хорошо.
Мама: А чем нам плохо? Мне не надо машины, ни лодки, ни самолета. На машине можно разбиться, на лодке — утонуть, с самолета — упасть.
Я: Мама, это и есть рабство, так говорить. Вот моя знакомая уехала в Израиль 20 лет назад, а нынче в Москву приезжала, так каждый день в гостинице плакала: жалко нас.
Мама: А ты не жалей. Так и надо. Ты, дочка, не жалей ее — уехала — так ей и надо.
Я: Она нас жалела.
Мама: Не пересекай! Она врет, она говорит, что нас жалеет, а на самом деле — себя жалеет, что уехала»23.
По наблюдениям Нэнси Рис., элементы литаний включались практически в каждый разговор, становились строительным материалом речевой коммуникации. «Литании обеспечивали говорящих важнейшими семиотическими кодами и оценочными векторами, с помощью которых человеческое восприятие «обрабатывало» бурные события дня. Одновременно литании осуществляли парадоксальную трансформацию ценностей: страдание становилось заслугой, положение жертвы стяжало уважение, утраты обращались в приобретения»24.
В прозе Н. Горлановой: литании создают особую трогательную тональность и одновременно удовлетворяют читательскую потребность любого русского человека — насладиться страданием, приобщиться к «высокому» положению мученика, стать чище.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Ряд текстов Н. Горлановой почти целиком выдержан в жанре литании: «Покаянные дни, или в ожидании конца света», «Молитва во время бессонницы», «Водоканальи и моя душа», «Записки из мешка» и др.
Причем характерно, что названные тексты построены как дневниковые записи — литания словно становится ежедневной, приобретает универсальный характер, отражающий национальную ментальность и современную действительность:
«2.02.01. Господи, спаси нас! Вчера я снова затем пературила. Пью бисептол, но если он поддельный, т.е. крахмал, то… по грехам нашим, я знаю, Господи, но Ты милостив, помоги нам!
Воды нет во всем районе — авария, все коммуникации прогнили, а власти о нас совсем не думают.
Хотела идти к исповеди, но температура держится. Видимо, только такая жизнь и нужна мне, чтоб не потерять чувство Мистического (возможность и желание писать). Потому что с температурой и больной спиной сижу и с удовольствием пишу, а было б все хорошо, может, бегала бы по магазинам»25.
Таким образом, Н. Горланова в своих текстах воспроизводит речевую картину мира русского человека, воплощенную в первичных фа-тических речевых жанрах. Поскольку модели речевых жанров заложены в языковой памяти каждого носителя языка, тексты Н. Горлановой, основанные на речевых жанрах, оказываются мгновенно узнаваемыми, дешифруются читателем. Подобное «узнавание» и обеспечивает читательское включение и соучастие в тексте.
Именно установка на воспроизведение фатических речевых жанров обеспечивает текстам Н. Горлановой читательский успех.
В целом же тяготение современного искусства к устному бытовому слову, к жанрам устной речи в их первозданности свидетельствует о том, что литература тяготеет к обновлению.
Подобные процессы обновления художественного языка связаны с общей ситуацией «усталости» литературы от постмодернизма, с поиском выхода через стратегии «новой искренности» и отказа от «литературности» — в том виде, в каком она сложилась сейчас.
3. Анализ рассказов Н. Горлановой — авторская позиция
.1 Особенности событийного ряда в рассказах Н. Горлановой
Горланова предлагает верить в то, что она рассказывает не о чьей-то вымышленной жизни, а о своем собственном житье-бытье, о своих родственниках и свойственниках, реальных друзьях и спутниках. «Свой, — признается Горланова, — «вялотекущий мемуар» (слова мужа) я пишу всю жизнь, т.е. каждый день»26.
Понятно, что дневники бывают разные. У Горлановой это не полубессвязное автоматическое воспроизведение потока собственных мыслей и внешних впечатлений. Однако и не изысканные миниатюры в духе, скажем, записок Сэй-Сёнагон. Тут что-то иное, среднее между спонтанной импровизацией и искусным, обдуманным рукодельем, между безудержной женской болтовней и умело организованным дискурсом.
Но не ошибаемся ли мы? Не является ли это присутствие только условностью, только игровым артефактом? Не похоже. Специальной, сколько-то сложной игры, образующей и фиксирующей дистанцию между героиней, рассказчицей и автором, как будто нет. Разве что иногда реальные имена и фамилии подменяются выдуманными, а один раз, кажется, автор соединила в одном персонаже разом трех своих знакомых. Но обычно пелена художественных условностей в прозе Горлановой почти прозрачна. Ее книга действительно является личными, подчас довольно интимного свойства, записками, вынесенными на общее обозрение, публичным дневником. И это, в общем-то, соединяет разные рассказы в некое единство.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Манера Горлановой невзначай ответила новейшей литературной моде на «невыдуманное», документальное, фактическое. В современном литпроцессе она оказалась соседкой Битова, Безродного, Гандлевского, Наймана, В. Попова, Сергеева, Файбисовича… — ну и разделяет с другими сочинениями подобного рода похвалы и претензии к жанру. Устали от выдумок. Читать устали. А тут — жизнь в собственном соку, во всей ее красе. Опять же эффект подсматривания в замочную скважину. Вуайеристский позыв. А с другой стороны — где обобщение, где родная типизация, где мировые, наконец, проблемы и проклятые вопросы бытия? Один пустой шум жизни, одна суета. Легкомыслие да ёрничество.
Возникает законный вопрос о сверхзадаче увлекательного горлановского многописания. Ясно, что затеяно оно не для развлечения. А с другой стороны, напрасно сближают Горланову и с Розановым, который, конечно, заносил в «Опавшие листья» все, что думалось, и был весьма озабочен проблемой пола, но не ставил целью посвящать читателей во все свои семейные обстоятельства, в перипетии отношений с друзьями и коллегами, приводить в книгу шум и хаос повседневья…
Скажем пока предельно общо: автор ищет в жизни интересное и характерное. И находит.
«Вся Пермь» — на самом деле не вся Пермь. Содержание книги и локальней, и глобальней, чем заявка в ее названии. Если это Пермь-то Пермь своя, особая, горлановская. Может быть, когда-нибудь такая Пермь и станет «всей». Но случится это, должно быть, потом, примерно так, как в ХIХ веке постепенно, со временем образовалась (вспомним известное рассуждение Ахматовой) пушкинская эпоха. Пока же нам явлен четко очерченный космос и изображен вполне определенный круг лиц: «все о знакомых да о друзьях», о своих да наших. «Наших», так сказать. В этой лирико-очерковой прозе своеобразно преломился в основном, за отдельными исключениями, опыт и жизненный обиход людей определенного толка. Ее можно рассматривать как способ рассказать о них — и не без любования. Причем сам автор принадлежит к этому слою, не отделяет себя от него и, пожалуй, не слишком стремится из него чем-то выделиться.
Автор — хозяйка дома, мать семейства. Искомая Пермь — это ее дом, с периферией. Средоточие мира — коммуналка, клочок пространства с загадочным соседом, всегда готовым выпить на чужие и за компанию. Потолок неизвестно насколько низкий, но явно протекающий. Мебель ломающаяся. Гости беспрерывные; проходной двор.
Это ее семья. Есть семья узкая: муж-писатель, дети (их, о чем знает уже вся читающая Россия, четверо плюс неблагодарная приемная дочь), родители, домашние животные. Есть широкая: друзья-приятели, окружение. Одна из главных мыслей в горлановской прозе — это мысль, если хотите, семейная. До полуабсурда логику подобного рода развила в своем замечательном предисловии к книге Марина Абашева. «Проза Горлановой всегда помнит, что она написана кормящей матерью», — сказано там. Пожалуй, проза эта помнит также, что рождена она человеком, который и семейную рутину видит как своего рода духовный труд27.
Семья в прозе Горлановой — это не только (а может, и не столько) единство по крови, сколько единство по духу. И создается такая семья притяжением духовно родственных монад.
Скажем, в рассказе «Надо быть терпимыми» некто Устинов подписал принципиальное коллективное письмо в защиту свободы творчества, а некая Люська — не подписала, даром что дочь умницы и таланта, которого выгоняли с работы и который пишет в стиле Хармса… И где теперь эта Люська? Ушла за пределы видимости. Устинов же остался с нами и даже прозвище получил: Устинов-Долгих-Капитонов. Мелочь, а приятно.
Автор не станет объяснять, что за прозвище такое дурацкое (как не объясняет и многого другого, столь же и даже гораздо более неочевидного). Есть читатели, которые с ходу поймут, в чем дело, не только сориентировавшись в неброском юморе, вложенном в ситуацию, но и в чем-то большем — в мироощущении автора, может быть, которое позволяет подобным образом шутить. И понимание такое — это опять-таки определенная степень близости, знак соучастия.
В общем-то, проза Горлановой ориентирована на тех, кто понимает. На более или менее духовно близких, культурно родственных. Это, так сказать, третья, потенциальная, ее семья — понимающие читатели.
Горланова полагает, что ее сочинения будут непонятны для зарубежного читателя. Думаю, зарубежность — понятие не столько географическое, сколько духовное. «Пермь» Горлановой — это некое духовное отечество наподобие пушкинского Царского Села… (Если рецензент оказался в состоянии такое предположить, то ему нетрудно уже вымолвить что-то вроде «ведь это все, мой друг, о нас с тобою…». А хоть бы и не все. Хоть бы и не всегда. Но все-таки многое. И очень часто. В чем грех не признаться.)
Провинция — место, где живут персонажи Горлановой. Застой, перестройка и постперестройка (сиречь новейшая криминально-коммерческая эпоха) — время их жизни. Три времени жизни: не только детство, зрелость и старость (а есть у Горлановой и такой план), но и эти три периода отечественной истории. Рассказы четко датированы эпохальными длиннотами и сдвигами. «Обозначим эпоху», — начинает Горланова один из рассказов. Таких обозначений немало. Без них был бы непонятен строй жизни героев, которые чутко реагируют на перемены в общественном климате. Может даже показаться, что они слишком сильно зависят от этих перемен. Но это «слишком» пускай ставит им в упрек тот, кто не жил при советской власти, тот, кто не участвовал — пусть неявно — в перипетиях романа со страной «Одиссея Хитроумного» — Горбачева, кто не предпочел ему в итоге свердловского увальня («Младшая дочь меня во время выборов спросила: «А за кого Господь голосовал — за Ельцина?» — «Конечно», — ответила я»)…
Собственно говоря, таких людей, каких изображает Горланова, никогда не было, мне кажется, слишком много. Но при большом желании их можно было найти в том или ином количестве почти везде. И, разумеется, не только в предгорьях Урала водились подобные человеческие экземпляры. Узок круг этих революционеров, и издалека порой приходилось им окликать друг друга через пустоту. Но в глуши советского Северо-Востока, и вообще вдали от Москвы, таких людей в итоге и мне встретилось, слава Богу, не так уж мало. Даже в городе, где я живу и где этот человеческий ресурс оказался волей обстоятельств до обидного невелик, не совсем-таки безлюдно.
Но кто они такие, герои (на которых, судя по всему, похожи многие читатели и почитатели) Горлановой? Как их теперь называть?
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Интеллигенты? Пожалуй. Если считать таковыми людей небудничного запроса к жизни, пренебрегающих бытом ради ценностей и смыслов духовного характера и готовых бороться за них. Интеллигенты Горлановой несут общие тяготы убогого провинциально-советского обитания. Но они никогда не живут исключительно масштабом ближайших окрестностей — подъезда, микрорайона, учреждения или даже губернии. Они существуют не столько в конкретном пространстве своего непосредственного обитания, сколько в большом мире тревог и забот если не совсем планетарного, то близкого к этому масштаба. Душа у них резонирует на то, что происходит в целом в стране. (Меньше — на происходящее в мире. Но у них хватает и на Запад взглянуть покровительственно, оформив оценку его отношения к перестройке в СССР в терминах Льва Гумилева: «Запад — это чукчи! Старый этнос. Поэтому он доверчив и добр».) Это глобальное видение дает меру бытовой сутолоке, окрестному местечковому копошению.
Персонажи книжки — люди ангажированные, призванные к служению, входящие в проблематичные отношения с властью и с простонародьем. Эти отношения составляют немаловажную часть общего повествования. О власти — чуть ниже. Что же до народа… Простой народ у Горлановой — не шибко умный и одаренный ребенок-эгоист, вечный инфантил, которого следует жалеть, к которому приходится снисходить, но научить чему-то стоящему его трудновато. К нему, тугоухому, не достучишься. Живет рядом, в одной коммунальной квартире, непонятный сосед, трескает водочку, бродит неприкаянно по коридору… Что с ним делать, с таким? Непонимание взаимно. Для заурядного пермского обывателя все потуги людей горлановского круга выглядят нелепыми и ненужными причудами. Хотя иногда, кажется, удается его чем-то задеть. Не без тихой гордости Горланова сообщает: «Почти весь город заметил-запомнил плакат моего сына на первомайской демонстрации, мне в очереди приходится слышать, что один мальчик нес «За наше нитратное детство…». Как много может значить поступок одного человека».
Трагикомически развернута ситуация в рассказе «Частное расследование», где рассказчица передает реакцию своих попутчиков в автобусе и соседей по санаторию на происходящие в стране в августе девяносто первого события. Эти простые люди плывут по течению, принимая его водовороты за собственную точку зрения. Сначала все дружно радуются низвержению Горбачева, потом начинают так же дружно говорить «о подлости хунты» и восхищаться Ельциным. В основе же общего мироощущения — твердая уверенность, что все происходящее происходит не с ними, мимо них… А есть и такие пролы, которые непроходимо грубы, жадны, заскорузлы и ненавидят интелей за то, что те умнее их. Таков уж — глухо, не входя в подробности намекает автор — рельеф здешней местности.
Нелишне заметить, что сама Горланова величать себя и своих знакомых интеллигентами избегает. Здесь есть тонкая грань, которую она не хочет переходить. Возможно, оттого, что присваивать себе такое звание — это смотрится комично. А более точно — потому что только этим словом нельзя однозначно определить своеобразие этого круга. Однажды у Горлановой находим загадочное «интеллигенция и мы». Кто же тогда эти «мы»?
Возможно, богема. Образ жизни: пестрые, но творческие занятия, пустопорожняя болтовня, застолья, попойки. Самоощущение: горделивая претензия на особую отмеченность, даже на гениальность («Гениев прибивает к нашему дому, как после кораблекрушения живых приносит волной к берегу… Наши дети развращены приходящими гениями, они зовут их просто: Рудик, Сережа, Юра, Володя…»), смешанная с обращенной на себя иронией, с панибратским юмором (скажем, так: «Нина Череповец долго целует нас с мужем в коридоре, обзывая дорогими засранцами»).
Культурная элита. Те, у кого, пожалуй, есть сознание собственной избранности. Здесь, во всяком случае, вводится вполне отчетливый культурный ценз. Претенденту на участие в общей жизни хорошо бы знать некоторые имена и иметь понятие о некоторых важнейших вещах. Или хотя бы иметь к ним живой интерес. О некоем выпускнике филфака, который проявлял активность, но в итоге не оправдал возлагавшихся на него надежд, да и вообще свалил в Израиль, задним числом показано, что он с самого начала должен был внушать сомнения («звоночки были нам! Были!»):
«Он, например, мог заявить буквально так:
Читаю сейчас такую увлекательную вещь: «Мастер и Маргарита». Может, слыхали? Булгаков написал! Здорово…»
Как же, как же. Краем уха слыхали. (Я с высоты своего преподавательского высокомерия не могу понять здесь только одного: неужели еще существуют где-то выпускники филфаков, сохранившие подобную читательскую девственность?)
Веселые нищие. Это мир гротескной позднесоветской нищеты, охватившей — еще как помнится! — северную «периферию» плебейской империи. Идет тотальный «эксперимент по выживанию». Кругом нехватки, все в дефиците. Мыла нет. Денег тоже нет. Домашний быт до крайности убог. «Куда тут у вас сесть, чтобы не упасть?» — до боли знакомая фраза оттуда. Но в этой среде и в помине нет комплекса бедности, убогости, нет зависти и злой скорби. Скудость материального достатка компенсируется духовной жизнью и работой. Даже не компенсируется — само понятие нищеты приобретает иное, возвышенное, значение, приобщая советских бедняков к миру освобожденного от материальной ноши, духовно независимого от отношений купли-продажи творчества. «Ты прекрасный нищий русский человек», — так можно сказать здесь рассказчице. Трясинный и жестокий провинциальный быт, заедающая, по преданию, среда иногда бессильны перед такими людьми. У Горлановой среда, конечно, давит — но далеко не всегда способна вконец заесть. Кажется, не в последнюю очередь потому, что есть тот круг близких, который дает человеку дополнительные силы, чтобы не пропасть, не сдаться.
Внутренние эмигранты. Сталинские щепки захотели быть людьми — и стали отщепенцами. Непримиренность персонажа с властью является лейтмотивом прозы Горлановой. Смолоду, в шестьдесят восьмом году, писали и расклеивали на малиновом варенье листовки против ввода войск в Прагу (рассказ «Любовь в резиновых перчатках»). Впоследствии так или иначе страдали и тихо сопротивлялись, не участвовали, не состояли, подрывали изнутри. Что такое «наша милая страна» для автора и изображенного ею круга? Если верить книге, преимущественно — сумасшедший дом. Причем состояние это воспринимается как явление природы, с которой не поспоришь. Как перманентное стихийное бедствие. Горланова, если я не домысливаю за нее, не очень верит в то, что здесь в принципе возможно сколько-то порядочное социальное устройство. Люди — каждый по отдельности — может быть, хороши и интересны. Они ищут и могут найти себя. Из них могут получиться надежные друзья и товарищи в жизненном странствии. Но, собравшись все вместе, они составляют театр непреходящего абсурда, колонию клинических идиотов. Жизнь протекает на грани полного отчаяния и отупения, либо активной включенности в правозащитную деятельность, либо отъезда. Даже в конце 80-х: « «Внутренне ты уже уехавши», — упрекает друг-москвич… А мы-то решили остаться».
В нашей бесцензурной литературе как-то не сложился роман идей; читая нашу прозу, очень трудно понять, как духовно самоопределялись лучшие люди 70-80-х годов, чем жили, о чем спорили. Может быть, только у Кормера в «Наследстве» есть панорама ходячих идей интеллигентского общества. Горланова такую панораму создает по-своему — эскизно, из вскользь брошенных слов и мыслей, из моментальных реакций на происходящее. Может быть, здесь отражается уровень осмысления духовных проблем в этой среде? Не знаю. Перманентное, вплетенное в ткань повседневного быта инакомыслие уже даже не требует сколько-нибудь подробной мотивации. Оно становится привычкой, второй натурой.
Евреи. А кем же, помилуйте, еще может быть для, скажем так, агрессивно-послушного большинства представитель описанной выше породы людей? Этот обитатель антисоветского гетто? Так сказать, не по паспорту, а по… знаменитой, например, цветаевской формуле про поэтов, которые в наихристианнейшем из миров — известно кто. Горланова иллюстрирует ту очевидную данность, что еврейство в России стало во второй половине ХХ века почти синонимом отщепенства, инакомыслия, изгойства. Но при этом она еще и предъявляет городу и миру совершенно недвусмысленное юдофильство.
Отдельный рассказ в книжке («Покаянные дни») львиной своей долей посвящен слухам о предстоящем еврейском погроме в Перми, ожиданию его и обсуждению связанных с этим перипетий. Страсти и страхи нешуточные, и в ответ на происк вероятных громил автору хочется «подбежать и крикнуть что-нибудь им вызывающее, вроде того, что выгоним евреев — и совсем Нобелевских премий не будет. Такой генотип, радовались бы, что есть талантливая нация, можно скрещиваться…». Опять же ей там обещают: «Тебя примут за еврейку, у тебя слишком умный вид, потому что…» Да и что уж тут говорить, если супруг рассказчицы выучил иврит и даже преподает его, даром что молдаванин, а все семейство одно время всерьез собирается на выезд в Израиль.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Западники. Так сказать, атлантисты. И это на границе-то с Азией, где, казалось бы, самое место разгуляться азиопскому (шалишь: евразийскому) синдрому! Какой-то заезжий американец (в рассказе «Более равный») им ближе своего брата с улицы Крупской. Пусть этот Гарри мало чего понимает в советской жизни, зато он не отравлен воздухом тоталитаризма. Живет и мыслит естественно. Органично. И является потому предметом светлой зависти, тихого любования. Американцы — это воплощенная человеческая норма, а мы что? Ходячий парадокс. Не для их ушей «наши сны и наш страх перед своим воображением».
Либералы — в том понимании, которое приобрел этот термин во второй половине ХХ века. Люди мировоззренческой и житейской всеядности, едва ли не абсолютной веротерпимости. Не терпят только цензуры, формализма, фанатизма. Собирают подписи в защиту Рушди. Обходят стороной всякий сакрум или по крайней мере обходятся апофатической, если не сказать дзэнской, формулой умолчания. Изучают и практикуют йогу. С детьми общаются «по доктору Споку» — на равных. Вообще интересуются и Западом, и Востоком. При скептической настроенности по отношению ко всему советскому дружат с «неомарксистом» Борей: «Да, и марксизм был бы, может, хорош, если б не отгораживался от других учений, а находился бы с ними в каком-то кровообращении».
Что впечатляет в этих героях, так это их решительный отрыв от заскорузлого позднесоветского и грубошерстного постсоветского бытового обихода с его непременной мелочной корыстью. Это внутренняя свобода в государстве рабов. Свободно — без идеологической, цензурной оглядки, без жеманства и далекого расчета — сочиняет Горланова. Свободны, в принципе, ее персонажи.
Здесь есть потенциальная коллизия, чреватая цинизмом. Лицемерие и продажность, утверждаемые извне в качестве признанного стиля жизни, как-то легко располагают к компенсаторному переключению на регистр «материально-телесного низа». (Вспоминаю, как в первой половине 80-х мы были словесно раскованы именно по этой части. А некоторые литераторы сохранили подобный стиль и в конце 90-х…) Наш автор не прочь посмеяться, но, кажется, полных циников недолюбливает и ходу им у себя не дает. Ее главные персонажи — люди духа. И «про подлецов писать» ей «надоело». Вот она и не пишет, почти вовсе. Всевозможные функционеры, приспособленцы в рассказах Горлановой существуют скорее как фон, как мебель. А стукачи, которые снова и снова упоминаются в качестве обыденного факта жизни (своего рода вредные неистребимые насекомые), не называются, не описаны в подробностях. Так сказать, великодушно наказаны умолчанием. «Допустим, он служит у них, — зевнул муж, — значит, его способ быть несчастным резко противоположен нашему. И ничего более». Впрочем, вычислить их не составляет труда: общеизвестно, что к ним на колени не садится умная домашняя киска Мирза.
Описанный в прозе Горлановой человеческий тип на историческом переломе легче, конечно, было встретить где-нибудь в Москве. В столице человеку, попавшему как кур в ощип в поздний, проржавевший совок, не так трудно было совмещать и являть собой его, этого типа, приметы. И автор отдает себе в том отчет: «Москвичи накопили свободы в сердцах за те годы, которые мы провели в очередях за всем-всем-всем. Чуть получше нас они ели, чуть поменьше были забиты, вот и нашли время стать гражданами». Да какое там «чуть». Москва и провинция при советской власти — две разительных разницы… А перед нами, припомним, отдаленная, скрытая от чужого глаза советская дыра. Дырища редкостных параметров: «Нитраты, все время отравляемся, феномен Перми изучают даже социологи, почему так тихо, ни митинга, ничего, а пещерный быт отнимает все силы, самый голодный город, был всегда закрыт для иностранцев, поэтому не заботились…» И вот тут-то заявила сильно о себе фронда всемогущему до поры до времени режиму.
«Какие тонкие люди живут в Перми!» — восклицает у Горлановой гость из Москвы (уточним: Л. Костюков). Признаюсь, и мне когда-то, лет так пятнадцать назад, пришлось убедиться в том, что есть в Перми люди особой, редкой породы. Не знаю, как сказать, но скажу: вполне московского характера осведомленность и вменяемость сочетались у них с отсутствием какой бы то ни было амбициозности, высокого разряда утонченность и просветленность — с простотой и радушием… В общем, герои Горлановой.
В таком жизненном строе есть много от контркультурной поведенческой практики с ее небрежной свободой, с ее веселой легкостью, всеобщим равенством и приятельством. Человек живет как бы не вполне всерьез, опосредуя существование ироническим дистанцированием от реальности. Здесь нет постоянной борьбы с собой, а приступы самокритики не превращаются в упорное самоедство, имеют скорее юмористический характер. Это жизнь врасплох, спонтанно, на ходу, без пауз и длиннот, без тугой шнуровки, без слишком сильного и специального усилия, внушаемого бременем осознанного долга, жесткой самодисциплиной.
Проза эта с ее стремлением открыться миру до донышка не знает мертвых слов, не понимает конъюнктуры. Писательство естественно становится образом жизни. Закономерно, что такое творчество почти открыто противопоставляется ремесленному профессионализму, рутине соцреалистического писательского труда по соцзаказу, обеспеченному пайком и пенсией. Сама манера рассказа у Горлановой выдает ее причастность к той литературной волне, которая связана с вышеназванным настроением и, зародившись в конце 50-х, в нашей словесности до сих пор подпитывает лирический поток живой, непричесанной речи. У Горлановой конфликт создается принципиальным противостоянием героя бреду эпохи, всей советской цивилизации, разобщенностью с целым строем жизни, которому персонаж бросает вызов одним своим существованием. Вся его жизнь является внутренней идеологической диверсией, она предстает миной замедленного действия. Отсюда романтический, борцовский пафос. Однако гораздо чаще автор пребывает в сентиментальной стихии, главное в которой — нежность и сердечная привязанность к близким.
Книга Горлановой имеет отчасти мемориальный характер. Наиболее полно там отражены жизненные и духовные коллизии позднесоветской эпохи и перестройки. О 90-х же годах сказано бегло. Современная коммерческая эпоха только названа, вскользь брошено «мы опять чужие на их празднике жизни». Упомянуто, что коммунисты, кажется, опять на коне. Но это почти что и все.
Собственно, и вся авторская манера, многие импульсы творчества связаны с тем, ушедшим, временем. Разговоры, которыми переполнена книга Горлановой, подчас оказывались тогда наиболее естественной формой существования человека этого круга. Событий не много, сами по себе они часто ничтожны. Зато диспуты, слухи, споры, вербализованные переживания заполняют время жизни, образуя способ бытия. Собеседник предлагает нашему автору вспомнить годы застоя: «…мы же не знали, куда летим, а тоже пили вино и заводили на вечеринках остроумные разговоры. Человечество только тем и занимается, что заводит интересные разговоры во время падения в пропасть». С другой стороны, в стихию литературной болтовни нетрудно и заманчиво, казалось, укрыться от официоза. «Дружеская вечеринка как мировое яйцо, из которого, как в мифе, все рождается: дружба, любовь, семья, мое желание стать писателем», — замечает тут Горланова.
В сборнике есть еще один лейтмотив, который хорошо памятен многим по жизни, — библиомания, охота за книгой, любовное коллекционирование культовых авторов. Герои Горлановой — это литературное племя, уходившее в литературу как в эмиграцию и обитавшее там, в мире Цветаевой и Пастернака, Ахматовой и Мандельштама. Выясняется, например, что автор и замуж-то вышла «из-за двухтомника Манна «Иосиф и его братья»» (помните то первое, почти антикварное, издание романа, не вошедшего в коричневое собрание сочинений?). Изображенные Горлановой библиоманы советской эпохи иногда сродни политбеженцам. «Даже сама Анастасия Ивановна Шорина (ее возраст, вес плюс положение в мире книголюбов!) стояла на коленях перед директрисой первого книжного магазина, когда надо было выпросить синий том Цветаевой (первое издание в серии «Библиотека поэта»). «Из-за какой-то книги — на колени!» — фыркнула директриса. «Из-за Цветаевой — могу!» — аристократически бешено блеснула глазами Анастасия Ивановна». А кто бы из нас, господа, не рухнул в те годы на колени ради синего цветаевского томика? Так бредила эпоха. Но представьте себе эту же мизансцену сегодня.
Время сдвинулось. И эти люди становятся, кажется, экзотическим реликтом. Замело уже следы на их крыльце — или пока еще нет? Сегодняшнему читателю Горлановой виднее. «Только бы Россия не повернула назад, к коммунизму!.» — восклицает напоследок автор. А я, пока пишу эти строки, бросаю изредка взгляд на телеэкран. По местной программе транслируют там репортаж с прощальной гастроли певца К. в наших демолиберальных краях. И вот я, цепенея, вижу, как вместе с ним на сцене дружным хором наш мэр и глава областного правительства выпевают про комсомол, с которым не расстанусь, и про Ленина, который такой молодой… Но в одну воду нельзя ступить дважды. А значит, хроника Горлановой становится мало-помалу историческим документом.
Нет, таких людей больше не будет. Эти — последние. Но она успела рассказать о них. О себе. О нас. Успела и извиниться перед своими друзьями: «Если что-то не так написала, то простите великодушно!!!» Возможно, что-то осталось недоговоренным. Поток жизни захватил автора, и ей редко удавалось вынырнуть, оглядеться, поразмыслить над уроком и опытом жизни. 90-е годы дали много поводов для того, чтобы произвести ревизию прежних представлений, норм и правил жизни. Архаичный синкретизм претерпел разложение в тиглях богатой возможностями эпохи. Многие вчерашние единомышленники, собеседники и собутыльники, разошлись по жизни своими путями — в разные стороны. У Горлановой же в книжке ничего подобного, в общем-то, не происходит. Новизна совсем ненастойчиво стучит в ее двери.
В финале мы, правда, совершенно неожиданно узнаем, что самого автора ее путь привел к Богу. До той поры религиозность, следы которой возникали в книге, носила какой-то синтетический характер: тут и дзэн, и каббала, и христианство, и просвещенческий культ разума… Теперь автор «стала ежедневно читать Евангелие». Очевидно, это знаменует некий предел для прежнего творчества — и, вероятно, начало творчества нового. Публичный дневник — куда деваться — может и до какой-то степени должен стать исповедью, которая обращена к Богу. И это обещает новую глубину в подходе к каждой теме и, может быть, сюрпризы. Личность заявит о себе как-то иначе. Возможно, даже рельефнее и отчетливей.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Неофиты — существа непредсказуемые. Хотя не ждешь, конечно, что Горланова ударится в фундаментализм. Слишком уж иначе она устроена как человек и как писатель. Скажу больше. Если отчасти ее книга и имеет мемуарно-реликварное значение, то не в меньшей мере она оказалась удивительно современной. И не просто потому, что связана, как уже было сказано, с модой на невымышленный факт. Но потому главным образом, что она легко включается в современные полемики. Убедительностью и обаянием изображенного здесь способа жить и мыслить книга оппонирует как ползучей коммерциализации духа, так и бумажным драконам популярной идеологии, настоянной на едком уксусе воинствующего шовинизма, заидеологизированного клерикализма и полупатологической ксенофобии. Уверен, что это так, хотя мне и не хотелось бы возлагать на хрупкие плечи автора такую ношу. Хватает ей тяжести. Все-таки кольчуга ратоборца — не главное, скажем прямо, облачение Горлановой. Как бы ни было, книга дает прививку душевной щедрости и чистоты, воли к духовной работе, бессребреничества, бескорыстия. В нашей, в общем-то, меркантильной и прагматической атмосфере Горланова показывает, что были и есть люди, которые живут иначе — не фетишизируя ни личных, ни державных, ни национальных интересов, ни даже религиозных обычаев. Живут легко, трудно, свободно, весело, печально, замечательно, на суд, на зависть.
Они возвращаются к нам в ореоле рукотворной легенды, созданной неравнодушной сказительницей. И, дайте срок, им еще будут завидовать те, кто не попал в горлановскую Пермь.
.2 Анализ событий рассказывания в литературных работах Н. Горлановой
Описанный в прозе Горлановой человеческий тип на историческом переломе легче, конечно, было встретить где-нибудь в Москве. В столице человеку, попавшему как кур в ощип в поздний, проржавевший совок, не так трудно было совмещать и являть собой его, этого типа, приметы. И автор отдает себе в том отчет: «Москвичи накопили свободы в сердцах за те годы, которые мы провели в очередях за всем-всем-всем. Чуть получше нас они ели, чуть поменьше были забиты, вот и нашли время стать гражданами». Да какое там «чуть». Москва и провинция при советской власти — две разительных разницы… А перед нами, припомним, отдаленная, скрытая от чужого глаза советская дыра. Дырища редкостных параметров: «Нитраты, все время отравляемся, феномен Перми изучают даже социологи, почему так тихо, ни митинга, ничего, а пещерный быт отнимает все силы, самый голодный город, был всегда закрыт для иностранцев, поэтому не заботились…» И вот тут-то заявила сильно о себе фронда всемогущему до поры до времени режиму.
«Какие тонкие люди живут в Перми!» — восклицает у Горлановой гость из Москвы (уточним: Л. Костюков). Признаюсь, и мне когда-то, лет так пятнадцать назад, пришлось убедиться в том, что есть в Перми люди особой, редкой породы. Не знаю, как сказать, но скажу: вполне московского характера осведомленность и вменяемость сочетались у них с отсутствием какой бы то ни было амбициозности, высокого разряда утонченность и просветленность — с простотой и радушием… В общем, герои Горлановой.
В таком жизненном строе есть много от контркультурной поведенческой практики с ее небрежной свободой, с ее веселой легкостью, всеобщим равенством и приятельством. Человек живет как бы не вполне всерьез, опосредуя существование ироническим дистанцированием от реальности. Здесь нет постоянной борьбы с собой, а приступы самокритики не превращаются в упорное самоедство, имеют скорее юмористический характер. Это жизнь врасплох, спонтанно, на ходу, без пауз и длиннот, без тугой шнуровки, без слишком сильного и специального усилия, внушаемого бременем осознанного долга, жесткой самодисциплиной.
Проза эта с ее стремлением открыться миру до донышка не знает мертвых слов, не понимает конъюнктуры. Писательство естественно становится образом жизни. Закономерно, что такое творчество почти открыто противопоставляется ремесленному профессионализму, рутине соцреалистического писательского труда по соцзаказу, обеспеченному пайком и пенсией. Сама манера рассказа у Горлановой выдает ее причастность к той литературной волне, которая связана с вышеназванным настроением и, зародившись в конце 50-х, в нашей словесности до сих пор подпитывает лирический поток живой, непричесанной речи. У Горлановой конфликт создается принципиальным противостоянием героя бреду эпохи, всей советской цивилизации, разобщенностью с целым строем жизни, которому персонаж бросает вызов одним своим существованием. Вся его жизнь является внутренней идеологической диверсией, она предстает миной замедленного действия. Отсюда романтический, борцовский пафос. Однако гораздо чаще автор пребывает в сентиментальной стихии, главное в которой — нежность и сердечная привязанность к близким.
Книга Горлановой имеет отчасти мемориальный характер. Наиболее полно там отражены жизненные и духовные коллизии позднесоветской эпохи и перестройки. О 90-х же годах сказано бегло. Современная коммерческая эпоха только названа, вскользь брошено «мы опять чужие на их празднике жизни». Упомянуто, что коммунисты, кажется, опять на коне. Но это почти что и все.
Собственно, и вся авторская манера, многие импульсы творчества связаны с тем, ушедшим, временем. Разговоры, которыми переполнена книга Горлановой, подчас оказывались тогда наиболее естественной формой существования человека этого круга. Событий не много, сами по себе они часто ничтожны. Зато диспуты, слухи, споры, вербализованные переживания заполняют время жизни, образуя способ бытия. Собеседник предлагает нашему автору вспомнить годы застоя: «…мы же не знали, куда летим, а тоже пили вино и заводили на вечеринках остроумные разговоры. Человечество только тем и занимается, что заводит интересные разговоры во время падения в пропасть». С другой стороны, в стихию литературной болтовни нетрудно и заманчиво, казалось, укрыться от официоза. «Дружеская вечеринка как мировое яйцо, из которого, как в мифе, все рождается: дружба, любовь, семья, мое желание стать писателем», — замечает тут Горланова.
В сборнике есть еще один лейтмотив, который хорошо памятен многим по жизни, — библиомания, охота за книгой, любовное коллекционирование культовых авторов. Герои Горлановой — это литературное племя, уходившее в литературу как в эмиграцию и обитавшее там, в мире Цветаевой и Пастернака, Ахматовой и Мандельштама. Выясняется, например, что автор и замуж-то вышла «из-за двухтомника Манна «Иосиф и его братья»» (помните то первое, почти антикварное, издание романа, не вошедшего в коричневое собрание сочинений?). Изображенные Горлановой библиоманы советской эпохи иногда сродни политбеженцам. «Даже сама Анастасия Ивановна Шорина (ее возраст, вес плюс положение в мире книголюбов!) стояла на коленях перед директрисой первого книжного магазина, когда надо было выпросить синий том Цветаевой (первое издание в серии «Библиотека поэта»). «Из-за какой-то книги — на колени!» — фыркнула директриса. «Из-за Цветаевой — могу!» — аристократически бешено блеснула глазами Анастасия Ивановна». А кто бы из нас, господа, не рухнул в те годы на колени ради синего цветаевского томика? Так бредила эпоха. Но представьте себе эту же мизансцену сегодня.
Время сдвинулось. И эти люди становятся, кажется, экзотическим реликтом. Замело уже следы на их крыльце — или пока еще нет? Сегодняшнему читателю Горлановой виднее. «Только бы Россия не повернула назад, к коммунизму!.» — восклицает напоследок автор. А я, пока пишу эти строки, бросаю изредка взгляд на телеэкран. По местной программе транслируют там репортаж с прощальной гастроли певца К. в наших демолиберальных краях. И вот я, цепенея, вижу, как вместе с ним на сцене дружным хором наш мэр и глава областного правительства выпевают про комсомол, с которым не расстанусь, и про Ленина, который такой молодой… Но в одну воду нельзя ступить дважды. А значит, хроника Горлановой становится мало-помалу историческим документом.
Нет, таких людей больше не будет. Эти — последние. Но она успела рассказать о них. О себе. О нас. Успела и извиниться перед своими друзьями: «Если что-то не так написала, то простите великодушно!!!» Возможно, что-то осталось недоговоренным. Поток жизни захватил автора, и ей редко удавалось вынырнуть, оглядеться, поразмыслить над уроком и опытом жизни. 90-е годы дали много поводов для того, чтобы произвести ревизию прежних представлений, норм и правил жизни. Архаичный синкретизм претерпел разложение в тиглях богатой возможностями эпохи. Многие вчерашние единомышленники, собеседники и собутыльники, разошлись по жизни своими путями — в разные стороны. У Горлановой же в книжке ничего подобного, в общем-то, не происходит. Новизна совсем ненастойчиво стучит в ее двери.
В финале мы, правда, совершенно неожиданно узнаем, что самого автора ее путь привел к Богу. До той поры религиозность, следы которой возникали в книге, носила какой-то синтетический характер: тут и дзэн, и каббала, и христианство, и просвещенческий культ разума… Теперь автор «стала ежедневно читать Евангелие». Очевидно, это знаменует некий предел для прежнего творчества — и, вероятно, начало творчества нового. Публичный дневник — куда деваться — может и до какой-то степени должен стать исповедью, которая обращена к Богу. И это обещает новую глубину в подходе к каждой теме и, может быть, сюрпризы. Личность заявит о себе как-то иначе. Возможно, даже рельефнее и отчетливей.
Неофиты — существа непредсказуемые. Хотя не ждешь, конечно, что Горланова ударится в фундаментализм. Слишком уж иначе она устроена как человек и как писатель. Скажу больше. Если отчасти ее книга и имеет мемуарно-реликварное значение, то не в меньшей мере она оказалась удивительно современной. И не просто потому, что связана, как уже было сказано, с модой на невымышленный факт. Но потому главным образом, что она легко включается в современные полемики. Убедительностью и обаянием изображенного здесь способа жить и мыслить книга оппонирует как ползучей коммерциализации духа, так и бумажным драконам популярной идеологии, настоянной на едком уксусе воинствующего шовинизма, заидеологизированного клерикализма и полупатологической ксенофобии. Уверен, что это так, хотя мне и не хотелось бы возлагать на хрупкие плечи автора такую ношу. Хватает ей тяжести. Все-таки кольчуга ратоборца — не главное, скажем прямо, облачение Горлановой. Как бы ни было, книга дает прививку душевной щедрости и чистоты, воли к духовной работе, бессребреничества, бескорыстия. В нашей, в общем-то, меркантильной и прагматической атмосфере Горланова показывает, что были и есть люди, которые живут иначе — не фетишизируя ни личных, ни державных, ни национальных интересов, ни даже религиозных обычаев. Живут легко, трудно, свободно, весело, печально, замечательно, на суд, на зависть.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Они возвращаются к нам в ореоле рукотворной легенды, созданной неравнодушной сказительницей. И, дайте срок, им еще будут завидовать те, кто не попал в горлановскую Пермь.
Заключение
Рассмотренная в настоящей работе поэтика в произведениях Н. Горлановой позволяют прийти к следующим выводам. В конце XX — начале XXI веков общественные события особенным образом влияют на литературную ситуацию: они обусловливают обращение к острым проблемам и конфликтам, введение «непарадных», «несчастных» героев, использование разных жанровых форм и художественных приемов интертекстуальности, стилизации, второсюжетности, калейдоскопичности и др. Резко меняется содержание литературы. Автор фиксирует внимание на разнообразных реалиях повседневности, подробно прописывая мельчайшие проявления этого мира.
Носителями авторских идеалов становятся герои-мечтатели, «маленькие люди», представителимолодежи. Ностальгия писателей по героическому характеру и целостному мировосприятию приводит также к появлению современного героя-победителя в противовес моделям героя-жертвы, доминировавшим в прозе «новой волны» 1970-1980-х годов.
Прелесть прежних горлановских текстов в том, что все происходящее разворачивается прямо в речи, одновременно с речью, вдруг, внезапно… Обнаружившийся же теперь автор, полюбивший забегать вперед, быть может, и раздвигает какие-то фабульные рамки, но лишает тем самым текст непосредственности и непредсказуемости.
Список использованной литературы
1.Баранов А.Г. Когниотипичность текста (К проблеме уровней абстракции текстовой деятельности) // Жанры речи. Саратов, 1997.
2.Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // М.М. Бахтин Литературно-критические статьи. М., 1986.
.Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи. Саратов, 1997.
.Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения. М., 1993.
.Горланова Н.В. Пермские пенсионерки у голубого экрана /Горланова Н.В. Вся Пермь: рассказы; сост., подгот. текста и вступ. статья М.П. Абашевой. — Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1996. С. 267.
.Горланова Н.В. Записки из мешка // Горланова Н.В. Светлая проза: рассказы. — М., 2005. С. 280.
.Рис. Н. Русские разговоры: культура и речевая повседневность эпохи перестройки / Рис. Н.; пер. с англ. Н.Н. Кулаковой,
.B.Б. Гулиды; предисл. И. Утехина. — М.: Новое лит. обоз., 2005.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
.C. 159.
.Седов К.Ф. Анатомия жанров бытового общения // Вопросы стилистики. Вып. 27. Саратов, 1998.
.Сиротинина О.Б. Некоторые размышления по поводу терминов «речевой жанр» и «риторический жанр» // Жанры речи-2. Саратов, 1999.
.Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Жанры речи. Саратов, 1997.
.Федосюк М.Ю. Исследование средств речевого воздействия и теория жанров речи // Жанры речи. Саратов, 1997 (а).