Ключевые слова: С. Франк, критический марксизм, кантианство, Ф. Ницше, философия страдания.
Имя Семёна Людвиговича Франка (1877–1950) в связи с жизнью и деятельностью русских философов (и литераторов) в Крыму, как правило, не упоминается. Действительно, основные этапы его жизненной и творческой биографии связаны с Москвой, Петербургом, Саратовом; значительная часть жизни прошла в эмиграции. И всё-таки, тема «Франк и Крым» имеет право на существование, поскольку он жил здесь несколько месяцев, встречался с рядом известных людей, и с этим небольшим периодом связаны довольно значимые события, прежде всего, его внутренней духовной жизни. В поздних воспоминаниях он так фиксирует произошедшее: «В Ялте, в эту зиму 1901–1902 года <…> впервые проснулась и стала актуальной моя духовная жизнь» [10, с. 53]. Очевидно, что сам философ придавал этому небольшому отрезку своей биографии исключительное значение, что вполне оправдывает и наш интерес.
Прежде всего, восстановим внешнюю канву событий – как Франк оказался в Крыму и что он там делал? Здесь можно усмотреть две причинно-следственных линии: первую – семейную, вторую – связанную с дружескими отношениями с Марией Водовозовой. Сам философ описывает дело так: «Весной 1901 года я сдал в Казанском университете (проживание в Москве мне тогда было ещё запрещено) государственные экзамены (по юридическому факультету) и, не зная, что с собой начать, решил, чтобы сосредоточиться, провести лето и зиму (1901–1902) годов в Крыму, где жила тогда моя мать с моим больным младшим братом, сперва в имении Токмаковых «Олеиз» (моя приятельница М. И. Водовозова, урождённая Токмакова, жила там же), а потом, с осени в Ялте» [8, с. 410– 411].
С Марией Ивановной Водовозовой третьекурсник Московского университета С. Франк познакомился (в 1896 или 1897 году) как с издательницей экономической и марксистской литературы, предложив сначала свои услуги в качестве переводчика, при этом «сразу подружился с нею» и «был платонически близок в годы 1897–1903» [8, с. 403; 10, с. 53]. Через неё он «вошёл в круг марксистов-литераторов», и в её издательстве в 1900 г. вышла в свет первая книга Франка «Теория ценности Маркса и её значение». Следует также иметь в виду, что сестра Марии Водовозовой Елена Ивановна Токмакова в январе 1898 г. вышла замуж за ещё одного марксиста-литератора – Сергея Булгакова. В результате для С. Булгакова Крым стал второй родиной, а имение Олеиз – родным домом.
Построенное в 1885 г. сибирским купцом Иваном Фёдоровичем Токмаковым (и, к сожалению, не существующее ныне) имение Олеиз достаточно хорошо известно в крымологии, как и благотворительная деятельность И. Ф. Токмакова и его семьи по обустройству Кореиза (больница, Народный дом, школа, церковь). Очевидно, что Франка пригласила пожить в имении Мария Водовозова, и он провёл там несколько недель осени 1901 года (в поздних воспоминаниях он пишет о лете, но в июле и августе, судя по его письмам Струве, он ещё жил в Нижнем Новгороде, а в конце августа заезжал в Москву [см.: 4, с. 269]).
С ноября или декабря 1901 до весны 1902 года С. Франк жил уже в Ялте с матерью и сводным братом Львом Заком (позднее – известным художником, работавшим во Франции). Из письма П. Струве 24 декабря 1901 г. узнаём адрес: «Ялта, Таврич. губ. Заречье, Кубанский пер. д. бывш. Камышан» [4, с. 271]. Пребывание матери и брата Франка в Ялте было связано с необходимостью лечения Льва, но из воспоминаний трудно установить, приехали ли они туда в самом конце 1901 года, или уже жили, когда Франк гостил в Олеизе. Во всяком случае, уехав в конце весны 1902 г. в Бердянск, где отчим Франка купил аптеку, Розалия Моисеевна и Лев Зак, как и Семён Франк, в Крым больше не приезжали.
В Олеизе и Ялте молодой Франк встречался с довольно известными людьми. В «Воспоминаниях о П. Б. Струве» он замечает: «В Крыму же жили знакомые мне по Нижнему Новгороду Максим Горький и С. Я. Елпатьевский с семьёй; там же мне довелось встретиться с Чеховым и Бальмонтом» [8, с. 411]. В других воспоминаниях он также пишет, что этой осенью и зимой, благодаря Елпатьевским и Водовозовой, «я опять вошёл в круг интеллигенции – общался с Горьким, который жил тогда в Олеизе, однажды встретился у него с А. П. Чеховым, познакомился с детьми Льва Толстого (жившего тогда по соседству с Олеизом в Гаспре) – со старшим сыном, музыкантом Серг. Львовичем и с Андреем Львовичем, – издали несколько раз видел Толстого – но не решался подойти к нему, хотя имел к тому возможность. О Толстом, его личности, его жизни в Гаспре, много слышал тогда от Елпатьевского и доктора И. Н. Альтшулера, которые оба тогда его лечили» [10, с. 53].
«В круг» революционно-демократической интеллигенции С. Франк вошёл, благодаря отчиму В. И. Заку, ещё будучи гимназистом в Нижнем Новгороде в начале 90-х годов, где и познакомился с Горьким, а также встречался с В. Г. Короленко и Н. Ф. Анненским, а с семьёй народовольца Сергея Яковлевича Елпатьевского Франки были дружны. «Дом Елпатьевских был средоточием либеральной и радикальной интеллигенции Нижнего Новгорода», – вспоминал Франк [10, с. 52]. Дочка С. Елпатьевского Людмила (в замужестве- Врангель) позднее писала: «Весной, когда Волга и Ока заливали ярмарку, и временно прекращалось сообщение с городом, Сеня Франк, живший около ярмарки, и его милая сестра, красавица Соня, жили у нас, когда еще учились в гимназии. Оба были любимцы нашей семьи, и родители наши были очень дружны между собой» [2, с. 27]. Можно предположить, что и крымский эпизод жизни родственников Франка и его самого был также связан с приглашением или какой-то помощью Елпатьевских, которые с конца 90-х годов переселились в Ялту, где известный к тому времени уже как врач Сергей Яковлевич лечил Чехова и Толстого. Во всяком случае, очевидно, что в трёхэтажный дом Елпатьевского у подножия холма Дарсан (на улице Гимназической, позднее Войкова), который Чехов называл «Вологодская губерния» и который был одним из центров ялтинской культурной жизни начала ХХ века, приходил и С. Франк.
О несостоявшейся встрече с Толстым, который прогуливался по имению графини Паниной (ныне известному как санаторий «Ясная поляна») буквально в нескольких шагах от Олеиза, Франк, очевидно, жалел потом всю жизнь – тем более, что, как вспоминал в конце жизни, «в юные годы увлекался его писаниями и хотя и не разделял его идей, долго не мог отчётливо осознать, в чём именно они ложны» [8, с. 463]. Возможно, именно эта
«неотчётливость» собственных идей помешала молодому Франку проявить инициативу, – впрочем, известно, что Толстой в эту зиму в Крыму тяжело болел, и особенно в январе – феврале 1902 г. – так что не случайно, что сведения о нём Франк получал от врачей.
О знакомстве с Максимом Горьким ещё в Нижнем Новгороде Франк позднее вспоминал: «Тогда он казался очень славным, скромным, симпатичным человеком – позднее он не выдержал искушения славы; с ним сближало и то, что он причислял себя к «марксистам»» [10, с. 52]. Ко времени их встреч в Олеизе сам Франк уже был близок к полному разрыву с марксизмом, хотя и ранее его отношение к Марксу было достаточно критичным, о чём свидетельствует его вышедшая накануне книга о «теории ценности» Маркса. Во всяком случае, на первых страницах начатого 31 декабря 1901 г. в Ялте
«Дневника» Франка встречаем такую запись: «<…> Я имел честь быть обруганным и оплёванным самым великим инквизитором российского (да и европейского) ортодоксального марксизма – Жоржем (Пл<еханов>ым). Он с пеной у рта, с наглыми инсинуациями и передержками обругал мою книгу. Итак, отлучение от православной церкви марксизма торжественно подтверждено: я уже давно мечтал об этом» [7, с. 34].
Известно, что М. Горький приехал в Ялту 12 ноября 1901 г. к А. Чехову, а через несколько дней переехал в Олеиз. Можно предположить, что С. Франк встречался с ним – как он сам пишет, не один раз, – не только во время своего непосредственного гостевания в имении Токмаковых, но и специально наезжая в Олеиз в декабре или позднее, когда он уже переехал в Ялту. Впрочем, почему «наезжая», а не «приходя»? От ялтинского Заречья, где жил С. Франк с матерью и сводным братом, до Кореиза всего около 10 км, и как раз в 1901 г. по указанию Николая ІІ была закончена прокладка Царской тропы – примерно 7,5 км удобного пешеходного маршрута от Ливадии до Гаспры, по которому вполне безопасно ходить и зимой. Рискованно, но заманчиво предположить, что этот маршрут зимой 1901– 1902 года легко преодолевал 25-летний Франк.
Впрочем, как и его сводный брат, сам Франк не отличался отменным здоровьем. В письме Петру Струве 7 февраля 1902 г. он, между прочим, пишет: «Я похварывал и не поправился исключительно потому, что, хотя и поселился в Ялте, но не обращал внимание на здоровье и советы врачей. Теперь же я деятельно принялся за починку, и в результате в месяц прибавился на 6 фунтов, окреп и чувствую себя много лучше» [4, с. 272].
Нужна помощь в написании статьи?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Пишем статьи РИНЦ, ВАК, Scopus. Помогаем в публикации. Правки вносим бесплатно.
Ещё одна встреча, о которой, правда, Франк не упоминает в поздних воспоминаниях, но свидетельство о ней сохранилось в его «Дневнике», – «с Александром Александровичем Бакуниным, последним живым братом М. А. Бакунина, стариком 81 года» [7, с. 70]. Эта встреча с человеком, знавшим лично Белинского, Герцена, Чаадаева, Тургенева, Мадзини и Гарибальди, вызывает у молодого Франка глубокие (хотя и противоречивые) чувства и размышления – о величии прошлой эпохи и о том, что «мы мельчаем» из поколения в поколение, не замечая этого; о том, что «мы все питаемся <…> идейными остатками конца XVIII века и первой половины ХІХ», и о том, что «наша философия питается объедками с умственного стола Канта»; об эпигонстве «нашего поколения» и о том, что «в ясном понимании всей глубины современного «декаданса» лежит одно из условий серьёзной, мрачной по своей энергии борьбы с этим декадансом» [7, с. 71]. Не здесь ли истоки той мощной критики интеллигентского сознания, которая прозвучит позднее уже в «Вехах» и в «Крушении кумиров»?
Теперь самое время вернуться от внешних событий к духовной жизни. Хотя Франк писал позднее, что провёл эту зиму «без всякой деятельности, даже без научной работы, предаваясь только размышлению и созерцанию» [10, с. 53], он продолжает в Ялте всё ещё думать «об основных вопросах экономической теории» [7, с. 43], ещё пытается писать рецензии на экономические темы, хотя и с переменным успехом, просит в письме Струве о помощи в заключении договора на перевод «Моральной науки» Зиммеля [см.: 4, с. 270–271]. Он даже набрасывает целый план пересмотра экономической науки. Не вдаваясь тут в подробности, отметим лишь указание на «значение монополии, о котором прежде ничего не знали» [7, с. 44]. Одновременно, однако, у него вырисовываются – под очевидным влиянием того же Георга Зиммеля – контуры новой, более широкой науки, призванной осветить не только и не столько экономические, сколько вообще социальные законы человеческого общежития («составил краткий конспект системы. Она грандиозна» [7, с. 48]). Эту науку С. Франк называет «социальной психологией», поскольку общие отношения между людьми понимались им «в психологических категориях». Впоследствии он прямо напишет, что эта наука, «которую я сам придумал», была для него «переходной областью от политической экономии к философии» [10, с. 48].
Но главное событие – «встреча» с Ницше, в результате чего, и в связи с кстати подоспевшим предложением П. Новгородцева (по совету П. Струве) об участии в сборнике
«Проблемы идеализма», Франк «весной 1902 г. написал первую свою философскую работу «Фридрих Ницше и этика любви к дальнему»» [10, с. 47]. Именно в книге Ницше «Так говорил Заратустра» молодой экономист, ещё недавно близкий к марксистским кругам, открыл для себя «атмосферу глубины духовной жизни, духовного борения». «С этого момента, – вспоминает он в «Предсмертном», – я почувствовал реальность духа, реальность глубины в моей собственной душе – и без каких-либо особых решений моя внутренняя судьба была решена. Я стал «идеалистом» не в кантианском смысле, а идеалистом- метафизиком, носителем некоего духовного опыта, открывавшего доступ к незримой внутренней реальности бытия» [10, с. 54].
Впрочем, непосредственные документы того времени свидетельствуют о не таком уж однозначном и одномоментном решении вопроса о соотношении идеализма и метафизики. В письмах Струве Франк пишет о том, что «этический идеализм» Ницше привлекает его именно тем, что он соединён «с решительным отрицанием идеализма метафизического» [4, с. 271]. Речь идёт о том, что в ялтинский период молодой Франк находился ещё в самом разгаре своей «эпохи неверующей юности» и не готов ещё был оправдать – тем более, строить сам – религиозную философию . Мягко возражая своему старшему другу Петру Струве, роль которого как родоначальника русского идеализма позднее он вполне признавал, Франк пишет ему в феврале 1902 г., что с точки зрения его собственной «имманентной философии» «метафизика, как наука, возможна ещё меньше, чем с точки зрения Канта», и что «метафизике отрезана раз навсегда научная почва, ибо всякая метафизика всегда сводится к исканию или утверждению мира, лежащего до или позади мира, созданного соотношением субъекта и объекта» [4, с. 273]. Отдавая явное предпочтение «Великому Ницше» перед Христом, Франк, всё-таки не без сожаления, замечает: «Только теперь я убедился, как глубоко во мне антирелигиозное чувство и сознание» [7, с. 84]. Лишь несколько лет спустя сам Франк будет строить систему именно такой метафизики, и «встреча» с Ницше – чей «идеалистический радикализм», впрочем, в более поздние годы он уже оценивает далеко не так восторженно, – будет восприниматься им как «фундамент моего духовного бытия», который «был заложен или, вернее, открылся мне сознательно именно тогда, зимой 1901–1902 гг.» [10, с. 54].
Дело, однако, не только в Ницше и его «Заратустре», на которого Франк «случайно напал» (впрочем, поздние воспоминания Франка о том, что книга Ницше «случайно» попала ему в руки [см.: 10, с. 54, 56; 8, с. 411], следует воспринимать с оглядкой на возраставшую в геометрической прогрессии популярность Ницше в России как раз в конце ХІХ – самом начале ХХ века). Сам факт внутреннего духовного переворота – и превращения в философа!
«Пробуждением духовной жизни и настоящим интересом к философии во всей полноте и глубине её, как знания сверхнаучного, я ближайшим образом обязан внешнему событию моей жизни – одному неудачному роману, который я начал переживать с лета 1900 г. и который затянулся надолго и заставил меня много перестрадать. Тут на мне обнаружилось углубляющее значение страдания – именно пробуждение через него духовной жизни» [10, с. 54]. Речь идёт об отношениях с Фаней Ельяшевич – женой друга Франка Василия Ельяшевича, с которым он познакомился, очевидно, ещё на юридическом факультете Московского университета (Василий был на два года старше). Увлечение началось в Берлине и продолжилось позднее в Петербурге (куда Ельяшевичи переехали в 1903 г., а Франк – в конце 1905) – очевидно, с тем же «успехом», приносившем одни страдания; лишь в конце 1907 г. Франк прекращает эти отношения – на его пути встречается Татьяна Барцева, с которой он уже не расстаётся более 40 лет счастливой супружеской жизни.
Во время жизни в Крыму Франк вёл с Фаней переписку. Письма не сохранились, но сохранился «Дневник», начатый явно под впечатлением переживания этих отношений, и который является ярким свидетельством тех внутренних страданий, борений и исканий, которые переживал молодой учёный в эти месяцы. Об этом документе следует сказать особо. Он был впервые опубликован в 2006 году усилиями саратовских исследователей. Документ охватывает всего полгода – с 31 декабря 1901 по 23 июня 1902 года (последняя запись – уже в Бердянске, последняя ялтинская запись – 21 апреля), – но именно в это время С. Франк начинает формироваться как философ, а потому это живое свидетельство крайне важно для понимания его творческой эволюции. Этот текст писался автором отнюдь не для печати, и вообще по неизвестным причинам был оставлен в 1921 году в Саратове (забыт? спрятан? утерян?), где впоследствии чудом уцелел, был найден и идентифицирован [см.: 3]. Как в любом дневнике, в нём много чисто личных, интимных переживаний и эмоций, однако он интересен отнюдь не только как свидетельство человеческой биографии. Дневник для 25- летнего С. Л. Франка – это, прежде всего, способ внутренней самоорганизации, преодоления душевной и умственной расхлябанности, обретения смысла собственной жизни и выстраивания целенаправленной научной работы, – и в этом смысле он выступает незаменимой характеристикой нравственного и душевного склада молодого мыслителя, во многом определившего его дальнейшую творческую судьбу (лейтмотивом звучат тут пушкинские строки: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»). И, конечно, главное, чем интересен этот документ для историка философии, – это отражение того, как закладывался «фундамент духовного бытия» великого философа.
Нужно подчеркнуть, что идея страдания, заложенная опытом личных отношений и отрефлексированная первоначально в формулах Ницше, безусловно, является той нитью, которая связывает «Дневник» Франка 1902 года с его поздними религиозно-философскими работами и его зрелым мировоззрением. Более 30 лет спустя, в «Непостижимом», он пишет о «чистом страдании» – в противовес «бессмысленной мучительности» – как о таком, которое «открывается нам в той форме его преодоления, которая заключается в духовном приятии или претерпевании страдания – в нашей способности выстрадать и перестрадать страдание. Тогда страдание испытывается и открывает себя не как бессмысленное зло, не как нечто безусловно недолжное, даже не как извне наложенная на нас кара, а, напротив, как исцеление от зла и бедствий, как желанный Богу и в этом смысле уже сущностно божественный возвратный путь на родину, к совершенству реальности» [9, с. 551].
Характерны также рассуждения Франка в письме дочери Наталье в январе 1945 г. в связи с осмыслением факта гибели её мужа Пола Скорера (он погиб в 1943 г.): «Живая душа не может жить отчаянием и безнадёжностью; это противоестественно как длительное состояние. Страдание должно просветлять, углублять, расширять душу, и потому её животворить… Но всякое сильное и глубокое, чувство, тем более скорбь, страдание, должно быть творческим, вести куда-то, открывать новые горизонты… Страдание это раскалённый зонд, впускаемый в духовные дыхательные пути. Пока он не дошёл до конца, человек испытывает мучительное жжение и задыхается; но когда он дошёл до конца, он прочищает дыхательные пути, и человек начинает дышать по-новому, глубоко и свободно, как не дышал раньше. Это не надуманно; это всё прочувствовано» [цит. по: 1, с. 199]. Удивительно, но в самом конце жизни, в период тяжёлой болезни, Франк пережил физически этот образ «раскалённого зонда» – как он рассказал сводному брату после очередного кризиса, ночью «я лежал и мучился и вдруг почувствовал, что мои мучения и страдания Христа – одно и то же страдание. В моих страданиях я приобщился к какой-то Литургии и в ней соучаствовал, и в наивысшей её точке я приобщился не только ко страданиям Христа, а, как ни дерзновенно сказать, к самой сущности Христа» [6, с. 22].
Роман с Фаней Ельяшевич был как раз «бессмысленным мучительством», к тому же отягощённым нерешительностью характера Франка. Кстати, из некоторых замечаний «Дневника» можно сделать вывод, что инициатором отношений была Фаня – переживая в крымском далеке то, что произошло в Берлине, Франк пишет: «<…> Как бы много она мне ни принесла горя, я с ней примирён и не могу относиться иначе, как с глубоким чувством благодарности за такую незаслуженную привязанность (если бы я и делал что для неё, так ведь не за это же она привязалась, и слишком это большая награда)» [7, с. 37–38]. Ялтинский «Дневник», однако, пестрит его страстным желанием преодолеть бессмысленность этих страданий, и наоборот – прийти к тому, «чтобы этими страданиями очищаться и научаться истине» [7, с. 33].
В результате сам этот документ – не столько самокопание в своих чувствах, сколько свидетельство творческих исканий. Ялтинский «Дневник» – опять же, вопреки более позднему замечанию автора о времяпрепровождении «без всякой деятельности», – свидетельствует как раз не только о глубокой внутренней духовной борьбе, но и об интенсивной умственной работе Франка. Это не только уже упомянутые погружение в Ницше, экономические и социально-психологические проекты. Хотя пробуждающийся философ ещё с крайним недоверием относится к метафизике («Мне, впрочем, даже смешно об этом рассуждать, так далеки от меня метафизические понятия» [7, с. 36]), всё-таки основная часть дневника – это выяснение самому себе своего «философского миросозерцания» [см.: 7, с. 70]. И в этом контексте Франк ведёт диалог не только с Ницше, Христом и Зиммелем, но и с Сократом и Цицероном, Декартом и Спинозой, Кантом и Фихте, Шеллингом и Гегелем, Шопенгауэром и Шуппе, Михайловским и Белинским, Хомяковым и Герценом, Сергеем Трубецким и представленными в его книге метафизиками Древней Греции, Бердяевым и Струве, а также – с поэзией Пушкина и Алексея Толстого, Гёте и Гейне (философское осмысление поэзии станет характерной чертой философского стиля Франка). Кроме явных следов работы над первой философской статьёй о Ницше, которая писалась параллельно, находим и план новой статьи Проблема метафизики [см.: 7, с. 72–73]. Метафизика, таким образом, не отпускала его мысль и заставляла разобраться глубже – фактически это был первый конспект статьи «О критическом идеализме», вышедшей в журнале «Мир Божий» уже в конце 1904 году, впрочем, ещё вполне неокантианской.
Очевидно, что именно этот путь, начатый в Ялте, – «крепко держать в руках, в моральной узде, нити моего «я» и, стиснувши зубы, наперекор стихиям стоять на своём посту мысли и страдания» [7, с. 33], – провёл Франка через многие жизненные испытания, позволив сохранить душевное равновесие и вкус к жизни, а главное – привёл к тем фундаментальным идеям, на которых базируется его онтология абсолютного реализма и христианская социальная этика.
Список использованных источников
1. Буббайер Ф. С.Л. Франк. Жизнь и творчество русского философа. 1877–1950. – М., 2001. – 328 с.
2. Врангель Л. Воспоминания и стародавние времена. – Вашингтон: Изд-во книжного магазина Victor Kamkin, 1964. – 224 с.
3. Никитина Е.П. История одной «Тетради» (о судьбе рукописей С.Л. Франка) // Франк С.Л. Саратовский текст / Сост.: А.А. Гапоненков, Е.П. Никитина. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2006. – С. 16–30.
4. Письма С.Л. Франка к Н.А. и П.Б. Струве (1901–1905) // Путь. – 1992. – № 1. – С. 263–311.
5. Плеханов Г.В. О книге С. Франка. (С. Франк. Теория ценности Маркса и её значение. Критический этюд. Спб., 1900) // Сочинения. – Т. XI. – М.: Госиздат, 1928. – С. 348–357.
6. Сборник памяти Семёна Людвиговича Франка / Под ред. протоиререя о. Василия Зеньковского. – Мюнхен, 1954. – 193 с.
7. Франк С.Л. Дневник / Публикация Е.П. Никитиной. Подготовка текста: Ю.Н. Борисов, А.А. Гапоненков. Комм. А.А. Гапоненкова // Франк С.Л. Саратовский текст / Сост.: А.А. Гапоненков, Е.П. Никитина. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2006. – С. 31–111.
8. Франк С.Л. Воспоминания о П.Б. Струве // Франк С.Л. Непрочитанное… Статьи, письма, воспоминания. – М.: Московская школа политических исследований, 2001. – С. 394–582.
9 Франк С.Л. Непостижимое. Онтологическое введение в философию религии // Франк С.Л. Сочинения. – М., 1990. – С. 181–559.
10. Франк С.Л. Предсмертное. Воспоминания и мысли // Франк С.Л. Русское мировоззрение. – СПб.: Наука, 1996. – С. 39–58.
Нужна помощь в написании статьи?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Пишем статьи РИНЦ, ВАК, Scopus. Помогаем в публикации. Правки вносим бесплатно.