Прежде всего, представляется важным в качестве критерия для сравнения обратиться к европейской традиции. В христианской Европе роль, которую играл при дворе королей шут, была весьма значительной. Согласно установленному мнению [1, c. 26], шут в этом смысле — фигура, родственная древнему жрецу, и происходящая от первопредка-творца, соединявшего в себе серьезные и смеховые элементы. Со временем историческое развитие отделило смеховое от серьезной фигуры правителя, которая переняла магическую силу первопредка. Так появляется шут, по некоторым внешним атрибутам копирующий правителя: его костюм — пародированная копия одеяния монарха, он позволяет себе то, что не может позволить ни один из подданных, и, конечно, в нем видны признаки древней магической силы жрецов — его пророчества сбываются, в его словах — мудрость. С того момента, как на смену мифологическому сознанию приходит религиозное, функция жреца-шамана как посредника между обществом и божественными сущностями, легитимирующими его превосходство и право на осуществление властных полномочий, нивелируется до образа глупца. Шут остается вне рамок обычной иерархии, он по-прежнему наделен сверхъестественными способностями, но уже не способен предъявлять с их помощью претензию на обладание властью.
Описывая фигуру шута подробнее, необходимо ответить, что он, как правило, обладает непривлекательной или, по меньшей мере, необычной внешностью, может быть даже уродлив, поведение его эпатажно, насмешка — орудие его власти. Однако европейский шут тем не менее человек разумный, который благодаря своей сообразительности сумел занять место подле властителя, являясь, можно сказать, изнаночной стороной его публичной личности. Он единственный способен высмеивать монарха, критиковать его действия, он фактически безнаказанно высказывает свое мнение по поводу вопросов, касающихся управления государством, и эти насмешки и критика ему прощаются. Королю шут смешон, и зачастую шуты и комические актеры является рупором общественных групп, недовольных действиями властителей. Образ эксцентричного святого, критикующего политику светских властей, также характерен для средневековой Европы, однако в меньшей степени нежели для Руси того же периода. Все же европейский шут, равно как и монарх, оборотной стороной которого шут является, — более человек, нежели кто-либо еще.
С другой стороны, в народной культуре средневековья сформировался идеальный тип шута (квинтэссенция его образа изображена в трагедии Шекспира «Король Лир», и в лице некоторых других персонажей этого гениального драматурга) — это человек бескорыстный, честный, верный, возможно, не совсем в своем уме, что свидетельствует о том, что вместо рационального разума бог даровал ему свою мудрость. Шут — это своего рода святой, поддерживающий и наставляющий монарха в человечности и любви к мудрости, как бы передающий волю бога тому, кто по праву рождения должен быть способен услышать и реализовать ее, но стал глух к голосу бога по причине утраты преемственности с древней жреческой традицией. Таковы в общем виде европейские представления о роли шута в политике. Вдобавок к своей функции выразителя сверхъестественной воли шут осуществляет обратную связь народа со своими управителями.
На Руси, и, в дальнейшем, в государстве Российском, сложилась несколько более сложная ситуация. Шуты существуют при дворе в качестве увеселения, это, как правило, физически неполноценные, уродливые люди, карлики. Уста их запечатаны, уши их повелителей глухи к их словам, и рупором потусторонних сил вместо них являются скоморохи и юродивые.
Скоморохи — представители народной смеховой культуры, маргинальный элемент русского общества, имеющий тесную связь с мифологическим пластом народного сознания. Они смешны и любимы, их выступления и игрища пользуются популярностью, и в то же время часто звучат обвинения скоморохов в близости к черту. Выражение «шут побери!» часто используется в значении «черт побери!» [4]. Черт является персонажем пьес вертепа, где он предстает в смешном и ничтожном виде, и декларируется, что он создал скоморохов. Рассмотрение фигура трикстера (и произошедших от него чертей и скоморохов) и его роли в мифологии различных народов не является предметом данной статьи, однако нельзя не отметить того факта, что дьяволу, трикстеру в развитых религиях отведено жалкое место [5, c. 162].
Юродивые и блаженные, напротив, весьма близки к богу, и в то же время вынесены за рамки привычного общественного устройства точно так же, как скоморохи, шуты и святые. Их изречения и пророчества темны для толкования, однако воспринимаются как зашифрованные послания с той, трансцендентной стороны. Таким образом, можно отметить, что фигура шута в аспекте его народного истолкования представлена в Европе в более цельном виде, нежели в России. Русский шут разделил свои функции представителя сверхъестественных сил и провозвестника божественного слова между скоморохами и юродивыми.
В XVIII веке в связи с приходом к власти Петра Первого, осуществившего грандиозное преобразование всей российской действительности, актуальной становится функция шута как фигуры политической. Петр является инициатором возникновения комедийного театра, где сатире и осмеянию подвергается все, что не соответствует реформаторской деятельности императора. Как в Европе смех мог являться инструментом, корректирующим линию поведения сильных мира сего, так и в России петровской эпохи уже сама власть применяет смех в функции воздействия на общественное мнение. В то же время показательна фигура шута Балакирева при Петре, к мнению которого прислушивается сам великий модернизатор государства Российского. Таким образом, можно сделать вывод о том, что образ шута в России, несмотря на свою сложность и большую по сравнению с Европой специфичность отдельных его вариаций, сохраняет те же самые атрибуты и функции, что и в Европе.
Однако в Японии на всем протяжении ее истории шутов при особе императора обнаружить не удается. Их не могло быть при нем потому, что император, божественный потомком высшей в синтоистском пантеоне богини Аматэрасу-оо-миками, никогда не утрачивал своей жреческой функции общения с божествами, в отличие от представителей верховной власти в рассмотренных выше культурах и обществах. И хотя в японской мифологии также можно условно выделить наличие серьезных богов и трикстера [6, c. 43] (Аматерасу и Сусаноо), разделение фигуры правителя по такому же принципу здесь не происходит. Можно предположить, японскому императору не нужен посредник, каковым является шут со своими мистическими способностями, для общения со своими богами постольку, поскольку самим фактом своего рождения император уже сам является таким посредником.
Сёгун, с XII в. взявший на себя осуществление властных полномочий, тоже в шуте не нуждается: у него есть император, эта его божественная легитимность на исполнение функции правителя, официальное, законодательно закрепленное «добро» на власть. Император чист и наделен добродетелью (яп. «току», кит. «дэ») [3, c. 51],он — продолжение божественного рода, соответственно, и сёгуну не нужен шут-перевертыш, в шутливой форме выражающий волю небес.
Можно сказать, что функция придворного шутовства в Японии — исключительно увеселительная, и для нее характерны определенные особенности.
Поскольку одним из ключевых понятий в синтоизме является понятие «ритуальной чистоты», императора никто не должен видеть и разговаривать с ним, иначе император будет осквернен, что неблагоприятно скажется на функционировании государства. Естественно, в силу этого от участия в массовых мероприятиях император избавлен. Он может наблюдать театральные представления в своем дворце, сидя за занавеской, или сам в них участвовать на правах потомка божества и верховного жреца. Дэнгаку — народный земледельческий обряд, за которым наблюдает со стороны император со свитой. До этого любое театральное выступление мыслилось как богослужение, обряд, направленный на то, чтобы умилостивить богов, зрителей у него не было, были только участники. Аристократы, наблюдающие за увеселениями (например, петушиные бои), не могут показывать, что им смешно, по этикету они должны быть серьезны. Когда то же самое увеселение демонстрируется в народной среде, люди покатываются со смеху, сбившись в тесный круг, в центре которого дерутся петухи, т. е. ведут себя естественным образом.
Одно из развлечений в рамках ритуальных плясок саругаку — танец карлика. Уродцы используются высшей знатью в качестве увеселения. Из 16 видов саругаку [2, c. 116—117]примерно половину составляют насмешки над чиновниками, как правило, над их нелепым внешним видом.
Позже на основе ритуальных танцев и обрядовых практик возникает театр Но, в театральных представлениях которого участвуют и аристократы. Пьесы театра Но в качестве высокопоставленных зрителей посещают уже, как правило, сёгуны, представители их семьи, а также знатные даймё; император, утратив в пользу сёгунов фактическую власть и обладая крайне низкой мобильностью, довольствуется теми развлечениями, которые может предоставить ему императорский двор в Киото (как правило, это сочинение стихов и участие в обрядовых мероприятиях). В фарсах кёгэн, которые являются интермедией в основном представлении театра Но, один из циклов — насмешка над даймё. В другом высмеиваются монахи. Искусство актеров кёгэн сходно с мастерством актеров театра Но, и фарс вместе с основной пьесой составляет законченное театральное действие, демонстрируемое не только зрителям-людям, но также и божествам. Гротескные маски, используемые в фарсах кёгэн, — уродливые и отталкивающие, но в то же время вызывающие смех.
Нужна помощь в написании статьи?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Пишем статьи РИНЦ, ВАК, Scopus. Помогаем в публикации. Правки вносим бесплатно.
Согласно принципам комической игры, фарсер должен быть бодрым, энергичным, безупречно выглядеть, быть готовым шутить всегда и везде, в нем не должно быть вульгарности. Комическое здесь выполняет функцию благородного смеха, адресованного божеству точно также, как основное представление театра Но.
Однако по своему общественному положению актеры — парии, они не могут изменить свой статус, несмотря на то, что театральное действие — это обращение к богам. Аристократы тоже участвуют в театральных представлениях, и это нисколько не умаляет их высокого социального статуса.
Для японского народа образ глупца, «бокэ» тоже характерен, и у них он так же маргинален, как где-либо еще. Уроды и карлики в обычной жизни вызывают отторжение, как нечто, имеющее отношение к «нетипичному», как покушение на установленный порядок (в представлении японцев установленный порядок хорош, он предопределен и задан ками, и нарушать его нельзя), однако уродство в рамках смешного, шутовство и юмор могут быть восприняты положительно, если на этот порядок не покушаются. Глупец в Японии смеется над несуразностями жизни, но не посягает на установленный миропорядок.
Можно сделать вывод о том, что шут в Японии выполняет исключительно увеселительную функцию при дворе высшей знати, не претендуя на участие в вопросах управления государством, как в Европе и России. Однако в народной культуре он, как и везде, играет роль выразителя общественного мнения, а также того, кто посредством чистой и безупречной актерской игры совершает своего рода обращение к богам.
Можно предположить, что такая разница возникла из-за разности религий. Христианство в Европе и России подавило религиозные представления, существовавшие ранее, в то время как в Японии этого не произошло.
Список литературы:
Агранович С.З., Расовская Л.П. Миф, фольклор, история в трагедии «Борис Годунов» и в прозе А.С. Пушкина, Самара: Самарский университет, 1992. — 215 с.
Анарина Н.Г. История японского театра: древность и средневековье: сквозь века в XXIстолетие : учеб. Пособие. М.: Наталис, 2008. — 336 с.
История японской культуры: учеб. Пособие для вузов [отв. ред. А.Н. Мещеряков]. М.: Наталис, 2011. — 368 с.
П.П. Шуты и скоморохи в древности и в новейшее время // Исторический вестник, 1888. — Т. 31. — № 1. — С. 201—220; № 2. — С. 453—474; № 3. — С. 688—709; Т. 32. — № 4. — С. 184—210; № 5. — С. 456—480. [Электронный ресурс] — Режим доступа. — URL: http://www.memoirs.ru/rarhtml/PP_Shu_IV88_1_5.htm(дата обращения: 08.10.2012).
Пропп В.Я. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре (по поводу сказки о Несмеяне). — Изд-во «Лабиринт», М.,2006.— 256 с.
Синто — пусть японских богов. В 2 т. [отв. ред. Ермакова Е.М., Комаровский Г.Е., Мещеряков А.Н.]. Спб.: Гиприон, 2002. — 704 с.