ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
Глава 1. Общая характеристика трилогии Царство Зверя в контексте историософских взглядов Д.С. Мережковского
Глава 2. Александр I, 14 декабря: концепция «религиозной общественности» Д.С. Мережковского и ее отражение в поэтике романов
.1Публицистика Д.С. Мережковского, посвященная I Русской революции
.2Д.С. Мережковский и лидеры террористических движений в России (Б.В. Савинков)
.3Александр I, 14 декабря: концепция «религиозной общественности» Д.С. Мережковского и ее отражение в поэтике романов
Глава 3. «Александр I» и «14 декабря» в контексте отечественных романов, посвященных революции и политическому террору
.1 С. Нечаев и «нечаевщина» как источник философии и этики отечественного террора
.2«Бесы» Ф.М. Достоевского и романы «Александр I», «14 декабря»
.3«Александр I», «14 декабря» и отечественные романы начала ХХ в., посвященные политическому террору
Заключение
Библиография
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Методическое приложение
Введение
Данное исследование посвящено эволюции религиозно-философских взглядов Д.С. Мережковского в трилогии . в литературоведении остается и ее поэтика. Также недостаточно исследованными представляются культурно-исторические аспекты творчества Мережковского: связь с историко-политическим контекстом, влияние личности писателя и его идей на политические и идеологические процессы начала ХХ века. Таковы ключевые моменты, обусловливающие актуальность анализа, проведенного в данной работе. Важной, на наш взгляд, представляется нравственно-философская сторона вопроса, поднятого в исследуемых произведениях. Продолжая историческую преемственность 1800-х гг. — 1825 г. — 1905-1910-х гг., выстроенную Мережковским в трилогии, мы можем продлить идейную сопряженность изображаемого до наших дней: вопросы о природе власти, о церкви и религии, об этической и идеологической составляющих любого преобразующего общество движения не теряют остроты и актуальности. Таким образом,
фундаментальной проблемой исследования становится анализ религиозно- философских воззрений Мережковского, в первую очередь, его идеи религиозно-революционного единения общественных масс, сквозь призму его публицистических и художественных текстов.
Также проблемным представляется круг морально-этических вопросов, которые необходимо разрешить при движении к общественному преобразованию. Так, вопрос о возможности применения насилия в борьбе за высокие идеалы являлся ключевым в проблемы, поднятые в творчестве Д.С. Мережковского, продолжают оставаться важными в XXI в.; концепции, близкие его идее всечеловечества, создают и современные философы: идея власти любви, близкой христианской, снова становится актуальной, как и взгляды на сопряжение человеческих усилий для преодоления индивидуализма и разобщенности и воссоединения в скоординированное, объединенное общими целями множество. через всестороннее рассмотрение религиозно- философских концепций Мережковского, в которых воплотилось его видение проблемы революции и религии, сформировавшихся в определенных культурно-исторических условиях. Для ее достижения поставлены следующие задачи : определение специфических черт художественного мышления Д.С. Мережковского, диалектичности его сознания; описание исторического контекста периода непосредственного создания трилогии, а также предшествующих лет творчества писателя, под влиянием событий которых происходило формирование ключевых концепций; , предшествующих созданию трилогии, либо сопутствующих ему; через организацию системы образов, преобразование исторического сюжета в художественный вымысел, использование системы изобразительно-выразительных средств; анализ художественных образов декабристов, выделенных Д.С. Мережковским для создания исторических романов, направленных на критику церкви и монархии и на поиск идеала религиозной революции. (1908). В работе использована комплексная методика анализа материала, включающая описательный, сравнительный и структурный методы.
Теоретическая значимостьработы состоит в том, что в данном исследовании выявляются способы воссоздания исторических событий и персоналий в художественном тексте на примере романов трилогии . Также в ней описано становление религиозно-философских концепций как в критических статьях, так и в исторической романистике Д.С. Мережковского. Практическая значимостьр аботы заключается в установлении межпредметных литературно-исторических связей при изучении исторического и художественного наследия XIX века. Материалы исследования возможно использовать при подготовке уроков, спецкурсов и спецсеминаров по методике преподавания литературы в школе. Также исследование позволяет спроектировать интегрированные уроки по отражению истории и литературе, в которых с помощью комплексного культурно-исторического подхода будет максимально полно проанализирован феномен декабристского движения, его идеологическая специфика и место в отечественной истории.
Рекомендации по использованию результатов дипломной работы в практике школьного преподавания литературы:
Результаты проделанной работы могут быть использованы в средней и старшей школе на уроках истории, посвященных декабризму, на уроках литературы, посвященных творчеству Д.С. Мережковского, либо знакомству с жанровыми особенностями исторических романов; также наиболее результативным станет использование исследования при создании интегрированного уроков по истории и литературе, пример которого представлен в Методическом приложении данной работы.
Структура работы. Данная работа состоит из Введения , трех Глав, Заключения и Методического приложения . Во Введении дается общая характеристика работы. В Главе 1 Общая характеристика трилогии : концепция «религиозной общественности» Д.С. Мережковского и ее отражение в поэтике романов » прослеживается становление ведущих религиозно-философских взглядов Д.С. Мережковского, которые были воплощены им в исследуемых романах, дана характеристика исторического контекста, в котором создавались данные произведения, изучены особенности поэтического языка Мережковского-романиста, в частности, воссоздание им образов декабристов. В Главе 3 «Александр I» и «14 декабря» в контексте отечественных романов, посвященных революции и политическому террору» рассмотрена взаимосвязь романов Д.С. Мережковского с ключевыми произведениями рубежа веков и 1910-х гг., а также идеи и теории, обусловившие появление подобных литературных произведений. Апробация и публикация материалов выпускной квалификационной работы:
Результаты исследования были сообщены в форме устных докладов на конференциях:
1., МПГУ, 1 — 2 февраля 2017 г. , г. Воронеж, ВГУ, 17 — 19 апреля 2017 г. , г. Коломна, ГСГУ, 20 мая 2017 г. Часть данной работы (Глава 1, Глава 2) была представлена на общеуниверситетский конкурс студенческих работ МПГУ в 2017 году, где заняла 3-е место.
Глава 1. Общая характеристика трилогии в контексте историософских взглядов Д.С. Мережковского
Глубина идей, нестандартные взгляды на исторический процесс, самобытные религиозно-философские мысли, отточенная форма художественных произведений — лишь несколько черт, которые позволяют оценить значимость фигуры Д.С. Мережковского в культурно-историческом процессе в России начала ХХ века.
Цельность — ведущая черта, с помощью которой Д.С. Мережковский утверждает взаимосвязь всего своего творчества. Его стремление к художественному синкретизму, слиянию разноплановых текстов воедино, было неоднозначно воспринято в среде современников: . . . Отходя от анализа форм романистики Мережковского, стоит отметить две принципиально важные особенности его философских взглядов: отношение автора к религии, сфере трансцендентного и понимание им хода мировой истории в целом и русского исторического развития в частности.
Религиозные взгляды Мережковского на протяжении всей его жизни шли вразрез с догмами русской православной церкви: . . Цель духовного возрождения, по его мнению, состоит в завершении «всемирного исторического восхождения к Богочеловечеству», пути в «царство Божие на земле», всечеловечество — объединение людей общим религиозным началом. . Философ делает шаг к преодолению антиномии между Человекобогом (воплощенного для него в образе Наполеона — продолжение идей Ф.М. Достоевского) и восточно-православным идеалом Богочеловека. . расчетливость современной литературы и культуры. Пытаясь дать оценку той эпохе, которое среда русской интеллигенции окрестила эсхатологической, апокалиптической, и, помимо идеи окончания времени, закрепила идею безвременья, Мережковский опирается на исторические события прошлого, в которых ищет как отражение текущего момента и причины катаклизмов рубежа веков, так и идеал цельной личности, воплощение нравственного идеала, деятельной натуры, способной достойно пройти сквозь испытания века.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Идея обращения к прошлому, поиск ответа в предыдущих поколениях в неустойчивую, ). . Остановимся на сопоставлении Мережковским настоящего и эпохи XIX столетия.
В книге , 1910). — художественного и нравственного ориентира. . Творческий процесс не механический — а бессознательный, непроизвольный, органический, о чем может свидетельствовать каждый истинный художник и все, кому случалось наблюдать возникновение первого психического импульса, составляющего самое зерно художественного произведения… Истинно художественные произведения не изобретаются и не делаются, как машины, а растут и развиваются, как живые, органические ткани . . ). , но непрерывное историческое действие развивается в России. Следом за жанровой неоднородностью заметна и неоднородность заглавий в трилогии: в название заключительного романа вынесена эпохальная дата, концентрация итогов прошлого и параллелей с настоящим и будущим, несмотря на первоначальный замысел Мережковского не отходить от традиции заглавий-имён. Внимание автора окончательно сместилось в сторону полюса Северного общества — героев 14 декабря и Валериана Голицына в их центре.
Роман показывает возможность борьбы русской общественности с антихристианской властью. : данный религиозно- анархический манифест, доказательно отрицая постулат православия «вся власть — от Бога», становится одним из идейных центров всей трилогии. Как и Муравьев-Апостол в программе освободительного движения, Мережковский принимает правду Ветхого Завета (1-я Книга Царств, глава 8-я) и утверждает синтез свободы и веры, а также провозглашает единство власти Бога на небе и на земле:
Вопрос. Что же святой закон нам повелевает делать?
Ответ. Раскаяться в долгом раболепствии и, ополчившись против тиранства и нечестия, поклясться: да будет всем един Царь на небеси и на земли — Иисус Христос. В начале века, в свете революционных событий, по-новому начинает звучать фраза «не убий»: человеку, принявшему решение вести борьбу с несправедливостью общественного устройства необходимо преодолеть парадокс отстаивания благих идеалов, совмещенного с применением насилия вплоть до покушения на чужую жизнь. И если беллетристика «подпольной» России легко снимает противоречие, выстраивает стройную систему моральных санкций, культивируя террор и наделяя его пафосом истинно христианского самопожертвования, а революционера-террориста делает подлинным Героем эпохи, то Мережковский, обрисовывая круг первых «борцов за правду», не снимает с них моральной ответственности за грех, за кровь: герои остаются во тьме сомнений о правильности и оправданности своих поступков.
Для сравнения приведем в пример два знаковых произведения пространства
«подполья»: рассказ Леонида Андреева «Тьма» и роман Бориса Савинкова
«Конь Бледный». Герои в них одержимы общей жаждой жертвенности — истинно-христианского фантазма: принести в жертву (ради будущего общего блага) не только свою жизнь, но душу. Главный герой «Тьмы», отрицающий Бога революционер, ожидающий своего последнего покушения, восклицает: «кто душу свою положит — не жизнь, а душу, вот как я хочу». То же самое повторяет Ваня — герой Савинкова, жертвующий собой во имя блага других: «Нет, убить — тяжкий грех. Но вспомни: нет больше той любви, как если за други свои положить душу свою. Не жизнь, а душу».
Герой «подполья» погибает — но погибает счастливым, не замечая противоречий: его страдание — возвышающее, оно оправдывает его смертные грехи.
Оба описанных героя не испытывают сомнений в оправданности пролития чужой крови. Но герои исторических романов — прежде всего, Валериан Голицын, — пытаются разрешить данный парадокс; Голицын следует по пути Мережковского — пути по-настоящему религиозного искания абсолютной, цельной, неоспоримой правды.
Герой, находящийся в поиске, герой сомневающийся, не довольствующийся поверхностными и вынужденными нравственными ориентирами, становится настоящим образцом личности нового культурно-исторического этапа, который стремится создать — по крайней мере, в художественном тексте — Д.С. Мережковский. Универсализм в сочетании с целостностью идей на всех уровнях организации произведения, неординарная неохристианская концепция поиска Духа привели к тому, что Мережковский «стал одним из инициаторов религиозного возрождения в среде русской интеллигенции ХХ века»42.
Выводы по главе 1
В данной главе обозначены основные черты философского и литературного мышления Д.С. Мережковского.
Мережковский, вождь русского символизма, сохраняет в своем творчестве особенности данного направления — глубокую образность, многозначность создаваемых характеров и изображаемых явлений. На протяжении всей жизни в творчестве Мережковского главенствующее место занимают религиозные мотивы: и на исторические события, изображаемые в художественных произведениях — романных циклах — писатель смотрит сквозь призму собственных религиозных убеждений.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Д.С. Мережковский — создатель одной из ярчайших неохристианских теорий начала ХХ века. По мнению автора, историческое христианство, в том числе русское православие, в существующем виде не выполняет духовных задач, является несостоятельным, крайне отдаленным от истинной религии, которую провозгласил Христос. Исторической церкви требуется реформация: в первую очередь, религия должна стать общественной, органично слиться с народом, и разбить вековую связь с государственностью.
Мережковский, пристально изучив историю религий, создал цикл трилогий, в которых поставил задачу поиска идеала — в первую очередь, духовного. Он пытается найти в истории разных эпох и разных верований неординарную, гармоничную личность — и переосмысливает с собственных религиозно- философских позиций известные исторические фигуры, — Леонардо да Винчи, Юлиана Отступника. Также внимание художника касается русской истории: в трилогии «Христос и Антихрист» им показан противоречивый образ Петра I, с которого в истории русского народа начался глобальный раскол; на исторических событиях основана и трилогия «Царство Зверя», в которой выражено отношение писателя к власти, а также воссоздана история движения декабристов с позиций религиозно-философских концепций Д.С. Мережковского.
Для решения глобальных идеологических, художественных и религиозных задач, для совмещения различных эпох Мережковский использует диалектический метод — совмещает крайности, объединяет кажущиеся противоположными идеи. Данная система бинарных оппозиций, совмещенных в качественно новое целое, находит отражение в системе образов, композиции, и даже в заглавии произведений: Христос — Антихрист, Царь — бунтовщики (декабристы), и т.д.
Анализируемая в данной работе трилогия посвящена поискам Мережковским ответов на религиозные вопросы: может ли революция совершаться в гармонии с религией? Возможно ли переустройство общества на духовных началах, возможно ли объединение разрозненного культурным и социальным расколом народа в единое целое, вселенскую религиозную общественность? Возможно ли гармоничное совмещение земного и небесного?
Героям Мережковского, исходя из поставленных художественных задач, предстоит преодолеть сомнения, самостоятельно найти верный духовный и революционный, общественный путь, разрешить множество противоречий, поставленных перед ними, как и перед самим Мережковским, сложившимся мироустройством — в первую очередь, деспотическим самодержавием. Вместе со своими героями Мережковский пытается показать, возможно ли ниспровержение Царства Зверя ради устроения Царства Христа, — не только на небе, но и на земле, и установление нового, Третьего Завета.
Глава 2. : концепция «религиозной общественности» Д.С. Мережковского и ее отражение в поэтике романов
Революция 1905-1907 годов и концепция религиозной общественности в публицистике Мережковского
нового литературного направления — символизм, произносит своё оригинальное слово, отвечая на самые важные и злободневные для русского интеллигента вопросы: о природе революции — ее истоках и значении, и о религии — о ее месте в новой формирующейся жизни. Необходимо последовательно рассмотреть три главных составляющих его концепции «религиозной общественности»: литературу, религию и политику. Литература
По справедливому замечанию Николая Бердяева, Мережковский . . , опору на художественный текст как центральную категорию философу начала века? , силы созерцающей, она превращается в силу действующую, созидающую, и особенно актуально это утверждение для периода общественных и политических кризисов конца XIX — начала ХХ века. Она находится не на периферии, а фактически в центре всеобщей реформации, — и даже не связанные с текстом напрямую учёные-политологи отмечают ее передовые позиции: крупнейший современный исследователь терроризма У. Лакер утверждает, что художественная литература может дать больше для осмысления сложного, зависимого от культурных традиций в разных странах, феномена терроризма, нежели политология . Наиболее емкое описание литературы как главенствующей и первичной силы в русском революционном течении приводит известный культуролог и историк Александр Эткинд: «Русская литература, философия и политическая мысль — не зеркала русской революции; скорее наоборот, революции совершались в текстах, а оттуда смотрелись в свое историческое отражение, тусклое и всегда неверное. Поэтому история текстов, разразившихся революцией, имеет самостоятельное значение.<…> Именно они [тексты] привели тех, кто принимал их за реальность, к созданию новой реальности, радикально отличной от знакомых им реальностей, в том числе и от реальностей их воображения». . . Политика
Во всем творчестве Д.С. Мережковского религиозное неотделимо от революционного; в критических статьях он постулирует . В 1905-1908 гг. в сознании З. Гиппиус и Д.С. Мережковского происходит становление концепции религиозной революции, которая, с одной стороны, выводится из их духовных исканий 1890-х, а с другой — является откликом на общественно-политические события 1905-1907 гг. , развенчание Мережковским русского православия, читатель сможет приблизиться к пониманию следующих слов автора: «Нам предстоит соединить нашего Бога с нашей свободой, нам предстоит раскрыть единую мысль… это мысль о Церкви, как о Царстве Божием на земле…». прежде всего, а ко Христу, к Иисусу из Назарета…». Ключевое значение для формирования его взглядов, бесспорно, сыграли так наз. Религиозно-философские собрания, открывшиеся 29 ноября 1901 г.Мережковский и Гиппиус входили в инициативную группу их организаторов.
На Собраниях представители (исторической) русской церкви встречались с людьми светского, проблем, что создавало дистанцию между церковью и современным обществом. . С особым подъемом он в конце своей речи делает вывод о том, что положение русского благочестия, церкви — чрезвычайно, и что настало время показать — не только словом, учением, но и делом — что в Церкви заключается не только загробный идеал. Наступает время открыть сокровенную в Христианстве правду о земле. В конце доклада была постулирована идея об общественном спасении во Христе, соединении земного и небесного под главою Христа.
Доклад, сделанный Тернавцевым, не только определил тему последующих заседаний Собрания, но и явился выражением религиозных взглядов Мережковского — его неизменного стремления к синтезу: совмещению Церкви и общественности, земного круга проблем, и обогащению взглядов интеллигенции, светского общества, религиозными, христианскими идеалами.
Также большое влияние в первых годах ХХ столетия на Д.С. Мережковского оказало вера, отрицающая официальное православие и самодержавие (считая их воплощением Антихриста), становится для Мережковского основанием и оправданием идей подлинно национальной революции. . . ) . . Христианская ли страна Россия? русского народа — «как колосья пшеницы между овсом». Пшеница Христова в христианской России оказалась плевелами, которые следовало сжечь огнём» . Далее Мережковский подтверждает свои мысли словами самих духоборов: «В 1895 году духоборы отказались от исполнения воинской повинности. «Решили мы не творить никому насилия, а тем более никого не убивать — и не только человека, но и других тварей, даже до самой малой птицы. Тогда нам не стало нужно оружия…». . : «религиозная правда духоборов в том, что они поставили вопрос о власти перед религиозною совестью человечества так остро, как еще никогда не ставился он во всемирной истории; но <…> только все человечество в своем всемирном историческом восхождении к Богочеловечеству на этот вопрос ответит». власть непременно предпримет меры — любой степени жестокости. связи с властью, обвиняет Мережковский русскую церковь? логически вытекает у философа в следующий вывод: «Не в имени, а в сущности, не в словах, а на деле Христос противоположен христианству, христианство противоположно Христу». — последний завет Гоголя, Мережковский трактует как обращение к церкви, превратившейся в начало безжизненное, отмершее. . . И снова — возвращение к идее раскола: «Древнее государственное всечеловеческое единство раскололось пополам, дало трещину, из которой вырвалось подземное пламя — начало всех грядущих религиозных и общественных революций. Образовалось два царства — государство и церковь». . «. . Христа, прикрываясь маской кесаря или папы, не может быть никем, кроме Антихриста. : «Да прочтет каждый, желающий знать суд Божий о царях, Книгу Царств, главу восьмую:Возопиете в то время из-за царя вашего, которого выбрали вы себе, но не услышит вас Господь.- Итак избрание царей противно воле Божией.<…> Раскаяться в долгом раболепствии и, ополчась против тиранства и нечестия, поклясться, да будет всем един Царь на небеси и на земли — Иисус Христос». . Вся концепция Мережковского — неохристианство, направленное на духовное обновление через борьбу со старыми религиозно-политическими заблуждениями, — находит пример исторического воплощения в событиях декабря 1825 года.
Помимо Муравьева-Апостола, Мережковский также обращает внимание на фигуру Чаадаева, современника декабристов, своего предшественника, который, с . ). . Политика
Для самого Мережковского, как уже было отмечено, революция и религия были началами неделимыми, двумя сторонами одного явления.
Существующая же проблема заключена в том, что . в какой-нибудь последней, всечеловеческой истине, то есть начало бессознательно-религиозное». , и, следовательно, такой народ не сможет услышать и воплотить завет Христа: да будет един пастырь и едино стадо. Единственно верный и действенный анархизм у Мережковского — анархизм духовный, свергающий самодержавие не только как политическую форму, но и как воплощение зла, силы метафизической: «Откуда самодержавие, все равно, царя или народа, откуда всякая власть человеческая, откуда всякое государство — от Христа или Антихриста? — вот вопрос, который безмолвно, но неотразимо поставлен Великой русской и уже Всемирной революцией, в настоящем только социально-политической, в будущем — неизбежно и религиозной».
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Вслед за духоборами, декабристами, декаденстким . . . ), и вылечить его можно только с помощью новой религии, выстроив в новом религиозном обществе баланс религиозного и общественного. . 117.
2.2Д.С. Мережковский и лидеры террористических движений в России (Б. Савинков)
Концепция религиозной общественности сыграла роль идейного центра в философском творчестве Д.С. Мережковского, — особую же актуальность она приобрела в начале ХХ века — начале революционных вспышек, социально- экономического и идеологического переустройства.
Общественность. . . . . . — и передала автору свой прошлый псевдоним. (курсив — мой). . , террористический опыт революционеров. в Париже, и на начало второго десятилетия ХХ века. Но скоро чета Мережковских начинает сомневаться в . Один из активных деятелей партии эсеров, близко сотрудничавший с руководителями Боевой организации, пишет о Савинкове (которого не только публика, но и многие соратники отождествляли с героями его произведений) следующее: «Жорж — не выдуманный характер. Это -нарцисс, самовлюбленный эгоцентрист с железной волей, верующий в себя, — это г. Савинков». Шнееров считал, что «самовлюбленный негодяй и революционный авантюрист» Савинков «покрывал» другого негодяя — предателя Азефа, и оба они, подталкиваемые природным садизмом, преследовали «личные демонические цели» в революции. Показательно и то, что Вера Фигнер, с которой Савинков вел разговоры о религиозном оправдании террора, о «Голгофе», «молении о чаше», объясняет эти страдания тем, что «за период в 25 лет у революционера поднялся материальный уровень жизни, выросла потребность жизни для себя, выросло сознание ценности своего «я» и явилось требование жизни для себя». Получив однажды письмо от Савинкова с подписью: «Ваш сын», Фигнер не удержалась от восклицания: «Не сын, а подкидыш!». Индивидуализм, понимаемый Мережковскими как страшный порок, который, по словам Гиппиус, хуже эгоизма, — шел вразрез взглядам Д.С. Мережковского о
религиозной общественности, что спровоцировало разлад в связях супругов и Б.В. Савинкова.
Дальнейшей причиной разлада стали события 1919 г., происходившие в Польше, куда Мережковские приехали для участия в организации антибольшевистской кампании. Совместно с Савинковым был утвержден . , оставившая, благодаря влиянию Мережковских, глубокий след в умах интеллигенции, выразившая дух целой эпохи.
: философия и религия в период революции и их отражение в поэтике романов
. Историософский цикл о России как «Царстве Зверя» создавался в 1908-1918 гг., в период активного осмысления Мережковским природы революционного процесса и выстраивания собственной концепции слияния двух начал — революции и религии — воедино.
Стоит упомянуть, что в это время романист имел возможность опираться на капитальные труды, созданные отечественными историками. Мережковский, уделявший в творческом процессе историческим источникам огромное значение, изучал доступные из-за ослабления цензуры после первой русской революции монографии Н.К. Шильдера, посвященные русским монархам, масштабное исследование в четырех томах «Император Александр I, его жизнь и царствование» (1897-1898), работы «Император Павел I» (1901) и «Император Николай I» (1903). В последнем, незавершенном двухтомном труде, Шильдер с историческим беспристрастием, разносторонне анализирует царствование Николая I, в том числе и характер официального следствия по делу декабристов. Также в это время появляется множество работ, посвященных «темным пятнам» русской истории: «Смерть Павла I» немецких ученых Шимана и Брикнера, «Разруха 1825 года. Восшествие на престол императора Николая I» и «Император Александр I и старец Федор Кузьмич» Г. Василича. Издаются сборники документов, воспоминания и исследования, посвященные декабристам: сборник под редакцией Богучаровского «Государственные преступления в России» (1903-1906); мемуары Н. Тургенева, братьев Бестужевых, Трубецкого (1907); сборник «Общественное движение в России в первую половину ХIХ века» (1905), составленный Семевским, Богучарским и Щеголевым; работы Довнар-Запольского «Мемуары декабристов» (1907) и многие другие. Особо важным оказалось для Мережковского исследование русского историка, великого князя Николая Михайловича «Император Александр I» (1912) и трехтомная работа «Императрица Елизавета Алексеевна» (1908-1909), автор которых, внук императора Николая, пользовался дворцовыми архивами.
Но о событиях столетней давности помнили и живые люди. К примеру, дед Д.С. Мережковского начал свою службу в гвардейском Измайловском полку во время правления Павла I, а затем и участвовал в войне 1812 года. Благодаря семейным преданиям и воспоминаниям достоверных лиц писатель создает панораму картин русской жизни, изображая героев не только историческими персонажами, а придавая максимальную живость образам.
Историзм романов Мережковского заслуживает отдельной оговорки. Многие критики еще в 1910-х гг. уличали Мережковского в искажении исторической истины, фактической неточности, то есть следовали традиционному пути сопоставления реально-исторических персоналий и событий с их литературными перевоплощениями (Б.Садовский, Н. Абрамович; с собственно исторической точки зрения исследуют роман А.Корнилов и С. Мельгунов). По этому пути анализа, центральной категорией которого становится историческая достоверность, движутся многие последующие критики и исследователи романистики Мережковского; но более полноценным и комплексным представляется обозначение указанных романов как «историософских» (З. Минц, Л. Колобаева, С. Ильев, В. Полонский, А. Петров). Содержание термина «историософия» можно трактовать как совмещение принципов «историзма» и «мифологизма», следования фактической точности, дополненное субъективным авторским поиском в пространстве и событиях прошлого «вечной правды».
«Вечная правда» выявляется с помощью системы «вечных спутников» высокой культуры, ориентиров Мережковского в его духовных поисках. Создавая их образы в художественном пространстве масштабных произведений, автор сознательно встает на позицию мифотворчества в эпическом повествовании». Один из исследователей историософских романов, В. Рудич, утверждает, что «факты, а значит, и последовательность их во времени, т.е. история, представляют для Мережковского, по крайней мере в идеале, ценность лишь относительную. Основные события развиваются на метафизическом уровне — вне времени. Предмет его [Мережковского] штудий, философских и художественных, есть, таким образом, «сверхистория», или метаистория».
Мережковского занимают прежде всего актуальные для него самого вопросы: с 1908 года, возвратившись в Россию после трех лет, проведенных в Париже, он замечает, что вопреки взглядам и надеждам круга интеллигентов на то, что «бессознательная стихия религиозная» соединится со «стихией революционною», «русская революция совершается помимо или против революционного сознания». Именно в восстании декабристов — «в первой точке революции политической» — для него положен «предел революции религиозной», «не только русской, но и всемирной». Д.С. Мережковский в форме художественной эпопеи развивает свои религиозные и историософские концепции, описанные им ранее или во время работы над романами в корпусе публицистических текстов. Религия как первичная, «сознательная» сторона (в противовес «деятельной» революции) увлекает его более всего: религиозен, как было отмечено ранее, подтекст исторических событий; религиозны и выводы, которые автор делает из уроков, преподнесенных историей. В статье о религиозном сознании Мережковского С. Франк подчеркивает, что «в фактах текущей политической жизни он увидел проявления вечных религиозных сил, политические партии в его глазах стали мистическими ратями Бога и дьявола, и его собственная религия из мечты и одинокого мыслителя превратилась в <…> силу русского — а тем самым, и всемирного — культурного развития».
Пути преодоления «смуты» Мережковский находит в культурно и исторически схожих эпохах; в истории XIX столетия, разворачивающейся перед читателем в трилогии «Царство Зверя», автор ставит вопрос преемственности борьбы за «основание нового религиозно-общественного порядка» — разрушения «царства Зверя» во имя царства Божьего на земле, как на небе.
Зверь: лицо власти в трилогии
В заглавии трилогии обозначены апокалиптические мотивы: Зверь, противоположный божественному началу, наделен преемственной царской властью в Российском государстве. Писатель придал трилогии резкую антимонархическую, антигосударственную направленность: государственный аппарат, трон, самодержец как орган управления представляет собой сконцентрированное зло, — и чтобы противиться этой силе, недостаточно общественно-политического протеста: для возрождения России должна вестись в первую очередь религиозно-освободительная борьба.
Образ «зверя» по-разному воплощается в трех представителях самодержцев и наследников престола.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
В первой части, пьесе «Павел I», являющейся страшным прологом к событиям, которые развернутся уже в романах — спустя два десятка лет, — образ государя наделен предельно «зверскими» чертами: начиная с него, «зверя» можно разглядеть не только в буквальном, «животном» смысле, но и в смысле переносном — демоническом. Уже в первом действии сыновья Павла, Константин и Александр, будущий правитель, отмечают сходство отца с бесноватым: «Аль не заметил, в углу рта жилка играет? Как у него эта жилка заиграет, быть беде… Я намедни в Лавре кликушу видел — монахи говорят, бесноватый: такая же точно жилка; когда подняли чашу, упал и забился…». Павел предстает по-настоящему деспотичным и одержимым — и этому образу более всего соответствует и помогает раскрыться его сосредоточенность на вопросах дисциплины, укрепления военной династии, непрерывном «воспитании» солдат каторгой, шпицрутеном, кнутом, палками за малейшую провинность: прическу не по уставу, расстегнутую пуговицу, цвет мундирной подкладки… Родной сын Константин, наблюдая за непрерывными экзекуциями, не стесняется назвать отца «скотиной прелютой». В разговоре с великой княгиней Елизаветой, женой сына Александра, Павел I смеется: «Я еще не кусаюсь…». Военный губернатор Пален, главный заговорщик, мотивирует необходимость свержения тем, что «самодержец безумный» — это «хищный зверь, что вырвался из клетки и на всех кидается».
В пьесе положено начало центральному конфликту: отношениям между церковью и государством. Иезуит, патер Грубер, приехал к русскому императору с «прожектом» соединения власти Самодержца Российского, «кесаря», с властью Первосвященника Римского — соединения земного с небесным. На замечание Грубера о том, что римский папа — глава церкви, Павел дает красноречивый ответ: «Врешь! Не папа, а я. Превыше всех пап, царь и папа вместе, Кесарь и Первосвященник — я, я, я один во всей вселенной!..». В его словах выражено, по мнению самого Мережковского, главное кощунство самодержавия, которое Мережковский обличает во всей трилогии: царь, человек, присваивает себе божественные полномочия, становится Богом на земле.
В процессе разговора Павла с патером также проявляются немаловажные детали: во-первых, это мотив переодевания, маски, когда Павел во время светского мероприятия примеряет далматик. Образ двоится: ничего не понимающая императрица Мария Федоровна ужасается, ошеломленная этим сдвоенным обликом царя-священника. Константин же в этой сцене продолжает отзываться о Павле презрительно и насмешливо, и снова дает ему «звериную» характеристику: «Поверх мундира, да ряса поповская… Бал-маскарад… Обезьяна… обезьяна в рясе…» . Во-вторых, присутствует некая тайна, которая будто бы свыше диктует самодержцу его поведение: «Жена — церковь православная, а младенец — царь самодержавный. Се тайна великая. Никто ее не знает, кроме меня!».
Двойственность царя-зверя ставится Мережковским на место привычной для русского православного человека двойственности царя-помазанника Божьего. Но народ не может легко расстаться с убежденностью в том, что власть монарха — от Бога: не может и в 1801, и четверть века спустя. Сами же правители также постоянно говорят о Боге, вере — как и их оппоненты, будущие религиозные бунтовщики. Павел в пьесе подчеркивает то, что Бог на его стороне: «Я… я… я… Помазанник Божий… Самодержец всероссийский!.. Убейте, убейте!.. Не отрекусь!.. С нами Бог!.. С нами Бог!..». Убеждение в божественном происхождении самодержавной власти укрепляет санкции монарха на любые действия и любую жестокость. Но заметить подмену не так просто — и это также подчеркивает Мережковский еще в пьесе, в начале событий, устами Александра I: «Да, да… Власть от Бога… «Несть бо власть аще не от Бога…» …А ну, как не от Бога власть самодержавная? Ну, как тут место проклятое — станешь на него и провалишься?.. Проваливались все до меня — и я провалюсь… Ты думаешь, с ума схожу, брежу?.. Нет, я теперь знаю, что говорю, — может, потом и забуду, а теперь знаю… Тут, говорю, черт к Богу близко, близехонько — Бога с чертом спутали так, что не распутаешь!». Интуитивное понимание Александром этого подлога, загадки, парадокса делает его неоднозначным и сложным персонажем; но и Константин, его брат, бессознательно боится «проклятого» царского «места», чувствует ужас перед ним. «Распутать», понять кощунственную подмену Бога царем, которая за сотни лет истории христианства укрепилась как заповедь, как правило, не требующее доказательств, — одна из ключевых задач, стоящих перед героями Мережковского.
Крайним несоответствием с образом Павла проникнуты его рассуждения, в которых он цитирует Евангелие и обращается к имени Бога: «Душу твою за Меня положишь? — сказал Господь Петру — и петух пропел… [«Петр сказал Ему [Христу]: Господи!.. Я душу свою положу за Тебя. Иисус отвечал ему: душу свою за Меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды». Когда же Христа взяли под стражу, люди вспомнили, что Петр был с Ним. Петр отрекся, «и тотчас запел петух». (Евангелие от Иоанна, XIII, 37, 38; XVIII, 25-27)]. Ну, прости… Верю, больше верить нельзя. Дай перекрещу… Помоги тебе, Господи… (Крестит, обнимает и целует Палена.) Ну, с Богом, с Богом!»; «А небось, ежели меня убивать будут, так вы все разбежитесь. Поражу пастыря — и рассеются овцы».
Двойственность Павла проявляется и в его незаконной любви к княгине Анне Гагариной. Брак не мешает императору любить другую женщину — он не видит греха в измене законной жене и даже не старается скрыть свою страсть от окружающих. Запретное чувство для него разрешено и, более того, наделено ореолом святости: «Ах, зачем, зачем так мало знают люди, что такое любовь, и сколь великое таинство скрывается под сим священным именем…», — изливает свою душу Павел перед сыном Александром спустя несколько минут после назначения 400 ударов палками старому фельдфебелю. «Я одарен от природы сердцем чувствительным, Сашенька! Однажды увидел я маленькую фиалку: она стояла подле скалы, покрыта камнями, где ни одна капля росы не освежала ее. И нежная меланхолия обняла мою душу, слеза упала из глаз моих на тот цветочек, и он, оживленный влагою, распустился. Такова любовь моя к Анне…», — продолжает свою речь тиран, держащий в страхе семью, окружение и целую империю. «Влюблен» Павел, по его словам, и во все человечество, как Дон-Кихот в Дульцинею; мечтает о воскресении древнего рыцарства, восклицая: «Не имел и не имею цели иной, кроме Бога». Любовь к человечеству и стремление к Богу выражаются в объявлении войны «пяти- шести европейским державам» и в грандиозном плане завоевания Индии «без обоза, без продовольствия, без дорог и даже без маршрутов. Велено завоевать Индию — и завоюем». Подобное раздвоение характера самодержца возможно толковать как внутреннюю борьбу человеколюбца с тираном, в которой, в силу властного положения, непреодолимо побеждает начало звериное: данная линия продолжит развитие в образах последующих «властных» героев трилогии — в особенности, в образе Александра.
Облик «зверя» оттеняется и подчеркивается на протяжении всей трилогии категориями мертвенного, призрачного и демонического. Начиная с пьесы «Павел I» реальность подвергается деформации: царский дворец во втором действии, «несмотря на множество горящих в люстрах и шандалах восковых свечей», погружен в «полумрак тумана»: великой княгине Елизавете «нравится туман — белый, мутный, точно опаловый», в котором «и люди — как привидения…». Символично и то, что в разговоре о тумане старики вспоминают солнечные дни при правлении Екатерины II. Но в девятнадцатом веке даже природа подвергается отклонениям от нормы, а позднее — настоящим катаклизмам. Привидения, о которых неоднократно говорит Елизавета, видит и тиран-император: своей возлюбленной, Анне, он признается, что однажды видел Петра I: «…На Сенатскую площадь вышли, где нынче памятник. Куракин отстал. Вдруг слышу, рядом кто-то идет — гляжу — высокий, высокий, в черном плаще, шляпа низко — лица не видать. «Кто это?» — говорю. А он остановился, снял шляпу — и узнал я — государь император Петр I. Посмотрел на меня долго, скорбно да ласково так, головой покачал и два только слова молвил, те же вот, что ты сейчас: «Бедный Павел! Бедный Павел!». По мере приближения к кульминации событий туман сгущается, концентрируется мистическая атмосфера: часовых в ночь расправы пугают звуки и пейзаж за окном: «Не к добру, ой, не к добру!.. То собачонка выла, весь день, а то воронье. Как бы государя не взбудили. Спугнул их, что ли, кто? Да кому ночью по саду ходить?..» — «Не видать — стекло замерзло. Вверху будто прояснело, вызвездило, а внизу не то вьюга метет, не то люди идут — много людей… войско…», «…может, и мерещится — мутно, бело — не видать…». Мутная, беспросветная метель, сопровождаемая шумом, карканьем и лаем — звериными звуками, — отсылает читателя к «Бесам» А.С. Пушкина:
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Ведьму ль замуж выдают?
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Мчатся бесы рой за роем
В беспредельной вышине,
Визгом жалобным и воем
Надрывая сердце мне…
мережковский роман политический террор
Демоническое правление Павла, таким образом, прерывается такими же демоническими силами. Стоит отметить и то, что государь предстает перед заговорщиками «будто неживой» — «от страха ошалел — столбняк». В дальнейших событиях, которые развернутся в романах, эти детали наследует Александр, а также станет понятна другая фраза: «Звери! Мертвого били», в которой, с одной стороны, к зверству тирана приравниваются действия тех, кто его свергает, а с другой — то, что заговорщики били уже мертвого. Убить мертвого — такой предстает в воображении Мережковского и его центральных персонажей идея цареубийства.
Образ наследника убитого Павла I раскроется со многих сторон в романе «Александр I». Именно его личности в системе образов царей Мережковский уделяет наибольшее внимание. Но понять неоднозначную, еще более чем Павел, фигуру Александра в полной мере невозможно, не учитывая событий пьесы и его роли в этих событиях.
В пьесе «Павел I» произошло то, чего не смогут совершить декабристы — царь свергнут, убит. Заговор царского окружения строится графом Паленом вокруг фигуры Александра: именно он — надежда либерально настроенных умов, считающих своим долгом освободить страну от гнета тирании. И Александр идет на страшную сделку: во имя России дает молчаливое согласие на свершение убийства отца. Данное решение дается будущему императору нелегко, и в поисках ответа на вопрос о допустимости убийства ради не только личного, но и государственного благополучия Александр и Елизавета вынуждены прийти к выводу о том, что перейти «через кровь» «надо и нельзя, нельзя и надо» (точное повторение формулы, к которой пришли супруги Мережковские в своих размышлениях о политических убийствах в революционной борьбе). Пален пытается убедить Александра в том, что «бывают случаи, <…> когда ничего не хотеть — безумно или преступно», а Елизавета, наделенная большей, чем у Александра, деятельной силой, способностью принимать решения и моральную ответственность за них, поддерживает необходимость шага через кровь: «не знаю, простит ли Бог, но мы должны», — и с этого момента становится совестью Александра, подтолкнувшей его к страшному согласию на отцеубийство.
Сам же герой, несмотря на осознание темных сторон престола, оказывается неспособным вести борьбу против них, искоренить зло самодержавия, заместить его справедливыми и гуманными способами правления. Александр понимает, что не сможет выдержать отведенной ему роли, и еще до восшествия на престол пытается предотвратить будущие кровопролития, с неподдельным ужасом умоляя отца избавить его от царской участи: «Батюшка! Батюшка! Никогда я не хотел… Да разве вы не видите, и теперь не хочу… Отрешите, умоляю вас, Богом заклинаю, отрешите меня от престола, избавьте, помилуйте!..». Еще до участия в заговоре Александр признается супруге: «Ах, единая мечта моя — когда воцарюсь, покинуть престол, отречься от власти, показать всем, сколь ненавижу деспотичество, признать священные Права Человека — les Droits de l’Homme, даровать России конституцию, республику — все, что хотят — и потом уехать с тобою, милая, бежать далеко, далеко…». Двадцать пять лет Александра будет подспудно мучить мечта об отречении от престола, а его правление обернется для него тяжелым ярмом, непосильным долгом.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
В романе «Александр I» правителю и его оппозиции отводится равное место: наравне с зародившимися движениями революционных Обществ Мережковский показывает и противоречивый характер Александра. Наедине с собой он понимает, что «первый и главный член Тайного общества — он сам»: «Не мне их судить и казнить: я сам разделял и поощрял все эти мысли, я сам больше всех виноват… <…> пять молодых заговорщиков — Чарторыжский, Новосильцев, Кочубей, Строганов и он, государь, — вот колыбель Тайного Общества. К Бенкендорфову доносу приложен был устав Союза Благоденствия. Цели союза: ограничение монархии, народное представительство, уничтожение крепостного права, гласность судов, свобода тиснения, свобода совести, — все, чего желал он сам. Сколько раз говорил: желал бы сделать и то и то, — но где люди? Кем я возьмусь? Вот кем. Вот люди. Сами шли к нему, но он их отверг; и если пойдут мимо, против него, — кто виноват? Говорил — услышали; учил — учились; повелел — исполнили. Он изменил тому, во что верил; они остались верными. За что же их судить? За что казнить? Если им на шею петлю, то ему — жернов мельничный за соблазн малых сих. Судить их — себя судить; казнить их — себя казнить. Он — отец; они — дети. И казнь их будет не казнь, а убийство детей. Отцеубийством начал, детоубийством кончит. Взошел на престол через кровь и через кровь сойдет: 11-е марта — 11-е марта». Еще в начале века Павел предсказывает крах правления сына, который воплощает идеалы, противоположные идеалам отца: «Каков поп, таков и приход. <…> Да, знаю, знаю все — и то, как бабушкины внучки спят и видят во сне конституцию, республику, Права Человека, а того не разумеют, что в оных Правах заключается дух сатанинский, уготовляющий путь Зверю, Антихристу. О, как страшен сей дух! Никто того не знает, я знаю, я один!».
Правление Александра I — зверство не деспотизма, а зверство бездействия: «Нет, никогда ничего не решить, ничего не сделать». Стыд перед своими ошибками, бездействие, невозможность принять решение приводят и Александра, и его «детей» — революционеров — к катастрофе. Природа Александра далека от деятельной, что показано еще в начале пьесы. Супруга Елизавета замечает: «Любишь мечтать. Лежать и мечтать…».
Если Павел в пьесе сравнивался с обезьяной, то Александру в романе отведена иная роль. Подобно отцу, Александр также идет на запретную любовь, не стесняется отношений с замужней княгиней Марьей Антоновной Нарышкиной. Софья Нарышкина, дочь Александра в этом незаконном браке, сравнивает отца с теленком: «Смешные глазки, совсем как у теленочка!» — вдруг вспомнилось ей, как смеялась она маленькой девочкой, ласкаясь, шаля и целуя эти бледно-голубые глаза с белокурыми ресницами; вспомнилась также подслушанная в разговоре старших давнишняя шутка Сперанского, который однажды в письме к приятелю, перехваченном тайной полицией, назвал государя «белым теленком». <…> Ей [Софье] казалось иногда, что от него и пахнет молочным теленочком. Видела раз в церкви Покровской, на падуге свода, херувима золотого, шестикрылого, с ликом Тельца; он был похож на папеньку: такое же в обоих — кроткое, тихое, тяжкое, подъяремное». Вина Александра в том, что он не может отказаться от подъяремной доли, роли жертвы престола; как телец, он сам идет на заклание, но вместе с ним суждено погибнуть и его «детям», выросшим в ожидании республики и установления свободного государства.
Как и Павел, Александр видит свое правление всемирным: мечтает после отражения Наполеона о Священном Союзе, объединении Российской державы с европейскими государствами: «Что же такое — Священный Союз, главное дело жизни его, как не последнее освобождение народов? Евангелие — вместо законов; власть Божия — вместо власти человеческой. Верил: когда все цари земные сложат венцы свои к ногам единого Царя Небесного, да будет Самодержцем народов христианских не кто иной, как Сам Христос, — тогда, наконец, совершится молитва Господня: да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя на земле, как на небе». Одержав военную победу, Александр не может исполнить победы духовной; так же, как и победив внешнего врага, остается бессильным перед врагом внутренним, ничего не может сделать с назревающим разрушением державы изнутри.
Павел превратил государство в военную империю; Александр, несмотря на то, что он был свидетелем ужасов, творившихся при отце, также поддерживает политику милитаризации, — и Россия продолжает превращаться в огромное военное поселение. Этому активно способствует Аракчеев, государев любимец, «змий», по словам великих князей, и «гадина» — в приватных разговорах Валерьяна Голицына с дядей, прокурором синода, Александром Николаевичем Голицыным, ведущим с Аракчеевым вражду.
В военных поселениях, инициатором которых выступил Аракчеев, первым возведя Грузинскую вотчину, воплощено абсолютное «единообразие во всем». Даже внешне «трудно отличить одно селение от другого»: «Одинаковые розовые домики вытянулись ровно, как солдаты в строю, на две, на три версты, так что улица казалась бесконечною; одинаковые аллеи тощих березок, по мерке стриженных; одинаковые крылечки красные, мостики зеленые, тумбочки белые»; по уставу должны соблюдаться малейшие детали: «правила точнейшие на все», подробно сказано даже «о метелках, коими подметаются улицы». Жители, воины и земледельцы одновременно, «в мундирах, под звук барабана, выходят пахать; под команду капрала идут за сохою, вытянувшись, как будто маршируют; маршируют и на гумнах, где происходят каждый день военные учения». Строго регламентированное обмундирование вводится с шестилетнего возраста. Александра успокаивает эта однообразная картина вытянутых в ровный ряд одинаковых домов, одинаково одетых людей; он не замечает жестокости Аракчеева, не видит, как похожи правила поселений на муштрование Павла I, при котором за неправильную длину буклей на парике старый солдат был приговорен к экзекуции 400 ударами палок.
Образ Аракчеева не менее пугающе воссоздан в «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина: его герой, Угрюм-Бурчеев, отличается «голой решимостью», порожденной ограниченностью. Этот правитель «ничего не преследовал, кроме правильности построений», не понимая человеческой природы; гражданское равенство же понималось им как «равенство перед шпицрутеном». Им абсолютизируется мысль о сочетании идеи прямолинейности с идеей «всеобщего осчастливления» — сатира на зачатки «казарменного» социалистического строя. Достигается же всеобщее «счастье» через всеобщую одинаковость, подчеркнутую каждой мелочью.
Идейно перекликается роман Мережковского и с произведениями Ф. Достоевского. О всеобщем равенстве рассуждают и его герои — и эти рассуждения выливаются в притчу о Великом Инквизиторе. «Зверь» у Мережковского в своей апокалиптической природе равен Угрюм-Бурчееву Салтыкова-Щедрина, приводящему город к концу времен, и Великому Инквизитору, воплощающему, с точки зрения Достоевского, антихристианское зло. Сходства у Достоевского и Мережковского есть и в описании «бунтарей» — «русских мальчиков». Но главное — идентичное видение социализма Достоевским и большевизма Мережковским: людское счастье достигается отказом от «свободы», дарованной свыше, как и от всякой духовности во имя рабского равенства и материального комфорта: «преступления нет, а стало быть нет и греха, а есть лишь только голодные. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!»», а сломленное человечество заявит в отчаянии своим духовным отцам: «лучше поработите нас, но накормите нас».
Зверство военных поселений проявляется благодаря образу сумасшедшего, Капитона Алилуева, незаконного сына Аракчеева. Он рассказывает о страшных кощунствах — будучи живописцем, Капитон был принужден отцом на создание икон: «девки поганой Настьки во образе Владычицы да Аракчеева-изверга во образе Спасителя». Алилуев пытается открыть царю глаза на истинное положение дел в Грузино, но Александр не хочет верить в свои ошибки: Аракчеев и его программы — для него надежда и утешение. Как когда-то Пален, Аракчеев становится тенью Александра, всегда готовой подсказать решение, найти выход за него. Несчастный Капитон Алилуев признается безумным, словам которого, как бреду, нельзя верить, — и выполняет единственно возможный протест: вешается почти на виду Аракчеева и Александра.
Данное «удвоение» образов, в том числе указанная выше система «двойничества», «двойников», «взаимных отражений героев» является одним из основополагающих приемов поэтики Мережковского-романиста. Зачастую герои сами ассоциируют себя как чьего-то двойника или другого как свое отражение, продолжение, копию: так, Валериан Голицын, вспоминая о Грибоедове и его страшном смехе, затем подтверждает свое сходство с ним, ранее слышанное им от других людей. Голицын сближается с одним из «заговорщиков», Александром Одоевским, реализуя подобной связью невоплощенное соединение декабристов с другим Александром — императором Александром I . Посредничество с ним намечается, но не воплощается, через посредничество Софьи Нарышкиной; Софья, в свою очередь, имеет «два отца» и «две матери». Александр I, «отражаясь» в Аракчееве, своем ближайшем друге, имеет еще одного близкого по духу товарища — старого князя А. Голицына; эти отношения образуют уже более широкую, «тройную» связь.
Более таинственным представляется «духовный двойник» царя Александра — старец Федор Кузьмич, странник, в котором Александр видит воплощение своего желания уйти от царствования в служение богу, освободиться, став незаметным рабом божиим. Давняя мечта Александра об отречении, сопровождающаяся его признаниями в том, что он видит Федора Кузьмича в своем отражении в зеркале, в последующих событиях осложняется внезапной смертью царя, чье бальзамированное тело слишком долго едет в столицу и не поддается узнаванию, — и все это в совокупности создает в умах очевидцев легенду о старце, которым будто бы становится Александр I, подстроив свою смерть. Мережковский не только объективно передает историю этого «биографического мифа», но и объясняет читателю мотивы, ее породившие.
Подытоживая описанные связи между героями, можно сделать вывод о том, что в романах Мережковского приемы «парности и двойничества» «нарочито подчеркнуты, сам же принцип «двойственности» становится предметом рефлексии автора и его героев». «Двойственный» принцип реализует одну из ведущих черт поэтики — тенденцию к «диалектичности/метафизичности», обозначенную и описанную А.Н. Михиным. Центральные герои романов Мережковского — образы символические, воплощающие желаемый автором синтез двух крайностей, открывающихся в поисках истины.
Мережковский также прибегает к системе постоянных лексических повторов, акцентируя наиболее важные идеи. Одной из повторяющихся фраз об Александре становится формула Софьи Нарышкиной, перед смертью видящей страшный сон и предупреждающей Голицына, который готовится к восстанию против самодержца. Софья рассказывает Валериану Голицыну свой пророческий сон: «Намедни-то что мне приснилось. Будто входим с тобой в эту самую комнату, а у меня на постели кто-то лежит, лица не видать, с головой покрыт, как мертвец саваном. А у тебя в руках будто нож, убить хочешь того на постели, крадешься. А я думаю: что, если мертв? — живых убивать можно, — но как же мертвого? Крикнуть хочу, а голоса нет; только не пускаю тебя, держу за руку. А ты рассердился, оттолкнул меня, бросился, ударил ножом, саван упал… Тут мы и увидели, кто это… Знаешь кто? Знаешь кто?.. — повторяла она задыхающимся шепотом, и он слышал, как зубы у нее стучат. — Ох, Валенька, Валенька, знаешь кто?». Позже, когда Голицын решится вместе с Пестелем на убийство Александра, они сразу же получат весть о смерти государя, — и Валерьян вспомнит ужасное предостережение: «Убить мертвого!».
«Мертвенность» Александра выявляет именно Софья, максимально приближенная к небесному — умирающая в начале жизненного пути: с детства она разглядывала портреты любимого отца, всматривалась в изваяние — снимок с Торвальдсенова мрамора. «Он ей не нравился: родное лицо казалось чужим; напоминало виденных в музеях древних римских императоров: Траяна, Антонина, Марка-Аврелия, — та же печально-покорная, как бы вечерняя, ясность и благость в чертах», сравнивая изображения Александра с портретом Екатерины II, Софья замечает, что «у обоих — у внучка и бабушки, — одна улыбка. Двусмысленное противоречие между этой слишком ласковой улыбкою губ и жестокой морщинкою лба».
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
«Великий мастер красивых телодвижений», актер по природе, по словам бабушки, императрицы Екатерины II, — Александр наследует многие черты отца, что выражается через систему повторения ключевых категорий звериного, мертвенного, двойственного. Очередное пророчество о сходстве сына и отца звучит из уст Павла I: «И похожи-то как! Две капли воды. Не разберешь, где я, где он. Точно близнец, аль двойник. Ну да и не диво — ведь сын родной, первенец, плоть и кровь моя, мальчик мой милый!.. Александр, Александр!».
Но еще более похож на деспотичного Павла следующий самодержец — герой романа «14 декабря». «Лейб-гвардии дворянской роты штабс-капитан Романов Третий», Николай максимально сосредоточен на военных приказах и контроле воинской службы. И неудивительно — пятимесячного младенца Николая император Павел назначил генерал-лейтенантом Лейб-гвардии Конного полка. «Мальчик, прежде чем научился ходить, бил в барабан и махал игрушечной сабелькой», «ничего не хотел знать, кроме солдатиков», во взрослом возрасте — любил сочинять военные марши 198 . «В нем много от прапорщика и немного от Петра Великого», — характеризует Николая Сперанский.
Образ Николая проще и однозначнее его предшественника — брата Александра. С самого начала он провозглашает: «Да будет царствование наше токмо продолжением царствования его», отмечает преемственность Александру — следовательно, и Павлу, его «двойнику». Его правление обусловлено тем, как он повел себя, восходя на престол. Отречение престолонаследника Константина, его брата, повлекло за собой смуту в стране, напряженный период междуцарствия, в котором Николая легко можно было назвать «самозванцем», заставляющим идти народ на повторную присягу. Такая нелепая политическая ситуация могла возникнуть только в стране, где, по замечанию историка Г. Габова, «вопрос о престолонаследии был частным, семейным делом императорской фамилии». Трус по природе, Николай вынужден достойно пережить это испытание, которое усугубляет восстание во имя конституции и республики, которое «бедный Никс» не простит декабристам — и устроит жестокую расправу над вышедшими на площадь 14-го декабря.
Подобно Александру, Николай наследует «черты необыкновенно правильные, как из мрамора высеченные, но неподвижные, застывшие». Елизавета говорила о нем: «Аполлон, страдающий зубною болью»; но выражения лица он менял легко и часто, «внезапно до странности» — как маски: «множество масок, но нет лица».
В отличие Александра, лишенного какой-либо резкости в характере и способности действовать решительно, Николай не мог подавить в себе «восторг бешенства» — и предавался ему «с упоением»: свидетель его немилости, граф Милорадович, про себя думает: «Бросится сейчас и не ударит, а укусит, как помешанный». При этом Милорадович пятится назад, «как большой добрый пес, ощетинившись, пятится перед маленьким злым насекомым — пауком или сороконожкою». (И снова пророческим предостережением оказываются слова Павла: «Я пока не кусаюсь…»).
Зверство последнего правителя — в его умении переменять маски, притворяться бедным, несчастным, сострадательным: «Бедный Никс! Бедный малый! Pauvre diable!», — и самому верить в свой обман. (Примечательна игра слов с этой поговоркой императора, произнесенная его ближайшим подчинением: фраза «Pauvre diable!», в переводе с французского означающая «Бедный малый!», ими перевернута на буквально звучащую: «Бедный дьявол!»). Но не его имя вынесено в заглавие романа — в этой части трилогии фигуре Николая автор уделяет меньше внимания, чем декабристам, идейному центру всего произведения.
«Декабристы»: образно-историософские проекции революционеров в трилогии
Перед непосредственным событием на Сенатской площади Мережковский неспроста составляет подробную предысторию движения: историю смен режимов правления, личные истории некоторых бунтовщиков, чьи идеи оказывают влияние на самого писателя, историю Тайных Обществ, их ответвлений, споров о методах борьбы и разнообразных уставах, конституциях, катехизисах.
Одной из центральных фигур, соединяющих различных между собой членов Обществ, является Валерьян Михайлович Голицын. Петр Чаадаев, по словам Мережковского, родоначальник историософии и один из первых обличителей зла исторической церкви, вступившей в порочный союз с самодержавием, — его непосредственный друг, пробудивший в нем стремления освободить отечество от самодержавного зла и искажения христианской веры. Исследователь данной трилогии, А.Н. Михин, придерживается следующего мнения о системе образов: действие романа состоит из двух идейных частей — «сюжета» Александра, намеченного, но не исследованного в литературоведении, и «сюжета» второго основного героя романа — князя Валериана Голицына205. Такое деление на два полярных образа представляется соответствующим художественному мышлению Мережковского, привыкшего раскрывать религиозные и историко-философские концепции диалектическим путем. Именно молодому Голицыну, приезжающему из Европы в Россию и попадающему в эпицентр борьбы со злом самодержавия, предстоит пройти полный противоречий и сомнений путь: разрешить вопросы о допустимости насилия — убийства царя и царской семьи; вопросы веры — отходя от догм, воплощенных в его дяде, главе Священного Синода, критически осмыслить религиозный опыт сектантов-скопцов, «славян», иезуитских воззрений декабриста Лунина; совместить то, что «не соединено», — любовь к земному и небесному, борьбу духовную и общественную.
Большое внимание уделено также фигуре Кондратия Рылеева — своеобразного «центра» Северного Общества, объединяющего вокруг себя мыслящих людей, заветной целью которых является утверждение в России конституции и республики. И оппоненты петербургского Общества — Общество Южное, и сами реформаторы понимают, что во многом они не выходят за умозрительные рамки, неспособны к решительным действиям, — ведь для достижения целей и установления нового порядка необходимо «переступить через кровь», убить царя, — желательно, вместе со всей царской семьей, уничтожить самодержавие на корню. Для большинства в Северном Обществе это является недопустимым шагом. Готовы к действию лишь Петр Каховский и Александр Якубович; в Обществах зарождаются подлые идеи разделения на исполнителей заговора, которых после выполненного цареубийства нужно будет казнить перед народом, и на теоретиков, чьи руки останутся чистыми. Каховский, несмотря на страшное осознание того, что он — орудие убийства в руках Рылеева и прочих, идет до конца в своей готовности совершить дело; трагично его осознание положения исполнителя, которое отдаляет его от товарищей, и он остается один с тяжким моральным грузом. «Теоретичность» цареубийства зарождается еще в первой драме: заговорщики не видят греха в том, чтобы убить одного — тирана- царя — ради благоденствия десятков миллионов; этот «расчет», «чистая математика», проявятся и во взглядах некоторых «декабрьских» заговорщиков, — например, в речи Пестеля на собрании в Северном обществе, в его диалоге с Рылеевым. Южное Общество, главой которого он является, настроено радикально: на заседании по вопросу слияния двух движений в одно и установлению единых методов и программ Пестель математически хладнокровно настаивает на необходимости кровопролития.
Так как вопрос об объединении двух Обществ остается открытым, Голицын, находясь на юге, уже имея опыт общения с сектантами-хлыстами, сходится с представителями разобщенных течений — Славянами, иезуитом Луниным, более близко узнает Пестеля. Он движим идеей, постоянно повторяющейся в его голове: не соединено. Попытки преодолеть это разобщение, найти общую для всех правду он предпринимает на протяжении всего романа «Александр I».
Слияние происходит стихийно: новости о смерти Александра не ждали, и философы-теоретики буквально за несколько дней определяются с планом восстания на Сенатской площади и планируемым установлением конституции. Голицын с начала его участия в Тайном Обществе осознавал необходимость, но не верил в успех дела: «Думай, как хочешь: злодеи, убийцы, изверги… А может быть, глупые дети, — я ведь иногда и сам думаю: ничего не сделают, никого не спасут, только себя погубят. А все-таки правда Божья у них. И пусть недостоин я, пусть беру не по силам, не вынесу, а уйти от них не могу…», — признается он Софье Нарышкиной. Вслед за Рылеевым Голицын понимает: «Надо начать!», и постепенно укрепляется его вера в то, что они действительно начнут путь к всемирной правде.
Мнение о малом практическом значении восстания на Сенатской площади, выраженное словами Валериана Голицына «ничего не сделают, никого не спасут, только себя погубят» требует отдельной исторической рефлексии. Помимо того, что 14 декабря имело замеченное и романистом Мережковским, и историками, и политиками (В. Лениным) яркое символическое значение, «неудавшийся» исход бунта имеет конкретные исторические мотивы. По словам М. В. Нечкиной, «существенной чертой замысла [декабристов] является то обстоятельство, что весь революционный коллектив, задумавший и руководивший восстанием 14 декабря, полагал, что вопрос о форме правления — республике или конституционной монархии — решит Великий собор». Декабристы, таким образом, сознательно разделяли построение нового общественного порядка с выборными представителями различных сословий, ставя задачу свергнуть существующий строй и путем консенсуса соборно достичь нового, справедливого правления.
Окончательную веру в деятельное преобразование Валерьян Голицын обретает в романе «14 декабря»: происходит преодоление мучительной противоположности религиозных начал и политических программ, соединение небесного с земным, единение заговорщиков «во фраках» с войсками и с народом на Сенатской площади. Время, которое до этого распадалось на фрагменты и отграничивалось огромными промежутками (между действиями драмы и романа «Александр I» проходит почти 25 лет), будто ускоряется, концентрируется в нескольких судьбоносных для Голицына днях. Он встречает Мариньку, которая вскоре становится его женой, княгиней Марией Голицыной. Она — воплощение национального женского характера, совмещающая невинность с материнским началом, подобно Татьяне Лариной, обладает чертами религиозности, совмещенной с суевериями, простоты, близости природе, любви к ней. Маринька помогает Голицыну полюбить земную жизнь, а также возвращает высокую веру в святость миссии революционеров: если в преддверии восстания, в конце романа «Александр I», Пестель и Голицын вместе восклицают перед дорогой в Петербург: «С Богом!», то теперь, после совершенного бунта, после ужасов заключения и расправы над заговорщиками, Голицын не падает духом — ему открывается новая истина: «Радость, подобная ужасу, пронзила сердце, как молния: Россию спасет Мать».
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Мережковским исторически достоверно описан процесс следствия по делу декабристов и итоговой экзекуции: для 116 человек — «шельмование», политическая смерть или ссылка, для 5 — смертная казнь через повешение — «смягченный» приговор вместо четвертования. Образы пяти казненных знакомы читателю по двум романам — по истории развития движения, «Александру I», и по завершению, финальной точке, достигнутой ими — «14 декабря». Однако избирательное авторское внимание сосредоточено не вокруг этих пяти фигур — Кондратии Рылееве, Михаиле Бестужеве-Рюмином, Петре Каховском, Сергее Муравьеве-Апостоле, Павле Пестеле. Мережковского интересуют прежде всего предтечи нового религиозного сознания, которыми являются как Валериан Голицын, так и Сергей Муравьев-Апостол. В первом романе, в период царствования Александра и развитии «подпольных» движений, направленных на поиски нового царства и новой веры, приводится дневник Голицына — прямое отражение его напряженной внутренней жизни, исканий, выводов. В последнем романе это слово от первого лица принадлежит Муравьеву-Апостолу: сохраняются его дневниковые записи, сделанные в заключении непосредственно перед казнью.
Сергей Муравьев-Апостол вместе с братом Матвеем интересует Мережковского прежде всего созданием Православного Катехизиса — документа, чья роль в истории декабризма не оказалась важной, но повлияла на мировоззрение писателя, соответствуя его представлениям о религиозности общественных преобразований. В романе дословно цитируются фрагменты Катехизиса, происходит развенчание кощунственного обмана самодержавия: в 1-й Книге Царств, главе 8-й «сказал Господь Самуилу: послушай ныне голоса людей, что говорят тебе, ибо не тебя уничижили они, а Меня уничижили, дабы не царствовать Мне над ними; но возвести им правду цареву <…> и будете рабами ему, и возопите в тот день от лица царя вашего, коего избрали себе, и не услышит вас Господь, потому что вы сами избрали себе царя». «Правда царева» — анти-христианский обман — становится тем, что должны преодолеть тайные Общества, соединившись в единое войско. Сергей Муравьев понимает Славян — неорелигиозное общество — их убеждения в том, что вера противна свободе; и вместе они могли бы утвердить синтез веры и свободы, низвергнув царя — наместника Бога на земле, развенчав «правду цареву».
Один из придворных заговорщиков убийства Павла I произносит пророческие предостережения: «Обратим же взоры наши на человечество и устыдимся, граждане! Низлагая тирана, да не будем сами тиранами — освободим рабов…». Ему же принадлежат и следующие предзнаменования: «Блюдитесь же, граждане! День мщения грядет — восстанут рабы с цепями своими разобьют нам головы и кровью нашею нивы свои. Плаха и петля, меч и огонь — вот что нас ждет. Будет, будет сие!.. Взор мой проницает завесу времен… Я зрю сквозь целое столетие… Я зрю…». Через столетие Мережковский, вспоминая эти слова Радищева и вкладывая их в уста своего героя, сам станет свидетелем худшего варианта развития борьбы со злом власти, худшим для идеалистов XIX столетия и вслед за ними, для самого писателя: религиозное окончательно отделится от революционного, и останутся убийственные, разрушительные «плаха, петля, меч и огонь» — средства, пригодные для разрушения. Но какое будущее они способны построить, создать?
После убийства заговорщиками Павла их надежды на светлое и справедливое будущее стремительно рушится: Александр, а затем и Николай повторяют тот же военно-деспотический сценарий. Убить царя недостаточно — заговорщиками во главе с военным губернатором Паленом совершен дворцовый переворот, смена одной насильственной власти другой.
В начале сквозного сюжета трилогии, в драме «Павел I», герои подходят к выводу о невозможности свержения самодержавного строя в сложившихся обстоятельствах, ведь везде слышны голоса: «Царя убить — страшное дело…», «Помазанник Божий…», «И в Писании сказано: Бога бойтесь, царя чтите». Народ — в том числе, его лучшие представители, просвещенные дворяне, — не в состоянии преодолеть святости самодержца, божественности власти. Декабрист Якубович развивает эту мысль: «Священная Особа, Помазанник Божий! Это у нас у всех в крови. Революционисты, безбожники, а все-таки русские люди, крещеные. Не подлецы же, не трусы, — все умрем за благо отечества. Ну а как до царя дойдет, рука не поднимется, сердце откажет. В сердце-то царя убить трудней, чем на площади…». Но даже декабристы, лучшие умы государства, не могут преодолеть веры в святость царского имени многие из них до конца не хотят расстаться со старым религиозным сознанием.
Убить царя в себе — самая трудная задача, бунт религиозный: революция в сознании, внутренняя победа, которая должна совершиться перед революцией в обществе, внешней победой над Зверем.
Вывод по главе 2
Подводя итоги проведенному анализу романов через рассмотрение политического контекста первой четверти XX века, основных философских концепций Д.С. Мережковского, а также через поэтику художественных произведений, можно сделать следующие выводы о творчестве писателя и философа. тезисов из критических и философских работ215. Напротив, как было показано выше, романы имеют самобытную художественную организацию, выражая диалектические, мифологические, историко- философские черты художественного мышления Мережковского. Эволюция философской и религиозной мысли Мережковского, как было отмечено, непосредственно сопряжена с событиями в политической жизни общества, в которых автор выступает не только очевидцем, но и участником. Бурные социальные катаклизмы начала ХХ века отзываются в творческой мысли Мережковского в двух ключевых моментах:
Универсализация . Протест декабристов в романах Мережковского направлен против миропорядка в целом — внимание автора занимают не только событийно-политические действия оппозиции, но и трансцендентные стороны свержения царской власти как воплощения демонических сил; Становление концепции религиозной общественности под влиянием революционных событий. Именно данная модель общества будущего — так называемого всечеловечества — должна воплотиться в результате революционной борьбы с Царем, совмещенной с духовной борьбой со Зверем.
Возвращаясь к описанию художественной картины мира и организации поэтики романов, стоит отметить и обобщить следующие ключевые моменты. Историческая основа частей трилогии осложнена диалектическими конструкциями мифологического сознания Мережковского, благодаря которому он создает своего рода , мотива для синтеза различных исторических времен.
Глава 3. «Александр I» и «14 декабря» в контексте отечественных романов, посвященных революции и политическому террору
3.1С. Нечаев и «нечаевщина» как источник философии и этики отечественного террора
, — подтверждает объективную значимость слова Ю.М. Лотман. Мысль о теснейшей обоюдной взаимосвязи литературы и политической реальности подтверждается историей Сергея Нечаева, лидера кружка «Народная расправа» и предтечи массового террора, в 1869 г. возбудившего убийством студента И.И. Иванова и дальнейшим ходом судебного следствия толки и опасения в широкой публике. Однако перед тем, как приступить непосредственно к литературным отражениям истории Сергея Нечаева, стоит обозначить особенности взглядов на фигуру террориста в конце XIX — начале ХХ века.
В русской литературной традиции многими авторами исторических романов неслучайно затрагивается вопрос о роли личности в истории. По словам Теодора Шанина, известного исследователя революционного террора в России начала ХХ века, в момент революционного подъема «лишь меньшинство готово бросить свою жизнь на весы, но это меньшинство должно стать достаточно крупным для того, чтобы чаши весов пришли в движение». Но и от этого меньшинства отделяется особенно сильный, исключительный герой. Выдающаяся личность идеализируется, становится образцом для подражания и закрепляется в литературном пространстве в виде мифа об исключительном герое-террористе, чье предназначение -сверхчеловеческий подвиг:
Я в битву шел, как духом гордый лев,
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Мой спутник был — завет отцов нетленный,
И страшен был безудержный мой гнев:
Я бросил жизнь, — и пал мой враг надменный.
Строки, написанные ярчайшей фигурой русского террористического «подполья», Иваном Каляевым, как нельзя лучше иллюстрируют литературные тенденции рубежа веков: изобразить исключительную фигуру героя, обозначить его как основную ценностную доминанту. Герой при этом предстает «не просто профессиональным революционером, самоотверженно выполняющим свой долг перед народом, но террористом, жертвующим собственной жизнью ради революционного идеала» 222 . Данная модель подтверждена во множестве художественных произведений романных и стихотворных форм; не чужда она и Д.С. Мережковскому:
…Со знаменем в руках вступая в бой кровавый, Он может ранами гордиться пред толпой,
Он может совершить свой подвиг величавый И на виду у всех погибнуть, как герой.
Великая в своем жертвенном порыве, фигура террориста в литературном произведении неизменно жаждала «тернового венца», и жертва понималась целью человеческого существования: «Есть времена, есть целые века, когда ничто не может быть прекраснее, желаннее тернового венка», — цитировала В. Засулич, взахлеб читавшая Некрасова и литературу «о подвигах», в том числе и Евангелие.
Но несмотря на сложившиеся представления о герое-террористе, идущем на жертву во имя общего блага, лишенном каких бы то ни было личных недостатков и наделенном исключительной самоотверженностью и твердостью характера, — образ, максимально приближенный к образам христианских мучеников, — уже на заре террористического подполья в политической действительности появляются совсем другие образы.
В данной работе уже анализировалась личность Бориса Савинкова, с которым Мережковские были близко знакомы. Из-за силы сложившегося героического образа террориста — мученика, обреченного на одиночество и высокую жертву во имя народа и будущего блага, — им не сразу удалось разглядеть отрицательные стороны нравственного облика как Савинкова, так и других лидеров-эсеров. Позднее Зинаида Гиппиус подробно опишет в своих дневниках разочарованность в революционерах.
Стоит ли упоминать другую фигуру, — скандального Евно Азефа, чьи морально-этические принципы шокировали и самого Б. Савинкова в момент «разоблачения» предводителя партии эсеров и их Боевой Организации? Его партийный товарищ Слетов вспоминал, что все время считал Азефа «за человека, который может в некоторых случаях взять и освободить себя от морали».
Но и гораздо ранее Савинкова и Азефа, еще в 70-х годах XIX века, портреты героев-революционеров были не менее разнообразны. В этой «одной из самых героических эпох русской истории» сложились, по словам Е. Мельниковой, судьбы «штурманов революционной бури», в идеологии которых «материализм уступил место идеализму», а в сознании главенствовала «вера в «героев», в значение отдельной личности для достижения социалистического идеала». Воспитанные в традициях 60-х годов, выросшие на идеях Чернышевского и Добролюбова, революционеры данного периода не могли смириться с существующим государственным строем и положением крестьян, недавно вышедших из крепостной зависимости, но по-прежнему остающихся бесправными и нищими.
Описанный индивидуализм в революционной борьбе назвал . . . Однако, расставляя акценты на идеологических моментах, С. Кравчинский выполняет роль литератора — публициста или мемуариста, — он рисует яркие идеализированные образы революционеров разных этапов, упуская объективно значимые факты истории.
Культ индивидуального подвига развивается параллельно с процессом формирования партийности в российском обществе; уже в первоначальном ее проявлении — кружках и обществах — ярко прослеживается субъективный аспект любого политического события, цели и идеалы его участников. Особенно это актуально, когда речь идет о революции, в ходе которой разбуженные массы слепо подчиняются своим лидерам. Цели и моральный облик, нравственные качества лидеров подполья во многом обусловили характер освободительного революционного движения, все активнее проявляющегося с 1870-х гг.
Нравственные постулаты, требования к деятелю новой эпохи, сформулированы С.Г. Нечаевым в скандально известном ), готовность к страданиям и пыткам. Настоящим революционером, кроме того, достоин считаться только тот, кто способен уничтожить все (и всех), что мешает ему достичь цели, — ему ничего не «жаль в этом мире», он не «остановится перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека,принадлежащего к этому миру», в котором «все и вся должны быть ему ненавистны». , соответствует личным качествам самого С.Г. Нечаева. Это доказывает характеристика, данная ему Бакуниным уже после окончания «нечаевского дела» и после того, как сам Бакунин разобрался в своем бывшем протеже. Он называет его «фанатиком», преданным, но опасным, для которого не существует никаких человеческих чувств и никаких препятствий, чтобы «завладеть вашей личностью без вашего ведома». Для этого «он будет за вами шпионить, и постарается овладеть всеми вашими секретами и для этого в вашем отсутствии, оставшись один в комнате, он откроет все ваши ящики, прочтет всю вашу корреспонденцию, украдет и спрячет письма, компрометирующие хозяина, чтобы иметь документ против него…». С.Г. Нечаева. . Разрушительная деятельность впоследствии оказалась направлена прежде всего в сторону отдельных лиц: их устрашение или убийство. . . 244. Вслед за Базаровым, родоначальником нигилизма, он провозглашает разрушение первейшей задачей, и на пути этого разрушения не видит каких-либо морально-этических преград. Неся в себе максимализм, «нечаевщина» не прошла бесследно для русского революционного движения 70-х гг. XIX в. Она всколыхнула и расколола его. На «Катехизис революционера» одобрительно и не раз ссылался теоретик «заговорщического» направления П.Н. Ткачев, утверждавший, что «нравственное правило <…> имеет характер относительный, и важность его определяется важностью того интереса, для охраны которого оно создано». Теоретик «заговорщиков», Ткачев, вслед за Нечаевым, считал, что от революционера требуется жить одним желанием, бороться во имя того, чтобы «сделать счастливыми большинство людей. <…> Осуществление этой идеи становится единственной задачей их деятельности, потому что она «совершенно сливается с понятием о их личном счастье». Быть достойным такой идеи дано не каждому, а только тому, кто критически относится к себе и окружающему миру, а также сильной волей и твердым характером, чтобы не «сломаться» в борьбе и суметь «идти до конца».
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Таким образом, революционеры для теоретика «заговорщиков» — это избранное меньшинство, воплощающее в себе лучшие умственные и нравственные силы общества. Подобные убеждения сложились при непосредственном следовании Ткачева этическому кодексу революционера, составленному С.Г. Нечаевым.
Нигилизм, доведенный до крайности, в лице Нечаева провозгласил: цель оправдывает средства. Этот лозунг — цель всеобщего разрушения, . .
«Бесы» Ф.М. Достоевского и романы «Александр I» , «14 декабря»
во главе с С.Г. Нечаевым. Математический расчет убийства, политические предпосылки и организационные принципы зарождающегося массового терроризма, особенности личности их руководителя составили содержательную основу романа. Вместе с тем газетные материалы, судебные протоколы, слухи и вымыслы, бытовые факты как бы слились с препарированными идеями книг и статей либералов и западников (П.Я. Чаадаева, Т.Н. Грановского, В.С. Печерина), радикальных мыслителей (П.Ж. Прудона, М.А. Бакунина, П.Н. Ткачева), революционных демократов (А.И. Герцена, В.Г. Белинского, Н.А. Добролюбова, Н.Г. Чернышевского, Д.И. Писарева, Н.П. Огарева), материалистов (К. Фохта, Л. Брюхнера, Я. Молешотта). Идеи и теории претерпели существенную трансформацию в соответствии с многоплановым художественным замыслом Достоевского, были преобразованы философской, психологической, религиозной интерпретацией писателя. . ). . . Ивана Карамазова, конечное представление писателя о социализме как демоническом, разрушительном зле. заговорщиков. Наконец, и подробные обстоятельства убийства студента (предлог передачи типографского станка, место — парк, сценарий убийства и т.д.) взяты Достоевским из нечаевской истории.
Для Ф.М. Достоевского, однако, было важно не столько передать актуальность и непосредственное содержание события, сколько выявить его происхождение, определить метафизические основания подобного явления в России. Хронотоп романа — Россия в . Роман воссоздает огромное идеологическое пространство, разделенное между нигилистами, революционными демократами и западниками, которые не признали в террористической практике неожиданной эволюции собственных убеждений и собственных благородных целей, и отреклись от нее, как отрекся Степан Трофимович Верховенский от своего сына. , автор реализует свой главный замысел: описать причины сложившейся идеологии и практики кружков и тайных обществ, которые кроются в действиях либералов 40-х гг. XIX века. . , — пророчески произносит умирающий Степан Трофимович Верховенский, история которого символически окольцовывает действие романа. . , который уже не ограничивается сугубо материалистическими ценностями. . . . В остальном же задача Д.С. Мережковского в трилогии полностью противоположна установкам и замыслам Ф.М. Достоевского. Он, напротив, воссоздает в тексте революционное общество, идеализируя его цели, теории, утверждает их движение образцом для нынешнего общества и курса его реформации.
Расхождения с философско-религиозными воззрениями Ф.М. Достоевского были сформулированы Д.С. Мережковским в статье . 280, к Третьему Завету. . религиозное начало, по мнению философа, должно выйти из глубин народной стихии, поднять на религиозно-освободительную борьбу народные массы, а не единицы, организующие восстание помимо или против народного религиозного сознания). , оправдания самодержавия и его насильственных, деспотических проявлений) как конечную цель революционного процесса, так же признает революцию без религии антихристианским явлением. При этом, соединяя два начала — религию и революцию — Мережковский пытается преодолеть парадоксальность и множественность трактовок романов Достоевского, составить этически, идеологически, духовно и революционно положительный сценарий революционного движения, воплощенного в декабристских обществах. . . представлен искомый писателем синтез религии и революции. Религиозные идеи Достоевского — в том числе, и идея народа-богоносца, с которой Мережковский напрямую полемизирует, но при этом соглашается с избранностью России и русских верующих в религиозном освобождении, — послужили для писателя отправной точкой в создании собственного видения общества, которое будет устроено на идеальных началах, в согласии с Богом и истинной верой. . С Богом!
«Александр I» , «14 декабря» и отечественные романы начала ХХ в., посвященные политическому террору
Исходя из особенностей видения революционера как романтизированного героя-индивидуалиста, изложенных в начале данной главы, множество романов, говорящих о разнообразных социалистических теориях и революционных идеях, посвящены исключительной, ярко очерченной фигуре нового человека.
Таков знаменитый роман самого скандального писателя начала ХХ века, М.П. Арцыбашева, с характерным заглавием . . . . Санин выбирает наслаждение жизнью — и только его признает благом и истиной; при этом герой борется с предрассудками, стереотипами, моральными установками, делающими людей несчастными. . Увы, герои, стремящиеся к свободе, не всегда достигают ее простым желанием: это понимает и Санин, всеми силами стараясь предотвратить трагический конец жизни Лиды. . Неискренние стремления, ставшие массовыми штампами, развенчиваются в романе, низвергаются Арцыбашевым, — так, автор показывает нам, какова на самом деле смерть, натуралистично вырисовывая процесс завершения жизни Семенова, странную в своей нелепости и случайности смерть Юрия Сварожича (еще одного героя-антипода, мизантропа, погруженного в умозрительные теории, пытающегося примирить внутри себя противоречия, традиционные для героя-революционера). , — признается сам автор. , данная история имеет множество магистралей, и Сергея Михайлова, героя, в котором образ Санина переосмыслен автором, уже трудно однозначно назвать главным героем романа. Перед читателем разворачивается целая панорама ярких человеческих судеб, принимающая размах шекспировской трагедии. (1899): это натуралистичный гимн жизни во всех ее проявлениях, и отказ от издавна укоренившихся правил поведения, ограничивающих право на свободу и радость от жизни. Образы людей, бездумно отстаивающих поведенческие нормы и ханжеские стереотипы — Юрия Сварожича и мать Санина в первом романе, студента Чижа, Наумова, — автор представляет несуразными, несостоятельными, отталкивающими; по мнению Арцыбашева, они, вслед за вересаевским стариком Лизаром, должны уступить место молодой, кипящей жизни. . К такому максимально нигилистическому выводу пришел Михайлов, в итоге перейдя от прославления жизни к самовольному отказу от нее. . . Ф.М. Достоевского. . . . Последовательный индивидуализм оказывается не менее опасным, чем последовательный альтруизм — но он же и губит героя. Антипод Юрули — Михаил Ржевский — конспиратор, максималист, готовый отдать свою жизнь ради дела. Разочаровавшись в былых идеалах, в борьбе за них, он остается в движении, чтобы не подвести товарищей. Но нужна ли, разумна ли такая самоотверженность? Целесообразна ли жертвенность? Актуален ли нравственный императив подобных Героев революционного подполья? З.Н. Гиппиус не дает прямых ответов — и не показывает героя, который мог бы стать золотой серединой между крайним индивидуалистом Юрулей и радикальным альтруистом Михаилом.
Роман . . . . Несостоятельным для Жоржа оказывается и убийство ради идеи — что немыслимо для сложившегося морально-этического кодекса революционера. ; и верит в светлое будущее, к которому проложит дорогу через собственную душу, путем страшных грехов: ?.. Нет, Жоржик, — нет…
Это ты говоришь?
Да, я говорю. Чтобы потом не убивали. Чтобы потом люди по Божьи жили, чтобы любовь освящала мир.
Это кощунство, Ваня.
Знаю. А ?.. . . . Жорж, как и Шатов, как и Ставрогин, и Наумов, исповедуется в том, что не находит в себе ни веры, ни любви. Схожи и завершения судьбы главных героев: повесившийся Ставрогин, застрелившийся Михайлов; такой же намек дает в конце своего дневника и герой Савинкова-Ропшина. Совсем другую задачу решает Д.С. Мережковский в своей трилогии, посвященной декабристам. Обвиняя власть, он находит искомый путь к достижению гармонии в обществе; в художественно и философски преобразованной истории движения декабристов он решает задачи поиска идеала в революционном движении. Будучи глубоко верующим человеком, Мережковский формирует концепцию религиозного анархизма, и самые яркие его герои — Валериан Голицын, Сергей Муравьев-Апостол, Кондратий Рылеев — люди сомневающиеся, но верующие в Христа; они руководствуются моральными ориентирами, хотя и вынуждены по-новому разрешить дилемму добра и зла, необходимости насилия, в том числе убийства; вынуждены, несмотря на мирные цели и высокодуховные принципы, решиться на вооруженное восстание, бороться за правду — божественную и государственную. Также Мережковским продемонстрирована необходимость духовного единения — Общества декабристов были разрозненными и территориально, и идеологически: Северное и Южное общества по-разному смотрели на средства достижения цели — убийство царя или даже всей царской фамилии и правящей элиты; в разных Обществах главенствовали и разные веры лютеранин Лунин, Общество Славян на юге, и т.д. Необходимо религиозное и идейное объединение, слияние революционных стремлений отдельных людей в единый порыв, и пробуждение бессознательного сознания всего народа.
Итог романов Мережковского, как и итоги произведений, написанных в анализируемый нами период, печален: но открытость финалов в романах Арцыбашева, З. Гиппиус, в повести Савинкова свидетельствует о нерешенном окончательно вопросе для самого автора. Д.С. Мережковский, напротив, благодаря художественно реконструированной истории декабризма приходит к пониманию противоречий революционного процесса, находит дальнейшие пути для освободительного движения, и подтверждает свои религиозно-философские концепции всечеловечества, религиозной общественности.
Таким образом, образы привычных героев-выходцев из радикальной среды претерпевают серьезную деформацию в романистике конца 1900-х гг. Проанализированные романы высвечивают кризис веры в сознании революционера, вскрывает сложившуюся неубедительность фигуры прежнего идеализированного героя . На восходе массовости революционного терроризма, в преддверии революции 1917 года, появляется все больше сомневающихся героев, отрицающих прежнюю идеологию, которая санкционировала их преступные действия. Жертвенность во имя других, во имя народа и светлого будущего человечества поставлена под сомнения; однако критика насилия не пресекла насильственных действий в радикальных течениях, в социалистических революционных партиях, боевых организациях.
Вывод по главе 3
В первой трети ХХ века литературный процесс направлен на освещение жизни революционного «подполья». Беллетристические произведения, рассматривающие данные тематические направления, создавались и ранее, но в исследуемый нами период происходит развенчание героев-террористов, «вскрытие» их действительной внешней и внутренней жизни, — которое на деле оказывается далеким от идеализированного «мифа» о радикальной среде, сложившегося в представлении читателей.
Обличение истинного положения дел, в котором герой-революционер лишается уверенности в правоте своих действий, веры в необходимость радикальных мер, происходит во многом благодаря Савинкову-Ропшину, создавшему мемуарные произведения о подпольной жизни и художественную повесть «Конь Бледный», в которой, вслед за классиками русской литературы, он актуализирует религиозно-нравственные аспекты. В повествовании апокалиптические мотивы занимают центральное место, благодаря чему произведение Б.В. Савинкова вступает в диалог с трилогией «Царство Зверя» Д.С. Мережковского.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Другие романы, проанализированные в 3-й главе, также направлены на обличение былых нерушимых принципов революционера. Моральная санкция, обусловленная жертвенным характером теракта, перестает казаться абсолютно оправданной в глазах революционеров-«подпольщиков». Штамп жертвенного героя, с радостью отдающего свою жизнь во имя грядущего «золотого века» социализма разрушается, а образ героя становится все более противоречивым: зачастую герой-революционер оказывается не в состоянии разрешить внутренние морально-этические парадоксы.
Претерпевает деформацию установившийся культ индивидуального подвига: теперь герой-индивидуалист осуждается, теряет свою романтическую привлекательность. Необходимость жертвовать собственной жизнью ради «золотого века», абстрактного счастья в абстрактном будущем, также подвергается критике — хотя над этой проблемой задумывались еще герои Достоевского в романе «Бесы», написанном в начале 1870-х гг.
Таким образом, романистика первой четверти ХХ века во многом повторяет антинигилистические традиции, разработанные еще Ф.М. Достоевским. Его критика «нечаевщины», заговоров, осмысленных писателем как явления демонические, продолжает развитие благодаря возврату к религиозному осмыслению исторической действительности.
Д.С. Мережковский занимает особое место в системе «революционных» романов 1910-х гг. ХХ века. В отличие от авторов-обличителей, критиков радикальной среды, вступивших в этап разочарования и безверия, Мережковский, напротив, завершает свои концепции религиозного анархизма и революционной общественности, облекая теории, высказанные ранее в публицистической форме, в форму художественную, — трилогию «Царство Зверя». Последовательно критикуя самодержавие, Мережковский показывает пути борьбы со Зверем-Антихристом, намечает способы объединения и примирения человечества, показывает, как достичь искомого баланса между общественным и духовным, между земным и небесным.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В первой главе работы были обозначены основные черты философского и литературного мышления Д.С. Мережковского.
Мережковский, вождь русского символизма, сохраняет в своем творчестве особенности данного направления — глубокую образность, многозначность создаваемых характеров и изображаемых явлений. На протяжении всей жизни в творчестве Мережковского главенствующее место занимают религиозные мотивы: и на исторические события, изображаемые в художественных произведениях — романных циклах — писатель смотрит сквозь призму собственных религиозных убеждений.
Д.С. Мережковский — создатель одной из ярчайших религиозных теорий начала ХХ века, неохристианства. По мнению автора, христианство, в том числе русское православие, в существующем виде не выполняет духовных задач, является несостоятельным, крайне отдаленным от истинной религии, которую провозгласил Христос. Исторической церкви требуется реформация: в первую очередь, религия должна стать общественной, органично слиться с народом, и разбить вековую связь с государственностью.
Мережковский, пристально изучив историю религий, создал цикл трилогий, в которых поставил задачу поиска идеала — в первую очередь, духовного. Он пытается найти в истории разных эпох и разных верований неординарную, гармоничную личность — и переосмысливает с собственных религиозно- философских позиций известные исторические фигуры, — Леонардо да Винчи, Юлиана Отступника. Также внимание художника касается русской истории: в трилогии «Христос и Антихрист» им показан противоречивый образ Петра I, с которого в истории русского народа начался глобальный раскол; на исторических событиях основана и трилогия «Царство Зверя», в которой выражено отношение писателя к власти, а также воссоздана история движения декабристов с точки зрения религиозно-философских концепций Д.С. Мережковского.
Анализируемая в данной работе трилогия посвящена поискам Мережковским ответов на религиозные вопросы: может ли революция совершаться в гармонии с религией? Возможно ли переустройство общества на духовных началах, возможно ли объединение разрозненного культурным и социальным расколом народа в единое целое, вселенскую религиозную общественность? Возможно ли гармоничное совмещение земного и небесного?
Героям Мережковского, исходя из поставленных художественных задач, предстоит преодолеть сомнения, самостоятельно найти верный духовный и революционный, общественный путь, разрешить множество противоречий, поставленных перед ними, как и перед самим Мережковским, сложившимся мироустройством — в первую очередь, деспотическим самодержавием. Вместе со своими героями Мережковский пытается показать, возможно ли ниспровержение Царства Зверя ради устроения Царства Христа, — не только на небе, но и на земле, и установление нового, Третьего Завета.
Анализ исторического контекста и поэтики романов «Александр I» и «14 декабря», проведенный во 2-й главе работы, позволил сделать следующие выводы.
Проза Мережковского, как и ряд его публицистических (условно — дореволюционных) текстов написана в системе неорелигиозных взглядов: здание трилогии зиждется на фундаменте религиозно-философских концепций, разрабатываемых автором еще с рубежа XIX-XX столетий. Представляется справедливым опровергнуть выводы многих как современных писателю, так и позднейших критиков творчества Мережковского, в частности, его трилогии тезисов из критических и философских работ. Напротив, как было показано выше, романы имеют самобытную художественную организацию, выражая диалектические, мифологические, историко-философские черты художественного мышления Мережковского. Эволюция философской и религиозной мысли Мережковского, как было отмечено, непосредственно сопряжена с событиями в политической жизни общества, в которых автор выступает не только очевидцем, но и участником. Бурные социальные катаклизмы начала ХХ века отзываются в творческой мысли Мережковского в двух ключевых моментах:
Универсализация против миропорядка в целом — не только событийно- политические действия оппозиции, но и трансцендентные стороны свержения царской власти как воплощения демонических сил; Становление концепции религиозной общественности в сознании Д.С. Мережковского. Данная модель общества будущего — так называемого все человечества — должна воплотиться в результате революционной борьбы с Царем, совмещенной с духовной борьбой со Зверем.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Возвращаясь к описанию художественной картины мира и организации поэтики романов, стоит отметить и обобщить следующие ключевые моменты. Историческая основа частей трилогии осложнена диалектическими конструкциями мифологического сознания Мережковского, благодаря которому он создает своего рода , мотива для синтеза различных исторических времен. Подводя итоги рассмотрения литературного контекста 1910-х гг., можно сделать следующие выводы.
В первой трети ХХ века литературный процесс направлен на освещение жизни революционного «подполья». Беллетристические произведения, рассматривающие данные тематические направления, создавались и ранее, но в исследуемый нами период происходит развенчание героев-террористов, «вскрытие» их действительной внешней и внутренней жизни, — которое на деле оказывается далеким от идеализированного «мифа» о радикальной среде, сложившегося в представлении читателей.
Обличение истинного положения дел, в котором герой-революционер лишается уверенности в правоте своих действий, веры в необходимость радикальных мер, происходит во многом благодаря Савинкову-Ропшину, создавшему мемуарные произведения о подпольной жизни и художественную повесть «Конь Бледный», в которой, вслед за классиками русской литературы, он актуализирует религиозно-нравственные аспекты. В повествовании апокалиптические мотивы занимают центральное место, благодаря чему произведение Б.В. Савинкова вступает в диалог с трилогией «Царство Зверя» Д.С. Мережковского.
Другие романы, проанализированные в 3-й главе, также направлены на обличение былых нерушимых принципов революционера. Моральная санкция, обусловленная жертвенным характером теракта, перестает казаться абсолютно оправданной в глазах революционеров-«подпольщиков». Штампованный идеал жертвенного героя, с радостью отдающего свою жизнь во имя грядущего «золотого века» социализма, разрушается, а образ героя становится все более противоречивым: зачастую герой-революционер оказывается не в состоянии разрешить внутренние морально-этические парадоксы.
Претерпевает деформацию установившийся культ индивидуального подвига: теперь герой-индивидуалист осуждается, теряет свою романтическую привлекательность. Необходимость жертвовать собственной жизнью ради «золотого века», абстрактного счастья в абстрактном будущем, также подвергается критике — хотя над этой проблемой задумывались еще герои романа Достоевского «Бесы», написанного в начале 1870-х гг.
Таким образом, романистика первой четверти ХХ века во многом повторяет антинигилистические традиции, разработанные еще Ф.М. Достоевским. Его критика «нечаевщины», заговоров, осмысленных писателем как явления демонические, продолжает развитие благодаря возврату к религиозному осмыслению исторической действительности.
Трилогия Д.С. Мережковского занимает особое место в системе «революционных» романов 1910-х гг. ХХ века. В отличие от авторов-обличителей, критиков радикальной среды, вступивших в этап разочарования и безверия, Мережковский, напротив, завершает свои концепции религиозного анархизма и революционной общественности, облекая теории, высказанные ранее в публицистической форме, в форму художественную, — трилогию «Царство Зверя». Последовательно критикуя самодержавие, Мережковский показывает пути борьбы со Зверем-Антихристом, намечает способы объединения и примирения человечества, показывает, как достичь искомого баланса между общественным и духовным, между земным и небесным.
БИБЛИОГРАФИЯ
Издания художественных, литературно-критических и публицистических текстов Д.С. Мережковского
1.Мережковский Д.С. Акрополь: Избр. Лит.-критич. статьи. — М.: Кн. Палата, 1991. — 352 с. Мережковский Д.С., Гиппиус З.Н. 14 декабря: Роман. Дмитрий Мережковский: Воспоминания / Сост., вст. ст. О.Н. Михайлова. — М.: Моск. рабочий, 1991. — 523 с. 3. Мережковский Д.С. Вечные спутники: Роман. Стихотворения. Литературные портреты. Дневник / Сост., примеч. Т.Ф.Прокопова; Вступ. ст. Н.М.Солнцевой. — М.: Школа-Пресс, 1996. — 736 с.
4.Мережковский Д.С. В тихом омуте: статьи и исследования разных лет.- М.: Советский писатель, 1991. — 496 с. Мережковский Д.С. Павел I. Александр I. Больная Россия: Драма для чтения. Роман. Эссе./ Сост., вст. статья О.Н. Михайлова. — М.: Моск. рабочий, 1989. — 768 с. Мережковский Д.С. Собрание сочинений. Больная Россия / Сост. и коммент. А.Н. Николюкина. — М.: Республика, 2011. — 462 с. Издания художественных, литературно-критических и публицистических текстов других авторов
7.Арцыбашев М.П. Санин; У последней черты: романы // Михаил Арцыбашев; [предисл. А. Николюкина]. — М.: Эксмо, 2009. — 800 с. , 2006. — С.179. , 1999. — 736 с. Гиппиус З.Н. Мережковский. Он и мы // Воспоминания. М.: Захаров, 2001.- С.337-341. Гиппиус З. Ничего не боюсь. — М.: Вагриус, 2009. С. 506. Гиппиус З.Н. Чертова кукла: Проза. Стихотворения. Статьи/ Сост., вступ. ст., примеч. В.В. Ученовой. — М.: Современник, 1991. — 588 с. Достоевский Ф.М. Бесы: Роман // Ф. М. Достоевский; [послесловие, коммент. Б.Н. Тарасова]. — М.: Эксмо, 2006. — 672 с. 14.Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. // Фридлендер Г. М. и др. — Академия наук СССР. — Л.: Наука (Ленинградское отделение), 1972- 1990. — Т. XIV, с. 229- 230.
15.Каляев И. Перед казнью // Памяти Каляева. — М.: Изд-во «Революционный социализм», 1918. С.103. Кропоткин П.А. Записки революционера: М.: Мысль, 1990. — 526 с. 17.Савинков Б.В. Избранное. М.: Политиздат, 1990. — 432 с. Салтыков-Щедрин М.Е. Так называемое «нечаевское дело» и отношение к нему русской журналистики // Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений в двадцати томах. — Т.9. Критика и публицистика (1868-1883). — М.: Художественная литература, 1970. С.190-225. Степняк-Кравчинский С. Подпольная Россия. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960. С.3-44. Ткачев П.Н. Избранные сочинения на социально-политические темы в четырех томах. Т.1. М.: Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1932. С.80-174. Ткачев П.Н. Сочинения в двух томах. Т.2. М.: Мысль, 1976. С.94. Научно-исследовательская литература обзорного и теоретико-методологического характера
22.Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. — 504 с. Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. — 224 с. Бердяев Н. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. Т.2. М.: Искусство, 1994. — 510 с. убийство // За строкой учебника истории. Ростов-н/Д., 1995. С.80-94. Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина ХIХ — начало ХХ в.) — 2-е изд., доп. — М.: Политическая энциклопедия, 2016. — 383 с. Богданова О.А. Ф.М. Достоевский сквозь призму революционной публицистики Д.С. Мережковского 1905-1921 гг. // Новый филологический вестник. 2016. №3(38). С.81-85. Воеводина А.А. Революция и насилие в творчестве русских либералов (З.Н. Гиппиус и Д.С. Мережковского) // Вестник Самарского государственного университета. Вып. №69 / 2009. С.55-59. Воскресенская М.А. Мировоззренческое размежевание российской культурной элиты конца XIX — начала ХХ вв. с революционным крылом интеллигенции // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 2. 2008. Вып. 2. С.96-103. Габов Г. Общественно-политические и философские взгляды декабристов. — М.: Государственное издательство политической литературы. 1954. — 295 с. Герасимов И. Российская ментальность и модернизация // Общественные науки и современность. — 1994. — №4. — С.63-73. 32.Дефье О.В.Д. Мережковский: преодоление декаданса: (Раздумья над романом о Леонардо да Винчи): [Моногр.] / Моск. гос. пед. ун-т, Каф. рус. лит. ХХ в. — Москва, 1999 . — 122, 2 с.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
.Дефье О.В.Концепция художника в русской прозе первой трети ХХ века: типология, традиции, способы образного воплощения: Диссертация д-ра филол. наук: Специальность 10.01.01-русская литература / О. В. Дефье; Моск. пед. гос. ун-т. — Москва, 1999 . — 450 с.
34.Д.С. Мережковский: pro et contra / Сост., вступ. ст., коммент., библиогр. А.Н. Николюкина. — СПб.: РХГИ, 2001. — 568 с. Д.С.Мережковский: Мысль и слово. М.: Наследие, 1999. С.19-30. Захваткин А.В. Д.С. Мережковский и Н.А. Бердяев: размышления о церкви // Вестник русской христианской духовной академии. Том 13. Вып. №2. 2012. С.124-131. Зензинов В.М. Пережитое. Нью-Йорк.: Издательство им. Чехова. 1953. С.108. Зобнин Ю. Мережковский-романист. М.: Молодая Гвардия, 2008. — 448 с. Колобаева Л.А. Русский символизм. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000. — 296 с. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: «Гнозис» и Изд. группа «Прогресс», 1992. С.79. Михин А.Н. Роман Мережковского «Александр I»: Художественная картина мира. — Магнитогорск, 2004. — 225 с. человека: радикальный микрокосм в России начала ХХ века как предмет семиотического анализа. М.: Новое литературное обозрение, 1999. — 208 с.
43.Нечкина М.В. День 14 декабря 1825 года. — 3-е изд., с изменениями. — М.: Мысль, 1985. — 256 с. Павлова М. Мученики великого религиозного процесса // Д. Мережковский, З. Гиппиус, Д. Философов. Царь и революция. Сб. / Первое русское издание под редакцией М.А. Колерова. М.: ОГИ, 1999. С.7-54. Полонский В.В. Мифопоэтика и динамика жанра в русской литературе конца XIX — начала XX века / В.В. Полонский ; [отв. ред. В.А. Келдыш] ; Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького РАН. — М.: Наука, 2008. — 285 с. Прайсман Л.Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001. С. 97.
46.Рудич В. Дмитрий Мережковский // История русской литературы: ХХ век: Серебряный век. — М.: Изд. Группа «Прогресс» — «Литера», 1995. — С.214-225. Склейнис Г.А. Генезис и жанровая специфика антинигилистического романа // Вестник Вятского государственного гуманитарного университета. Выпуск №4. Том 2. 2008. С.143-147. Сонгаг, Сьюзен. Болезнь как метафора. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. С.76. Холиков А. А. Биография писателя как теоретико-литературная проблема: на материале жизни и творчества Мережковского с 1865 по 1919 год. М., 2009 (Химки). — 286 с. Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905 — 1907 гг. -> 1917 — 1922 гг.: Пер. с англ. — М.: «Весь Мир», 1997. — 560 с. Шашкова Я.Ю. Народники 60-70-х гг. О моральном облике члена социально-революционной партии // Известия Алтайского государственного университета. — №4. 1999. С. 47-50. Эткинд А. Хлыст: Секты, литература и революция / Александр Эткинд.- Изд. 2-е, сокр. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. 644 с. Научно-исследовательская литература обзорного и теоретико-методологического характера на иностранных языках
53. and Its Role in the Cultural Mythology of Russian Modernism // Cultural Mythologies of Russian Modernism. From the Golden Age to Silver Age. Berkeley; Los-Angeles; Oxford, 1992. P.1-19. М.; Р., 1990. — 482 p.
Методическое приложение
В программах по литературе для общеобразовательных учреждений под редакцией В.Я. Коровиной в средней школе творчеству Д.С. Мережковского не уделено внимания; в программе для 10-11 классов его имя фигурирует в обзорном уроке, посвященном знакомству с символизмом, а затем — в теме . , познакомиться с их характерами, узнать о действительных целях восставших и оценить их вклад в наметившуюся в начале XIX века общественную реформацию.
Восстание декабристов 1825 года. Образы первых русских революционеров
Тип урока: урок-беседа
Цель: ознакомление учащихся с истоками, основными идеями декабристского движения, восстанием 14 декабря и его историческим значением.
Планируемые результаты:
Предметные:
1.Для изучения российской истории — умение анализировать исторической, экономической, социальной необходимости реформы в России первой трети XIX века, определять место и значение восстания на Сенатской площади в истории России; Для изучения литературы — умение анализировать историческую прозу, определять место фактической достоверности и художественного замысла, особенности их совмещения в исторических романах. Метапредметные:
1.Освоение способами решения проблем поискового и творческого характера; Умение работать с разнообразными источниками информации; интерпретация полученной информации в соответствии с поставленными познавательными задачами; Овладение навыками анализа и интерпретации текста; Овладение логическими операциями анализа, описания, сравнения, синтеза, обобщения, выявления причинно-следственных связей, построения самостоятельного рассуждения на основе полученной информации. Лично стн ые:
1.Становление гуманистических и демократических ценностных ориентаций, чувства гордости за свою Родину, ее историю; Формирование критического мышления и целостного взгляда на мир; Развитие эстетического вкуса в ходе работы с художественным текстом и особенностями его поэтики. Методы: исследовательский; сравнительный; эвристический; поисковый; обобщение и систематизация знаний.
Домашнее задание к уроку: в мини-группах подготовить доклады о судьбе и личности ярчайших представителей движения декабристов. Группа
№1 — о К.Ф. Рылееве и А.А. Бестужеве-Марлинском; группа №2 — о П.И. Пестеле; группа №3 — о С.И. Муравьеве-Апостоле и его брате, М.И. Муравьеве- Апостоле; группа №4 — о М.С. Лунине, группа №5 — о П.Г. Каховском; группа
№6 — об А.И. Якубовиче; группа №7 — о В.М. Голицыне. Структура доклада: 1) краткие биографические сведения; 2) связь с обществами декабристов; 3) основные идеи реформации общества.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
Оборудование: карточки с фрагментами текстов из художественных произведений и исторических документов, проектор (презентация), портреты декабристов и иллюстрации из журналов , портрет Д.С. Мережковского; эпиграф на доске (проекторе): Ничего не сделаем… А все-таки надо начать! Раздастся глас свободы и разбудит спящих…
(Д.С. Мережковский, ) Организационный этап Ход урока
2.Вступительное слово учителя Историческая справка Учитель истории кратко повторяет с учащимися исторический контекст 1820- х гг, выделяет основные черты экономической и культурной обстановки в России после войны 1812 года. Основные проблемные блоки:
а) Назревшая необходимость экономической модернизации сельского хозяйства и промышленности;
б) Особенности внутренней и внешней политики начала 1820-х гг.;
в) Личность государя Александра I. Учащиеся с помощью учителя истории возобновляют характера, государственных проектах (Священный Союз, политика Аракчеева и т.д.). г) Послевоенная ситуация в обществе. Отношения с иностранцами, культурные тенденции.
При обсуждении последнего блока учитель литературы вместе с учащимися вспоминает изученные произведения А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова и А.С. Грибоедова для воссоздания картины светского общества послевоенной Российской империи. Также совместно с учениками повторяет основные идеи и проблемные вопросы комедии — молодых людей, получивших достойное образование в Европе, и вместе с тем офицеров, прошедших войну рука об руку с простыми солдатами и сменивших отношение к людям крестьянского сословия. На проекторе — трансляция основных портретов, документов и произведений искусства изучаемой эпохи. (Основные персоналии: Александр I, военный министр Аракчеев, архимандрит Фотий; А.С. Грибоедов, А.С. Пушкин, П.Я. Чаадаев — портреты, иллюстрации к произведениям, основные цитаты).
4.Постановка проблемного вопроса: Каковы возможные пути решения проблем, сложившихся в обществе и в государстве? Фиксация проблемного вопроса на доске (либо слайд в презентации) и в тетрадях.
5.Работа в группах. Проверка домашнего задания: 1-2 человека от группы коротко рассказывают об основных участниках Обществ декабристов, их взглядах и дальнейшей судьбе.
Учащиеся фиксируют в тетради основные сведения о лидерах восстания.
На проекторе — трансляция портретов декабристов, документов, цитат из мемуаров.
Учитель истории обобщает и актуализирует полученные знания, кратко сообщая об Обществах, впоследствии восставших против власти и объединенных событиями декабря 1825 г., и их основных представителях (Союз спасения (1816-1617), Союз благоденствия (1818-1821), Южное общество (1821-1825), Северное общество (1822-1825)). Также ученики фиксируют основные программные документы, предложенные идеологами обществ: С.И. Муравьева-Апостола. Работа в группах. Постановка учебной задачи: углубить исторические знания о подготовке восстания и основных личностях, участвовавших в Обществах. Учитель литературы: учитывая полученные исторические данные о движениях и их формировании и развитии, мы приближаются к более многостороннему анализу основных идеологов. Для того, чтобы яснее представить себе их нравственный облик, характер и политические требования, обращаемся к их образам, созданным в произведениях художественной литературы:
Работа с карточками
1)К.Ф. Рылеев и А.А. Бестужев-Марлинский . Учащиеся из группы №1 получают карточки с отрывками романов Д.С. Мережковского и анализируют данные портретные характеристики.
Нужна помощь в написании диплома?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Сдача работы по главам. Уникальность более 70%. Правки вносим бесплатно.
(Роман , ч.1 гл.5, гл.10). П.И. Пестель , ч.2 гл.1, гл.5.) Сергей и Матвей Муравьевы -Апостолы , ч.4. гл.6). ) М.С. Л ун и н
Яркий авантюрист, легенда эпохи, иезуит, декабрист. Заслужил скандальную известность своей смелостью на службе и дуэлях. Личность нашла отражение в образах произведений ключевых авторов XIX в.: А.С. Пушкина (роман в стихах «Евгений Онегин», 10 глава), Ф.М. Достоевского (роман , эпизодический , ч.2 гл.4-5). П.Г. Каховский , ч.4. гл.7). А.И. Як убович , ч.2 гл.1). В.М. Голицын , ч.1 гл.1; дневник Голицына). Выводы о проделанном анализе фрагментов Ответ на проблемный вопрос: Как художественное произведение может помочь в изучении истории?
Наводящие вопросы учащимся:
Помогли ли авторские характеристики и портреты лучше представить фигуры исторических персонажей?
В чем разница между исторической личностью и ее воплощением в романе? Выстроить ответ с опорой на изученные примеры.
Отличается ли ваше представление о декабристе, сложившееся при подготовке домашнего задания, с образом, созданным Д.С. Мережковским в его историческом романе?
Помогла ли вам художественная трансформация исторического лица в процессе воссоздания, осмысления эпохи и познавания ее истории?
8.Слово учителя литературы Подведение итогов знакомства с героями исторических романов. Выводы о целях, которые преследовал Д.С. Мережковский, создавая роман на историческую тематику: субъективная авторская оценка событий, а не их точное воспроизведение. Внимание автора к морально-нравственным вопросам, религиозной тематике. Вывод о различии исторической и художественной литературы, освещающей одни и те же реалии и лица.
9.Слово учителя истории Подведение итогов по теме восстания на Сенатской площади 14 декабря. Спонтанность ситуации междуцарствия, образовавшейся после смерти
Александра I и перед восшествием на престол Николая I из-за неопределенности с братом Константином, который был престолонаследником по старшинству. Несогласованность и спонтанность вооруженных восстаний — как на Сенатской площади в Петербурге, так и на юге, в Черниговском полку под руководством С. Муравьева-Апостола.
Выводы о преобразовательных программах декабристов, их установках на мирную реформацию и утверждение Конституции.
10.Итоги урока. Рефлексия. Выставление оценок за активную работу и развернутые устные ответы. Домашнее задание: эссе об одном из декабристов, обсуждавшемся на уроке.