Во-первых, испанец следует el honor – субъективному, внутреннему закону чести. Этому закону следуют герои «Песни о моем Сиде» и «Баллады о графе Леонском». Сид обращается к обманутым им евреям со следующими словами: «Хотя я и оставил в сундуках // Всего лишь песок, // Но в нем зарыто // Золото моей душевной прямоты и правдивости». Герой не считает бесчестным оставить в залог сундуки с песком, выдавая их за сундуки с золотом, потому что он твердо намерен возвратить свой долг. Граф Леонский совершает другой поступок, который не вяжется, казалось бы, с образом честного дворянина: донна Анна роняет в клетку со львами свою перчатку, тем самым вынуждая благородных рыцарей рискнуть своей жизнью, чтобы достать ее; граф достает перчатку и возвращает ее обладательнице донны Анны, при этом ударяя ее перчаткой по лицу. Так граф выражает упрек в том, что из-за простой перчатки испытывается el honor стольких благородных людей. Очевидно, что им руководит не общепринятое представление о чести, а субъективное.
Второй тезис Сальвадора де Мадариаги таков: испанец – человек страсти. Что это означает? Психологический центр тяжести испанца лежит не в телесной воле, направляющей действием человека, не в интеллекте и не в мысли – «человек страсти сжигает действия и мысли в своей огненной душе».
Как действует человек страсти?
1) В его действии нет и следа самоконтроля, человек страсти спонтанен, по нему течет свободный ток жизни.
2) Иногда кажется, что испанец ленив, безразличен, равнодушен. Эти качества объясняются тем, что он склонен к созерцанию: он созерцает дорогу жизни целиком, не отвлекаясь на детали картины. Однако в какой-то момент энергия накапливается, происходит словно короткое замыкание, и тогда испанец готов на свершение исключительного масштаба.
3) Испанец – индивидуалист. У него нет объективного стандарта поведения, он должен прислушиваться к своему внутреннему голосу. Он выступает против посягательств коллектива на его личность.
4) Испанец – гуманист, то есть ему присуще такое отношение к миру, при котором вещи и люди оцениваются с точки зрения целостного человека, а не с какой-то одной: моральной, или экономической, или религиозной, или философской — точек зрения.
5) Аморализм испанца – следствие его гуманизма, поскольку моральный стандарт – один из многих ограничивающих стандартов.
6) Человек страсти подвластен духу приключений.
Как мыслит человек страсти?
1) Мыслит в форме созерцания: ждет, пока объект сам раскроет себя.
2) мыслит при помощи интуиции (его интеллект пассивен, искра понимания приходит от самой жизни).
3) Мыслит, когда говорит. Мысль рождается в тот момент, когда она себя проявляет.
4) Испанская мысль наделена гением, но лишена таланта, то есть она бессознательна, свободна от метода, лишена последовательности, аналитичности. И лучше всего этот дар представлен не в высшем классе, а в народе.
5) Объединить мысль этих индивидуалистов может мечта, такая мечта, при которой душа народа охвачена наивысшей страстью (например, честолюбивая мечта об очищении религии).
Что можно сказать о страсти человека страсти?
Инстинкт оберегает страсть от всякого действия, навязываемого коллективом. Испанец ставит личный опыт в исключительную позицию: те или иные вещи становятся для испанца реальностью только тогда, когда живут в нем в виде страсти.
Попробуем найти в романах Артура Переса-Реверте примеры того, как действует, мыслит и чувствует человек страсти, а также примеры ситуаций, когда он следует субъективному закону чести.
Начнем с романа «Учитель фехтования». Жизнь дона Хайме Астарлоа целиком и полностью посвящена искусству фехтования, а также составлением «Трактата об искусстве фехтования» и поискам совершенного удара, который невозможно отразить. Его друг и ученик маркиз де Аяла называет эту работу в шутку «поисками Грааля». Для дона Хайме действительно нет ничего важнее. Он настолько поглощен своей жизнью, сосредоточенной на фехтовании, что не замечает реальности: не знает ничего о политических событиях, в гуще которых оказывается совершенно для себя неожиданно, и потому не может без консультаций с приятелем узнать, кто замешан в политической интриге, которая уже стоила жизни двум людям. Это пример того, как много значит для испанца витальный опыт.
Книги, которые читает и перечитывает дон Хайме, выбраны им потому, что в них отражается его собственный «сокровенный опыт». Он делает пометки на полях, подчеркивает цитаты, которые напоминают ему самого себя.
Нужна помощь в написании эссе?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Искусство фехтования для дона Хайме связано напрямую с представлением о чести. Он объясняет своим малолетним ученикам, почему фехтование – это нечто большее, чем просто спорт: «Но вы, мои ученики, должны мне поверить: в тот день, когда последний учитель фехтования окончит свой земной путь, все благородное и святое, в чем таится извечное противоборство человека с человеком, уйдет в могилу вместе с ним… И останутся лишь трусость и жажда убивать, драки и поножовщина». У других героев книги приверженность дона Хайме шпаге, нежелание овладеть искусством стрельбы из пистолета вызывает удивление и недоумение. Это правила, обозначенные учителем фехтования для самого себя, субъективные. Кроме того, следуя собственным правилам, дон Хайме отказывается от любви. Адела де Отеро, которую он взялся обучать своему знаменитому удару, остается для него лишь ученицей. До конца непонятно, почему дон Хайме так решил: то ли почтенный возраст, то ли положение учителя не позволяют ему дать волю своей страсти. Интересно, как маркиз де Аяла характеризует эти субъективные правила: «Я горжусь дружбой с вами, однако не перестаю дивиться упрямству, с которым вы защищаете свои понятия о долге. Ведь это даже не общепринятое представление о долге, религиозном или же моральном… Удивительно, что в нынешние времена, когда все продается и покупается за деньги, долг этот – всего лишь обязательство перед самим собой, взятое вами добровольно». Так проявляет себя el honor — субъективное представление о чести.
В отношениях со своим главным противником, Аделой де Отеро, еще не зная о том, что она его враг, дон Хайме полагается на интуицию. Прекрасная дама просит учителя фехтования давать ей уроки, но тот отказывается, следуя своему представлению о том, что принято и что не принято: дама не может брать уроки фехтования. Однако, уступив профессиональному любопытству, он решается проэкзаменовать ее и, обнаружив в ее лице хорошего фехтовальщика, уже не может не обучать ее и упрекает себя «за то, что позволил ничтожным предрассудкам ослепить интуицию». Та же интуиция подсказывает дону Хайме, что «эта женщина несет в себе какую-то удивительную грозную тайну». Наконец, интуиция спасает героя от неминуемой гибели: в финальной сцене, обманутый героиней, дон Хайме опускается перед предметом своей страсти на колени, целует ее, но «настойчивый зов» внутри него улавливает «сигнал опасности» и заставляет дона Хайме поднять голову как раз тогда, когда Адела де Отеро вынимает из волос булавку, чтобы нанести ей смертельный удар. Перед нами пример того, как мыслит человек страсти.
Дон Хайме проводит свой досуг, погружаясь в воспоминания и созерцая: «Эти воспоминания и ощущения, которые он бережно хранил, заключали в себе целый мир. В отстраненном созерцании прошлого видел дон Хайме залог ни с чем не сравнимого состояния, называемого им спокойствием, душевным миром, единственным плодом мудрости, который могла пожать человеческая природа, полная несовершенства». Однако это спокойствие скрывает в себе недюжинные силы. Оказавшись в ловушке в квартире своего приятеля в темноте рядом с двумя невидимыми убийцами, он не только остается жив (хотя убийцы моложе героя), но и наносит им тяжелые раны. По той же причине дон Хайме не следует совету полиции, не бежит из страны, спасаясь от убийц, которые обязательно еще пожалуют к нему. Он остается дома и ждет их, вспоминая фразу, вычитанную в «бульварном романе»: «Если его дух невозмутим, то ничто, даже восставшая против него преисподняя, не причинит ему зла…» Так, созерцатель становится однажды способен на великое свершение.
Обратимся к следующему роману – «Капитан Алатристе». Представляя читателю капитана, автор дает ему следующую характеристику: «Нет, он был не самый честный и не самый милосердный человек на свете. А вот потягаться с ним в отваге смогли бы немногие. Звали<…>его Диего Алатристе-и-Тенорио, некогда служил он в солдатах, воевал во Фландрии, а в пору нашего с ним знакомства жил в Мадриде. Жил, по правде говоря, скудно и трудно, кое-как сводя концы с концами, зарабатывая себе на пропитание разными малопочтенными занятиями: ну, например, превосходно владея шпагой, предлагал свои услуги тем, у кого не хватало мужества или мастерства справиться с собственными неприятностями самим. Вот и приглашали нашего капитана вступиться за честь обманутого мужа, доказать невесть откуда взявшимся наследникам всю неосновательность их притязаний, а с кого-то, скажем, получить просроченный или недоплаченный карточный должок».
И хотя капитан Алатристе «был не самый честный» человек на свете, тем не менее для него существовал субъективный закон чести, следуя которому он никогда не убивал в спину и не выдавал имени заказчика убийства, порученного ему. Следуя этому внутреннему, субъективному закону чести, он не убивает во время очередного порученного ему дела своего противника, потому что тот, обезоруженный, просит о пощаде не для себя, а для своего спутника. Призванный к ответу заказчиками несовершившегося убийства, Алатристе поясняет: «Говорю ведь – почти тридцать лет я воевал. Мне случалось и убивать, и совершать такое, за что буду гореть в аду… Но чужую отвагу я ценить научился. И потом… еретики они или нет…, но оба еще так молоды….» Субъективный закон чести призывает героя ценить отвагу, тем более в молодом человеке, даже если это враг, и не лишать его жизни, даже если того требует данное заказчикам убийства обещание.
Капитану Алатристе не раз случалось нарушать приказы. На вопрос о том, почему он отказался «во время подавления восстания морисков в Валенсии» выполнить приказ, данный военным начальством в соответствии с «королевским эдиктом об их <морисков> изгнании», Алатристе отвечает: «Я – солдат <…> А не мясник». Он вновь оказывается верным не данному обещанию, не военной присяге, а субъективному закону чести, который говорит ему: «Когда грабишь дома, насилуешь женщин и рубишь головы безоружным крестьянам, покрываешь себя на славой, а позором».
Алатристе не мятежник и не следует за большинством солдат, взбунтовавшихся из-за того, что «им пять месяцев не платили жалование» (хотя и сам он, несомненно, был в таком же бедственном положении). А потому он смог спасти от мятежников полковника, но не потому, что ему «не нравятся мятежи», а потому, что ему «не нравится, когда убивают офицеров». И вновь он следует не внешнему, а внутреннему закону.
И, конечно, капитан Алатристе действует в самых отчаянных ситуациях, полагаясь на интуицию. Так, на допросе у фаворита короля ему пришлось отвечать на вопрос, заставший его врасплох, «но внутренний голом – или, может быть, шестое чувство? – схожий с шелестом стального лезвия о точильный камень, посоветовал поступать осмотрительно и дать ответ не правильный, но верный». Так мыслит человек страсти.
Примером того, на какие грандиозные, неслыханные поступки становится способен испанец, являются события, описанные в романе «День гнева». В произведении описываются события одного дня, 2 мая 1808 года, дня, когда в Мадриде вспыхнуло народное восстание против давно уже занимающих его французов. Восстание не поддержали военные, не поддержала аристократия. Однако народ, чье патриотическое чувство было оскорблено, оказался способен на великие свершения. Читатель наблюдает диалог французских офицеров и удивляется вместе с ними: « – Скоро ли появится наша кавалерия? – Сержант – похоже, он очень устал – морщит нос: – Судя по крикам и пальбе, она где-то по-прежнему неподалеку. Я слышал, несет громадные потери. – От женщин и мастеровщины?! Боже мой, ведь это же тяжелая гвардейская кавалерия!»
Интересны слова одного из восставших, ожидающих расстрела: «Вспомни, как корячились с утра в Монтелеоне, как жилы рвали, кровь проливали, мерли и гибли… И никто пальцем не пошевелил, чтоб помочь! Начхать на тебя этой родине!» А потом он добавляет, объясняя, зачем сам сегодня вышел на улицу: «Сказать по правде, сам не знаю<…> Скорее всего, затем, чтоб лягушатники не думали, будто испанцы все как один готовы лизать им сапоги… Не люблю, когда плюют в лицо и утираться не велят». В этих словах проявляет себя не общепринятое представление о патриотизме, о верности родине, которой «начхать на тебя», а субъективное чувство чести. Это же чувство заставляет немногих офицеров 2 мая поступиться присягой, чтобы вместе с народом напасть на французов.
Один из них – Луис Даоис, человек в высшей степени дисциплинированный и рассудительный. Как же ему приходит в голову мысль нарушить военный приказ (а приказано было всем военным не выходить из казарм на улицу)? Он еще не успел принять решение, а у его ног уже валяется разорванный им приказ. Этого пример того, как мысль человека страсти рождается в тот момент, когда она себя проявляет.
В заключение упомянем роман «Тень орла», посвященный тому, как испанский батальон 326 пехотного полка Наполеоновской армии в кампании 1812 года, намереваясь перебежать от французов к русским и сдаться им, вынужден совершить невозможное: захватить позиции русских в одиночку. Это еще один пример великого свершения, на которое способен испанец.