Введение
В Средние века вклад в становление философии науки внесли Ф.Бэкон, Р.Декарт, Б.Спиноза. Кроме соотношения эмпирического и теоретического знания в изучении реального мира ее внимание привлекает проблема расщепления культуры на научнотехническую и художественно-гуманитарную составляющие. В процессе «практизации» науки обнаруживается подмена ценностей: вместо концептуальных инноваций выходят на арену рутинная работа с массивами экспериментальных данных и большие объемы вычислений. В XVIII и XIX веках благодаря усилиям У.Гамильтона, Л.Эйлера, Ж.Лагранжа вперед физики и механики вышел, если так выразиться, механицизм. Редукция его на другие дисциплины, принеся первые позитивные результаты, столкнулась с множеством противоречий. В трудах Ч.Пирса, А.Пуанкаре, Д.Джеймса и др. в этой связи появились новые направления, в том числе такие, в частности, как металогика и метаматематика.
В начале XX века кризис механицизма вызвал кризис всей физики. Были пересмотрены основные понятия этой науки: «частица», «траектория», «масса», «материальная точка», «физический закон» и т.д. Со всей остротой поднималась проблема взаимной редукции математики и физики в двух аспектах: математика имеет статус образующей, структурирующей основы физики, математика рассматривается как средство физических исследований. Философия науки вплотную занимается вопросами обоснования, значения и строения знания. В науке «нового времени» метафизика находится в сложном соотношении со смесью прагматического натурализма, секуляризации, релятивизма, диалектического материализма и анафемы исследований, выходящих за рамки официально принятых догматов. В позитивных тонах подается анализ метафизичности тех теорий в механике, космологии, физике и математике, критиковать которые социально безопасно. Но над теорией относительности, квантовой механикой и теорией множеств висит отнюдь не молчаливая стена запрета. Доходит дело до разброса гранок в типографиях и других актов террора. Так защищается Ложь. Но не все тенденции в развитии современной философии науки привлекают внимание.
Философию ХХІ века интересует аспект метафизичности физических теорий, связанный с логическими лакунами и непоследовательностью мышления естествоиспытателей, отсутствие универсальной логики и смысла, компенсируюемых позитивизмом (например, в СТО), ньюкантианством (при интерпретации выводов квантовой теории) и метафизическим, то есть односторонним, закостенелым мышлением, выражающимся в конечном итоге в непонимании существа предмета, являющегося сферой их интересов. Следует выделить основные направления сформировавшегося раздела философии. Это эмпирический конструктивизм, феноменологизм, эволюционная эпистемология, релятивизм, фаллибилизм, рационализм, триалектическая метафизика, постхристианский трансперсонализм, пролификационное посткантианство, реанимирующийся прозелитизм и метопистический пассеизм.
1. Конструктивный эмпиризм
Возобновляя махизм, данная концепция достоверность научной теории увязывает с точной информацией о чувственно-практических результатах. Вместо реалистичности — прагматизм, а истина теории — нечто эзотерическое. Структуралистская концепция Б. ван Фраассена противостоит гипотетико-дедуктивному подходу. Популярны теоретические модели полу- и эмпирических структур, теория моделей, вплоть до моделей арифметики. Одна из задач эмпирического конструктивизма — теоретически обосновать воспроизводимость экспериментальных данных. Инструментом теоретизирования служат, как правило, теория групп и теория множеств, реже — алгебраическая топология. Главное в научной деятельности эмпирических конструктивистов — не открытия, а конструкция моделей, адекватных явлениям. Если теория адекватна реальному миру, то ее принятие определяется не пониманием, а (якобы) объяснительными возможностями. Пределы теорий г-н ван Фраассен связывает с пересмотром их постулатов: «В связи с теорией относительности стоит отметить, что локальные величины не единственным образом определяют глобальные черты пространства-времени, что эти черты также не однозначно определяются структурами, целиком лежащими в конусе абсолютного прошлого, следовательно, я сказал бы, наблюдаемыми структурами. Кроме того, именно теория относительности накладывает на доступную нам информацию абсолютные ограничения, вытекающие из ограничивающей функции скорости света».
Теория может приниматься как эмпирически адекватная и на основе веры в то, что она истинная. Таким образом, мистическая вера, как элемент оккультизма, подменяет истинность теории, если манипуляции с опытными данными приводят к иллюзии их совпадения с выводами теории. Не теория, а просто «чудо», конструируемое в подоблачных высотах идеального! Теоретики в этом случае совершенно приземлённо говорят: «сделано руками» (то есть некоторый результат есть просто подгонка, а не следствие дедуктивного вывода). Это означает, что трех букв для наименования разновидностей метафизического мышления уже недостаточно: есть еще ненормативная метафизика, являющаяся сознательной фальсификацией.
Если восприятие и впечатление истинны и отражают реальное явление, а не просто знаки, то их относят к феноменам. Феноменологиста интересует единство сущности и явления, которое он называет феноменом, олицетворяющим загадочность бытия, безграничным интенсивно и экстенсивно. Феномен неразрывно связан с внутренним состоянием человека, вызывая в его мыслях модальную атрибутику при попытках логического осмысления. За феноменом не должно стоять новой, более глубокой сущности. Два последних положения образуют конгломерат, на котором обоснуется законченность не релятивистских, а субъективистских теорий, подобных квантовой механике. Если персоналистская релятивистика означает зависимость появившейся новой теории от тех или иных качеств ее создателей, то феноменологизм приписывает теориям зависимость от всеобщего агностического «может быть» и/или «как будто бы», обусловленных сопоставлением бескрайнего мира вокруг субъекта с его ограниченными возможностями познания. , дополняемой возможностью редукции.
Если интуиция часто основана на взаимодействии тех или иных архетипов, постепенно формирующихся в научной среде за время изучения осознанных проблем, то редукция призвана «наводить мосты» между данной выделенной разновидностью верования и другими научными конфессиями. Связь между сектами ученых, как правило, выходит за рамки здравого смысла. Не исповедуя натурализм фиксации с помощью часов и линеек с его отбрасыванием «неугодных» случаев при становлении специальной теории относительности, гуссерльянство приписывает геометрии функции познания «чистого пространства-времени», как и математике в целом — функции систематизации истории философии и философии науки. Предлагаемый путь не нов, но мистика и ненаучная метафизика, отмеченная Р.Карнапом, связаны в феноменологизме с персоналистским релятивизмом Э.Гуссерля, с желанием обосновать агностические и индетерми- нистские интерпретации квантовой механики и увести «загадку» физического релятивизма в глубь тысячелетий, к досократикам, то есть подальше от современников. Чистому «я» видятся фантомы, но это только «чувственная схема», как и всё то, что видит индивид.
Для того чтобы схема «прояснилась» и понятие о вещи стало действительно ясным, нужна «разъяснительная работа». Она проводится на двух уровнях: через обращение к «наполняющему созерцанию» (следование многообразию чувственных схем с их значимостью и ценностью), через «усиление ясности» (яркости) приведением вещи еще ближе к «я» своей «самоданностью». Таковы продукты «интуиционистской реактивации» Э.Гуссерлем первозданных геометрических эйдосов Платона и Евклида в его всеобобщающей эйдетической науке, строящейся аргіогі. В этом же его аутотавтологичность. Аутотавтолог Гуссерль считает, что «роковое упущение Г алилея [и всех последующих физиков] заключалось в том, что он [они] не обратился [не обратились] к осмыслению изначальной смысловой процедуры…», а в пункте «Жизненный мир как забытый смысловой фундамент естествознания» он пишет: «То, что дано непосредственно, не стало предметом размышления, не стало предметом размышления то какова мотивация и какова та новая процедура, которая впервые собственно и предполагает геометрическую идеализацию».
Данные суждения справедливы относительно ограниченности естествоиспытателей такими вспомогательными абстракциями, как понятие математической группы. В голове иного «чистого я» вместо конкретных свойств окружающего пространства гнездятся въедливые химеры представлений групп. Физика перевернута, изучаются не содержательные свойства реального физического пространства или элементарных частиц, а абстрактные свойства групп локально плоского вращения на двумерной поверхности, введенных в обращение еще в сумеречное Средневековье.
2. Трансцендентальный идеализм
Гуссерлизация философии науки была оценена Э. Шгрёкер как синтез трансцендентальных составляющих: феноменологии, субъективности, редукционизма. Всё это вместе называется трансцендентальным идеализмом. На базе имплицируемого в него трансцендентального интерсубъективизма конституируется мир [Weltall].
Теория эволюции биологической жизни служит основой моделирования процессов познания и структуры знания. Множество различных концепций скрывается за термином «эволюционная эпистемология», но все они объединяются пери-ляпсусом натурализма, показывая достойнейший пример слияния и синтеза естествознания и метанауки — философии науки. Здесь истоки редукционизма: от релятивистики пары «стимул — реакция» через бихевиоризм и его информатизируемые модификации — к объяснению и пониманию «чудес», что движут учеными в процессе поиска истины. А.Пуанкаре, «усилив» его коллективистской атрибутикой — в духе протокольных решений «президиума собрания» членов научной секты. Общий подход в унификации единого эволюционного процесса связан с рассмотрением эпистемологии как его неотъемлемой составной части. При этом формируются и изучаются параллели в закономерностях функционирования, развития и эволюции биологических систем и познавательных процессов. Частный подход подразумевает не глобальное единение законов и форм мышления homo sapiens с причинно-следственными механизмами и энтелехией живой природы, а лишь формальное заимствование методик и схем исследования, принятых в биологии, психологии и других (противо-) естественных науках.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Большой резонанс в эволюционной эпистемологии вызывают работы по изучению «структуры хаоса» и самоорганизации сложных материальных, биологических и общественных систем. Однако Р.Пенроуз констатирует: «Отсутствие понимания фундаментальных законов физики не позволяет нам выразить понятие «разум» в физических или логических терминах». Снова фаллибилистский круг: умом окружающий мир не понять, а для ума нет «внешнего оправдания». По-видимому, то же можно сказать в отношении биологии и экономики. Вызывает иронию идея описания природы простыми познаваемыми законами, которые вырабатываются в рамках естественных наук; тем более это относится к познанию процессов мышления и научного творчества. Для китайских мыслителей, например, эта иллюзия является синонимом антропоцентрической глупости; для них «природа есть спонтанная гармония; говорить же о «законах природы» означало бы подчинить природу какой-то внешней власти».
Если человек является отражением материального мира, то гомологические связи между законами его мышления, структурой знания и эволюцией Метагалактики так или иначе должны присутствовать. Аналогии с законами развития естествознания тоже уместны. Это существенные и важные составляющие эволюционной эпистемологии. Но вопрос, откуда берется всё, в том числе «первоначальный хаос», занимал еще Парменида, Плотина, Гегеля и многих других философов, а ответа на него нет и по прошествии христианской ночи в Европе. Последняя грань «эволюции» в сфере познания сущности бытия — П-метафизика и ее производные — тоже обусловлена биологическим, материально-экономическим и общественно-политическим развитием, его связью с миром духовного.
3. Релятивизм
Социально-психологическое состояние ученого сказывается на методологии его научной деятельности, выдвигаемых теориях и результатах исследований, особенно при их интерпретации. Характер поведения и моральноэтические установки могут быть явными или скрытыми, в том числе на глубинном уровне генетической информации. Немаловажными факторами научного творчества являются волевые качества сциентиста. Соображения удобства, в том числе внутреннего — в форме конвенционализма А.Пуанкаре, характеризуют сущность такой теории, как теория относительности. Дело вкуса — принять ту или иную логическую систему за базовую не только в математике, а и при интерпретации физических опытов. Поэтому парадоксы и коллизии, возникающие в теории при развертке дерева ее теорем и следствий, свойственны не только психике субъекта познания в данную эпоху или присущи homo sapiens всегда в силу его конкретной организации как элемента органической материи, но и вносятся в тело теории заранее, на стадии ее содержательного обоснования, то есть еще до теории. ; статус его еще не определен, а готовящаяся к вылету во внешний мир информация, словно Джин в бутылке, являет собой «последнюю истину». Перефразируя Федора Ивановича, касательно релятивистской механики скажем, что «Джином в бутылке истины» является пустота протяженности, а если наблюдатель-точка где-то движется вместе с «системой отсчета», то это уже ложь. То есть философский релятивизм благодаря поэтическому озарению уравновешивается с физическим релятивизмом на весах с градуировкой «ложь — мякина — истина». Ибо, действительно, правы греки: истина в рифленой бутылке с вином!
Прагматическое начало в философском релятивизме заложено Ч.С.Пирсом и В.Джемсом. Мышление становится истинным, когда оно обеспечивает нас «комфортом» и «гедоническими эмоциями» при согласовании различных экспериментальных данных, что приносит практическую пользу, в том числе материальную. «Истинные мысли» помогают извлекать из материала опытов, как следствия, бытовые, научные, религиозные контакты. То есть, согласно философскому релятивизму, теорию можно строить любую, как-то, «как будто» эмпирическому базису соответствующую, но прагматический интерес при этом определяет, истинна ли она. Если, к примеру, удается провести взаимную редукцию теории относительности и морально-этических норм и правил, принятых в каком-либо обществе или свойственных этническим процессам, и получить из этого социально-политическую и материально-экономическую выгоду, то теория не только объявляется непревзойденным шедевром научной мысли, но, по обратной связи, возводится в степень абсолюта и непререкаемости. Философский релятивизм в отношении физического релятивизма позволяет оценить интересы сторон, одна из которых понимает условность и сущность теории относительности, но пользуется плодами редукции, а другая, склонная к верованиям, доверию и поддающаяся внушению, эти плоды создает. Замысел не нов, он родился вместе с биологической жизнью, и потому экстравагантен и удивителен.
Конечно, программное заявление П.Бриджмена: «Существует столько наук, сколько индивидов» относительно истинно в номиналистическом смысле. Однако эта относительность еще более относительна, если вместо слова «индивиды» иметь в виду слова «научные секты» или «научные братства». При том что новые номиналы переходят в реалии концептуализма посредством выхода за рамки когнитивного индивидуализма. Бихевиористический номинализм, имплицируясь в позитивизм О.Конта и, далее, в неопозитивизм Р.Карнапа, регенерируется благодаря В.Куайну в аксиологический релятивизм Т.Куна; физические теории дифференцируются как иерархии приближений (В.А.Фок), которым присущ свой «языковый каркас» и познавательные ценности. В результате белый человек, однажды прибыв на острова Папуа — Новая Гвинея, не может отличить кролика от его части, обозначаемой на туземном языке ласковым словом «гавагаи».
Таким образом, релятивирующие специалисты по философии науки, выделив в качестве важного фактора, составляющего сущность научной теории, бихевиористический компонент, при последовательном анализе творчества ученых приходят к выводу, что разделение их на приверженцев тех или иных философских направлений относительно. Это последнее амплуа релятивизма означает, что и познавательный «экстаз», и ощущение достигнутой гармонии, и сермяжная прагматическая правда — всё это имеет абсолютную базу, содержащуюся в стратегии выживания органической материи, реализуясь в тактических изменениях поведения, в том числе в отражении (света или Света). Наглядная агитация этого аспекта бихевиоризма дана природой, подарившей своим современникам юркое пресмыкающееся с очень длинным языком, на кончике которого — всегда сладкий яд тонкой лжи, действующий на жертву усыпляюще.
«Языковый каркас» рассматривается по отношению к онтологическим вопросам, что влечет новый раздел философского релятивизма. Можно менять «каркас», сохраняя или нет онтологическую сферу исследования; сохраняя «каркас», можно изменять или нет сущностное содержание теории. Тезис Дюгема — Куайна гласит о том, что единичный опыт, приводящий к противоречию с общепринятой теорией, не может ее опровергнуть, так как ценой реконструкции других теоретических положений достигается удобная, нужная интерпретация данного опыта. Из этого следует, что теория, в которой возможны подобные подстройки, имеет некоторые степени свободы по отношению к эмпирическому базису, то есть она в полной мере опытом не определена. Теория в духе всеобщего релятивизма свободна для творчества и принятия одних утверждений во вред другим — как внутри теории, так и в классе теорий. Так что «гавагаи» сегодня значит одно, а завтра — другое.
Кроме того, онтология теории к ней относительна, так как возможны различные схемы интерпретации. Онтология релятивна к метатеории или содержательному базису теории. При переходе от понятий («каркаса») одной теории к понятиям («каркасу») другой теории (или метатеории, или системы качественного обоснования) и обратно неизбежны искажения трактовок и смысла. Вот тут-то и появляется туземец с «гавагаи», рубящий перезревшую «парадигму» Т.Куна, дабы восстановить статус понятия «смысл». Последнее, однако, опять истолковывается в субъективистском духе, давая новый толчок релятивизму, безразличному к иерархии ценностей: простота, точность, истинность, широта охвата явлений, прогностический потенциал, применимость на практике. У релятивированного сциентиста «смысл» может быть иной, в том числе обусловленный келейными интересами «научного братства» или околонаучной бихевиористикой «защиты диссертаций».
Принцип соответствия между последовательностью теорий в некоторой области знания сталкивается с проблемой перевода с одного научного языка на другой язык. Поэтому возникают противоречия между несоизмеримыми теориями, и выбор между ними часто оказывается субъективистским.
4. Фаллибилизм
Приверженец фаллибилизма лжет преднамеренно и с целью. Само название обязывает: сраное; — мужской половой член; в философии науки термин употребляется как синоним слова «скверна», но данный смысл нельзя связывать с фаллическим культом — обоготворением органов оплодотворения у древних народов присредиземноморья. К физиологической особенности homo-сов, живущих в южных климатических поясах, относится и термин «пробабилизм». Он такого же порядка по наполнению его содержания скверной. В Средней Академии при Аркесилае им обозначались группы мудрофи- лов, занимавшихся правдоподобными деяниями как в практическом бытии, так и в гносеологии. Слово «пробабилизм» означало промежуточное состояние между скептицизмом Пиррона (полное безлюбие, безразличие к чувствам, axapaqia) и жизнеутверждающим оптимизмом перипатетиков и стоиков, способных «и чувствами, и разумом воспринимать и познавать внешний мир». Скептицизм и фаллибилизм имеют один агностический цвет (черносерый), определяемый аппетитом поросенка Пиррона, но в первом случае он детерминирован процессом поглощения, а во втором — испусканием флюидов неописуемой страсти.
Фаллибилист утверждает, что классическая механика — теория ложная, так как появились специальная теория относительности и квантовая механика (новый уровень приближения — по В.А.Фоку). В свою очередь, последние две теории тоже заведомо ложны, поскольку им на смену придут более свежие теории. Опираясь на реализм, Ч.Пирс и К.Поппер критиковали доктрины картезианства, его принцип достоверности научного знания, выведенного дедуктивно из самоочевидных постулатов. Фаллибилизм Ч.Пирса не отделен от пробабилизма — «в лучших традициях» североамериканского полового прагматизма. Межу между ними проводит К.Поппер, настойчиво отказываясь от индуктивного втаскивания полуослов «вероятного» и «как будто бы» на верхние этажи теоретических конструкций, которые у него ложны в принципе, т.е. они точно из стойла.
С целью опровержения теории и ее положений К.Поппер в работе формулирует принцип фальсифицируемости: для любой теории существуют эмпирические данные, в том числе в потенциальной форме, которые противоречат этой теории. «Позитивная» конкурирующая гипотеза должна быть: 1) принята определенной научной сектой; 2) обоснована новым эмпирическим базисом, или хотя бы одним опытом. Применяется метод корроборации, когда нужно дискредитировать обреченную теорию и ценою подбора неожиданных и трудоемких эмпирических свидетельств укрепить веру в альтернативную теорию. Конфирмативные теории вероятны с точки зрения непогрешимости их языковых конструкций по критериям, выработанным неопозитивистами. Красота математики — пустышка перед блеском фразеологии.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Престижный полигон фаллибилистики — основания теории множеств (и одноименный труд А.Френкеля и И.Бар-Хиллела), на котором оттачивается мастерство специалистов по метаметаматематике. Здесь И.Лакатос демонстрирует аналитический метод складирования методов «царицы наук»: 1) евклидов дедуктивный путь (из неочевидных постулатов, выдаваемых за истину в последней инстанции, — к правдоподобным теоремам и следствиям), названный эвклидианством; 2) эмпирико-дедуктивная «дорога в дюнах», где истинны следы от мыслей, пока их не замел ветер сомнений, а барханы аксиом мерещатся сквозь пыль картезианства; 3) «пробабилистские» зигзаги в кромешной тьме, но с индуктивными «фонарями» на линии Николая I, соединяющей (народный) эмпир и (строгий) ампир; 4) полный попперизм — дорога между ампиром и эмпиром уже построена, но умный путник движется по ней не вдоль, а «поппер-ёк», изучая шпалы-фальсификаторы.
«Не следует смешивать выделенные Лакатосом философские программы обоснования математики с программами метаматематики: логицистской, формалистической и интуиционистской. Более того, между этими программами нет строгих соответствий». Работа И.Лакатоса имеет автономное значение и может служить «путеводителем» по общей эпистемологии, поскольку философия математики впитала её в себя достаточно основательно.
Дж.Агасси, являясь одним из самых упорных редукционистов фаллиби- лизма в социально-бихевиористический релятивизм, обсуждает три вехи эволюции революций в гносеологии: 1) бэконизм, приписывающий себе роль единственного волшебника, выводящего науку раз и навсегда из тупика схоластики через эмпиризм на столбовую дорогу к объективной истине; 2) дю- гемизм, проповедующий плавное движение к свету знаний несмотря на бурную реформистскую деятельность «новаторов» и «демократизаторов» науки; 3) попперизм, взваливший на себя бремя перманентного революционизма — движения по шпалам, а не по стальным рельсам глобального познавательного процесса.
Недостижимой целью теоретиков-фаллибилистов, опирающихся с самого начала на заведомо ложное знание, становится далекий свет истины, исходящий из объекта реальности.
5. Рационализм
Рациональность как разумность и следование выработанным образцам поведения и мышления имеет два крыла: 1) она служит базой в практической деятельности и теоретизировании; 2) является стержнем при развертке алгоритмов понимания. Неопозитивистский аспект реальности (рациональности) связывают с именами Р. Карнапа, К. Поппера и Х. Патнема. Проблема истинности знания рассматривается в трех фокусах: самоочевидные истины содержательного фундамента теории; трансцендентальные истины в основе всякого знания; эмпирические истины «из фактов». Вместо «всеобщих истин» или «абсолютной истины» и идеи с тем же предикатом, как например у Г.Гегеля, индивид, располагающий чувственным восприятием, склоняется к субъективизму и агностицизму и вводит эрзац, а именно: истина у него — в «протоколе» или «феномене» собрания научной группы, братства или секты. А где «протокол», там «параграфы», знаки препинания и препирания. Это значит, что суррогат релятивизма опять присутствует в неопозитивистском рационализме, так как языковые конструкции изначально содержат свойства и особенности определенного типа homo-сов (и даже попугаев), их бытие в самых различных аспектах: материально-экономическом, культурном, физиологическом и анатомическом — есть ли у них аппараты создания и отслеживания звуковых, оптических, химических и других сигналов и какие они, в конце концов, эти устройства.
Правда, Р.Карнап создает нечто похожее на общую грамматику для всех языков, со «словарями», а К.Поппер, в отличие от него, интенсифицирует (и тут же фальсифицирует) свои усилия в изучении динамики знания, в рассмотрении конкурентивного ингредиента в альтернативных теориях. Здесь Поппер истый рационалист. В расширенной трактовке рациональности его последователи, в числе которых Л. Лаудан, предлагали к рассмотрению признак историчности краеугольных камней науки, что в итоге составляет три- адную организацию ее фундамента: «очевидность» чувственных данных; всеобщий язык типа эсперанто; «историцизм», благодаря которому высвечивается «динамика камней». При том что истинностная тематика при обсуждении теорий загоняется в эпифиз соответствия между фразами, а не с объективной реальностью.
В противовес елиростцному пониманию истинности теорий американский прагматик В. Джемс создает метод когеренции. Теория когерентна, то есть не нарушает общую упорядоченность, информативность, а создает их и/или дополняет, если она внутренне согласована во всем пространстве знания (в коре головного мозга), а не только с шишковидной железой грамматики. Вопросы определения истины и критерия истины остаются разнесенными. У логика и философа А. Тарского в качестве определения истины принимается тавтологичность высказываний. В версии Х. Патнема, отрекающегося от метафизического реализма, в котором знание «сверхъестественно», реальность — это само знание. Нужно отличать при этом допущение «реалий» общего в реализме, противостоящем номинализму, от «объективных реалий», выстроившихся против натурализма, инструментализма и феноменологизма. Х. Патнем производит резкий скачок влево, заявляя о «реализме с человеческим лицом», сводимом к общему мнению коллектива, за которым «человеческого лица» как раз и не видно. При всех этих «энтелехиях» мысли истина, тем не менее, сводится к навыкам фразеологии и фанфаронства (влияние политического синергетизма).
Эпохальное движение «рационализм — скептицизм — модифицированный рационализм» трансформируется в триаду «соответствие — его критика — расширение понимания истины». Если неопозитивисты в качестве критерия научности выдвинули принцип верификации (все фразы сводятся к допустимым «протокольным»), то Х. Патнем констатирует эту ритуальность келейных самооценок, утверждая концепцию референции . Она означает, что при дефиниции статуса вещи или явления нам следует их рассматривать в симбиозе, подобно индейцам, то есть «исторично». Тем самым рационалисты приходят к выводу, что проблема рациональности научного знания не вписывается в компетенцию науки. ера.
Небольшой экскурс в метафизику, проведенный в первой главе настоящих заметок, позволяет выявить триаду реальности: 1) чувственно-практическое, конкретно-преходящее, природное, множественное, движущееся, материальное; 2) умственно-отвлеченное, отражающее, относительно-противоречивое, обобщенное, идеальное; 3) вечное и бесконечное, «сверхъестественное», неподвижное, Единое, абсолютное. А-метафизика Аристотеля в интеллектуальной деятельности концентрируется на рассмотрении первых двух элементов триады. П-метафизика Плотина элиминирует от второго к третьему элементу. К-метафизика Р. Декарта конденсируется на «среднем» уровне триады, «воображая», что охватывает разумом остальные составляющие. Эволюция познавательного процесса сама являет процесс «лавирования» между тремя «высотами» абстрактного: естественно-материальной, идеальной, абсолютной. Такая дифференциация сущего естественна для homo, проживающего на дне воздушного аквариума планеты «между небом и землей»: земля — блин на трех китах, небо — сфера со звездами как приют для тайных мыслей, за звездами — абсолют и нечто надприродное. То есть способ существования так называемого субъекта познания напрямую связан с его мышлением, определяет его и структуру «высшей мудрости».
Со времен формирования античной А-метафизики бытийные корни мышления, переросшие агностический пессимизм П-метафизики, скрываемый за «экстазом» воспарения к небесам, обвились вокруг шарообразного космического дома морскими кругосветными путешествиями и витками пилотируемых спутников. Предзнаменованием этой информационной экспансии была «размазанная» сомнениями метафизика Р. Декарта и К. Поэтому сегодня трудно переоценить вклад К.Э. Циолковского, С.П. Королева и всей плеяды зачинателей космической эры в формирование нового мировоззрения, нового этапа в развитии мышления и познания, в становлении новой метафизики. Но задатки отказа от трехслойного «пирожного», символизирующего картину реального мира, в пользу равноправия элементов триады можно найти в воззрениях древнегреческих мыслителей.
Рассмотрим вклад в триадную логику древнегреческих мыслителей не в порядке расцвета их творчества, а следуя доступности его восприятия на современном уровне и динамике изложения. Глубокомысленный Гераклит из Эфеса (544 — 483 гг. до н.э., соч.: «О природе») слыл мудрым и загадочным. Космос у него возник из огня и в огонь уйдет; объективный мир не создан ни человеком, ни богом, но вечен. Природа всегда в движении, вследствие которого все вещи и их свойства переходят в свою противоположность, в чем состоит тождественность вещей и их единство. Это делает все качества и свойства и относительными, и преходящими (но тождественными). Пройдут тысячелетия, и Ф.Энгельс скажет, что «на всём лежит печать падения». Гераклит, он же Темный, считается основоположником диалектического материализма. Ему принадлежит знаменитое изречение: «В одну и ту же реку нельзя войти дважды», которое усилил ученик эфесского аристократа яростный релятивист Кратил: «В одну и ту же реку нельзя зайти и один раз».
Мир ощущений и чувств лежит в фундаменте познания у последователей Г ераклита (у Аристотеля — удивление). из Элеи (ок. 517 — ок. 448 гг. до н.э.), считавшийся знатоком пифагорейских взглядов, разделял онтологию на истинную и правдоподобную. Согласно первому учению, бытие едино, неподвижно, вечно, а значит — не содержит никаких пустот и неделимо (Единое как «монада»). Мнение большинства противоположное: существует множество вещей, которые возникают и исчезают, делятся на части, движутся, в том числе относительно друг друга, разделенные пустотой. Ученик главы элейской философской школы Зенон утверждал, что пустота, в силу того, что она пустота, не может отделять различные вещи, ибо отделение — это процесс. А каким процессом является пустота? , который стал мистификатором греческой философии, под влиянием учения Филона исказил суть парменидизма, подготовил метафизическую почву для иудоиисусианского засилья в Европе и, тем самым, темпоральную реакцию на него в форме идеалистического эго в интенсиональном смысле и расплывчато-глобального картезианства в экстенсионально-пустом смысле. с острова Самос (ок. 580 — ок. 500 гг. до н.э.) и его ученики внесли свою лепту в формирование научного и философского знания. Кроме идеализма и мистики арифметических чисел пифагорейцы занимались геометрией, астрономией и космологией.
Пифагорейская философема «числа и их начала есть сущность вещей», читаемая и в обратном порядке, понимается не в качестве арифметизации всего мира, а как тенденция к выражению через абстрактную сущность числа внутренней, сущностной характеристики вещей. Число приобретает статус фундаментального средства познания, являясь универсальным и предельно общим основанием бытия, познания как отдельных частей, так и Вселенной в целом. Понятие числа обладает имманентной всеобщностью и в этом аспекте абсолютизируется. Возводимое в ранг действенного общелогического принципа, пифагорейское число в применении к особенному, обособлению универсального и универсализации особенного представляет собой конкретную истину благодаря постигаемому тождеству таких противоположностей, как покоящееся и движущееся, качество и величина, целое и часть и т.д. Число рассматривается как высшая объективная реальность, служащая и разуму, и божественной, и материальной основе вещей. С другой стороны, число есть принцип метафизики. Вот так! Не меньше и не больше. Число единица символизирует Единое, божественное начало, «верховный принцип» чисел и вещей, есть беспредельная монада (апейрон). Из монады мыслятся все числовые единицы.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Следующее по значимости число — двоица, с ней приходит неопределенность материального мира вещей («двойной» апейрон, из которого получаются детерминированные «диады»). Двоица вообще — символизирует форму вещей, а троица вообще — их «телесность», материальность. Сопоставимая с геометрической величиной, триада обозначает количество измерений телесного (в макромире, в котором количество степеней свободы вращательного движения совпадает с количеством степеней свободы поступательного движения). Но пропасть между арифметическим числом и геометрической величиной заметил только Аристотель, хотя его друг и учитель Платон, соединив «счастливую» семерку Пифагора с его же монадой, мысленно отправлял души в полет средь поднебесных царств по траекториям, имеющим форму арабской восьмерки (конкретное начертание знака числа «восемь» получало значение священной геометрической фигуры). В трактате «О числе 7» неизвестный автор (милетец? Гиппократ? Пифагор?) провел системную «референцию», связав это «божественное число» с 1) устройством Космоса; 2) количеством времен года (время сева, время сбора урожая и т.п.); 3) количеством направлений ветров; 4) структурой живого организма; 5) количеством возрастных вех человека (младенчество, детство, юность, молодость и т.п.); 6) функциональными особенностями человеческой головы («головой есть», слушать, смотреть и т.п.); 7) количеством частей души; 8) количеством гласных в древнегреческом алфавите и т.д. Позднее Декарт аналитически опишет семерку цветов радуги.
В пифагореизме создавались и изучались науки: теория чисел, стереометрия (учение о пространстве), учение о пространственно-временном бытии Вселенной, музыка (акустика, учение о волновом движении, гармония и симметрия). Филолай предложил задолго до Аристарха Самосского гелиоцентрическую систему мира — в центре всего должен быть свет и пламень. Архит, как и Пифагор, много сделал в исчислении целых и иррациональных чисел. Число «четыре» ставилось в соответствие трехмерному пространству: четыре монады можно расположить так, что грани, проходящие через любые три из них, ограничивали область, имеющую объем, — прообраз декартовой системы координат в трехмерном пространстве с началом в одной из монад.
Это статический вариант метафизического построения геометрического пространства. Динамический вариант тоже метафизичен: монада соответствует геометрической точке, движение монады порождает линию, движение линии приводит к поверхности, движение поверхности дает область геометрического пространства. Монада р не есть множество, но ей «ставится в соответствие» точка t, которая может быть множеством Т = {/} и которая может являться элементом множества: t е U. Движение монады Di создает линию Л, которая является множеством точек L. Движение D из не-множества р порождает множество L. Покой П тоже генерирует из монады р точку t (создает между ними соответствие), через движение обособления (операции объединения, замыкания) становящуюся множеством. Выделиться — значит, обособиться: два типа движения совпадают, тождественны, хотя и противоположны. Таким образом, метафизическая монада через метафизику порождения создает метафизическую точку, а из нее через умозрительно-метафизическое движение — всю метафизику метафизической геометрии пространства. Но, конечно, не прямо от Пифагора берет начало «пифагорейский синдром» идеального в естественных науках, а через сложное преломление его и Гераклита учений в трудах Аристотеля и последователей, особенно в Новое время. Ибо любое учение посредством чрезмерного усердия в его усовершенствовании тоже можно довести до полного абсурда.
Отсюда растет широкий куст картезианского метафизизма. Пифагор для нужд космологии Анаксимена строит беспредельное геометрическое пространство — вместо неограниченных воздушных масс, в которых плавает Космос Анаксимена. Беспредельное геометрическое вместилище дополняется пределом — огнем созидания в конкретных «генеалиях», порождениях монады. «Существование Вселенной есть постоянный процесс ограничения неограниченного, аналогичный процессу познания, сущность которого заключается в определении беспредельного. Взаимоотношение предела и беспредельного характеризуется гармонией и мерой. Принцип гармонии выступает в качестве высшего мирового закона». Музыкой гармонии охвачен Космос — даже в этом явно видна провиденциальная мощь Пифагорейского союза. Так метафизика вытесняет натурализм в космоцентрической философии науки античной Греции. Но так или почти так же в Новое время она уступит место метафизике над метафизикой, оборачивающейся «натурализацией» пространства на «современном» уровне развития методологии науки, «натурализацией», которая вместо материальных тел вводит в него их заменители: «кривизну», «связность» и т.п. Это действительно метафизика в квадрате, ибо это пустота, «чистая протяженность», с подменой действия и движения, выражаемого корнем «тяг» (ср. «протягивать», «тягость», «тяготение»), воображаемыми фикциями. И опять данность «протяженности» символизирует законченность движения, erga, лишь формализм и даже только его эрзац. Нобаба-яга Якоби сидит еще дальше — за сферами Птолемея и Аристотеля.
Таким образом, можно провести некоторые параллели: Гераклит — Аристотель -» А-метафизика, Парменид — Плотин -» П-метафизика, Пифагор — Декарт -> К-метафизика. Первое направление вызвало неоднозначный отклик в Средневековье и, столкнувшись со вторым направлением, как следствие, привело к картезианскому метафизическому релятивизму. Второе направление ввиду осквернения христианством и его суррогатами было извращено и практически забыто, несмотря на реанимацию идеи эфира в эпоху Просвещения. Подпитывая друг друга идеями, три составляющих мировоззренческой культуры образуют духовные потоки. И если у древнего человека они формировались в слои, или пласты знания, сообразно мысленному и буквальному устремлению взоров и вопросов к небу, то по мере взросления цивилизации такая «слойность» трансформируется в сферу познаваемого с условно равноправными состояниями А-, П- и К-метафизики, или А, П, К состояниями, — обозначая постоянные по аналогии с условно введенной градацией метафизического мышления.
Принцип референции Х. Патнем связал с «нищетой историцизма» — в этом есть рациональное зерно, когда развитие науки и философии науки прослеживается ретроспективно, сообразно, в частности, положениям исторического материализма. Философский релятивизм в своем обобщении на эпохи исторического процесса позволяет продолжить расширение понятия «референция» и рассматривать временную параллель: зависимость образа, стиля, типа и содержания мышления от генетической информации, получаемой и накапливаемой homo и их сообществами в результате многотысячелетней практической деятельности и выработки способов существования. Мышление, разум, рассудок формируются «под впечатлением» от рода занятий, средств и способов обеспечения и поддержания жизненных процессов, в том числе от характера обмена веществ белковых тел. Это обобщение референции — учет дуализма в информационном содержании мыслительных актов — и отображает их эволюцию вдоль исторического времени, то есть линейную эволюцию.А у Поппера — поппер-ёк,историческрму времени
Дополнительной к дуально-линейному обобщению референции является актуальная референция. Она означает, что третья основная «функция головы» (первая — «головой есть», вторая — «головой получать информацию о том, что она ест») — это функция думать (о том, что дальше кушать), обусловленная, вообще говоря, окружающей обстановкой, так как голова, вместе с мозгом, является инструментом отражения, которое вынужден производить субъект познания для обеспечения устойчивости и надежности «обмена веществ». Следовательно, референция производится согласно актуальному информационному объему, в бытийно-информационном слое, в котором «находится» виток (или часть витка) спирали развития homo вместе с его способностью к обмену веществ, отражению и имплицированному в него процессу познания. Дуально-линейная (темпорально-генетическая; вместо темпоральной информации К. Ясперс вводит понятие осевого исторического времени, но это только одна грань времени как памяти) и объемно-актуальная (пространственно-чувственная) афференции образуют входящий поток пред- управляющей информации. Эфферентная часть — это исходящий поток пост- управляющей информации, направленный непосредственно к исполнительным органам и в генофонд на его модификацию и хранение (в «жесткую» память). Само управление включает прием, обработку и передачу информации. Обработка информации является третьей «функцией головы», а память мозга (даже его так называемая долговременная, не оперативная память) уступает по степени фундаментальности генетической памяти.
Таким образом, «идеальное» — это действительно особый мир, полный движения, служащий вспомогательным орудием в борьбе за выживание и обеспечивающий копирование органической материей «с головой» глобальной эволюции объективного мира. Без рождения и выделения из Единого (из небытия) и последующего обособления нет ни множественного, ни идеального; без идеального (без отражения, взаимосвязи с субъектом) есть «просто» природа, нечто сущее, и нет в понятиях ни Единого, ни множественного; без множественного нет Единого, нет идеального. Составляющие данной триады взаимообусловлены, находятся во взаимодействии. Множественный мир в силу своего противопоставления с окружающей действительностью индивид понимает, осознает. Единое воспринимается им как всеобъемлющее вместилище всего, едина Вселенная. Человек существует, «следовательно, мыслит», и поэтому он неразрывен с идеальным. Противоречия между двумя элементами триады разрешаются обращением к третьему элементу, его эволюцией (в онтологии и процессе познания). Единство и «борьба» противоположностей — не феномен, не панацея, не самоцель, а в ходе их развертки и организации, в том числе самоорганизации, порождают третье, дополнительное к ним состояние, в чем источник развития всей триады.
В случае метафизического мышления триада А — П — К конкретизируется расширенной концепцией референции. В трех элементах: А, П, К «центр тяжести» познания смещен соответственно градации. Аристотель развил материалистическую диалектику Гераклита и «поместил» науку вместо запредельных высот (е^а) в область взаимоотношений идеального и чувственноприродного (епе^еш). Плотин создал на базе платонизма мистический монотеизм, перенеся монизм Парменида в сферу сверхъестественного. Карте- зий остался в сфере идеального, воображая фикции пустой природы и пустого Неба. Триада «Единое -> множественное -» идеальное» соотносима с тройками: «движение — пространство — время», «целое -> часть -» отношение», «эфир -» процесс генерации -» данная в ощущениях материя», «беспредельное (апейрон) -> ограниченное -> симметрия». Нить Мнемозины — дуальная темпорально-генетическая память есть выражение адекватности процесса отражения обществом-субъектом окружающего мира; она определяет пассивную, консервативную, инертную компоненту бихевиористики. Развертка «нити Мнемозины» в настоящем служит целям устойчивого, надежного взаимодействия с окружающей природой, с людьми и обществом. Противоречия и конфликты, возникающие в этом многоплановом противостоянии, приобретают самостоятельный интерес, реализуются в активной,динамической, актуально эволюционирующей бихевиористике. Прогноз — это обращение, или инверсия темпорально-генетической дуали через «теперь» в будущее.
Движение, пространство, время
Данная триада издревле привлекает внимание философов. Все три элемента тесно взаимосвязаны и обусловлены друг другом. Пространство и время, понимаемые как «формы существования материи», получают другой статус по отношению к «способу существования материи» — движению. «Форма» и «способ» определяются содержанием — материей. Но по «форме» и «способу» проявления судят о материальном начале. Пространство и время могут быть присущи обществу, общественным и социально-экономическим отношениям. «Всеобщие признаки пространства (структурность, мерность, объективность), безусловно, приложимы и к социальному пространству, но проявляются здесь по-особому». Если в физическом мире сначала перед субъектом «появлялись» предметы, вещи и «тела», а затем — абстракция пространства со всеми его атрибутами и последующим «забыванием» очередности появления, то редукция этой методологии на материально-экономические, социально-политические и другие гуманитарные области требовала выделения объектов изучения и отношений между ними, а только потом по аналогии с готовым физическим пространством строилась модель гуманитарного пространства. Но есть и обратная связь: у индейцев сначала созревало понимание родового, социального пространства, которое занималось племенем, а потом конкретная среда обитания обобщалась на: 1) многие среды обитания; 2) вообще огромную среду; 3) беспредельное пространство.
Время имеет одну сущность, постигаемую через множественное, через движение — в пространстве. Несколько аспектов времени различает Дж.Уитроу. Выделяются основные типы времени: 1) математическое (априорнотеоретическое, параметр) — вводится как одномерная непрерывная переменная Р.Декарта на евклидовой прямой ? е (- да, + оо); 2) инструментальное (техническое, бытовое) — определяется как отображение одного равномерного (циклического) движения на другое посредством сравнения геометрических эталонов (дуг на циферблатах часов, углов, знаков чисел на одних приборах с таковыми на других приборах; соотносятся круговые движения небесных тел с далекими «неподвижными» звездами и друг с другом); 3) биологическое, в том числе психическое время, — связано с внутренними ритмами и развитием организмов, включая этапы их зарождения, расцвета и старения, с физиологией и психологией памяти; 4) геологическое время — связано с образованием планеты Земля и ее твердой поверхности, с динамикой плит земной коры; 5) энтропийное время — определяется в связи с эмпирическим законом возрастания энтропии как меры хаотичности в изолированнойсистеме, принятым в термодинамике; 6) эрзац космологического времени — ставится в соответствие с гипотезой необратимого расширения Метагалактики, рожденной из «ничего».
В древней Греции время и число взаимосвязаны, что прослеживается даже на уровне речи: ритм. Монотонный ритм греки задавали материальным процессом (орудие задания ритма — барабан). Это было следование, развертка ряда явлений, а число понималось как фиксация элемента ряда, как остановка, исчезновение ритма. Вместо геометрических образов в данном становлении идеи времени опорой служат сложные механические и акустические движения. Число, как множественное проявление бытия, определяется через свою основу — монаду, которая едина и не является множеством, а ритм — через отрицание обособленного числа, то есть определяется через множество чисел. Такое понимание времени удаляло его от детерминации через пространственную протяженность, но и не приближало к статусу Единого. В сущности, циклическое движение планет — тоже «ритм», но понятие цикличности было формализовано и развито в тригонометрии и физике периодических движений вместе с успехами в астрономии и производстве электромеханических часов для бытовых нужд и в технике.
Инструментальное время, рожденное как отображение одного периодического движения на другое, в процессе абстрагирования (метафизическим скачком) приобретало статус универсального времени, адекватного математическому параметру. Время, свойственное течению биологических, геологических и других естественных процессов, поглощалось абстрактным математическим временем. То же самое относится к энтропийному и космологическому времени. Но природа «стрелы времени» так и остается неясной.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Если «стрелу времени» связывать с необратимыми процессами в термодинамике, с увеличением хаоса в предоставленных самим себе системах, то возникают вопросы: а почему «вначале» был порядок? где и когда началось это «начало»? как возник «изначальный» порядок? откуда у субъекта познания такая уверенность, что так называемый хаос — это беспорядок? Ситуация с расширением Метагалактики тоже наводит на мысль о необратимости этого процесса. Если органическая жизнь копирует, отражает фундаментальные, наиболее характерные процессы в окружающем объективном мире, то она, рожденная и существующая в темпоральном качестве и конкретно в каждом экземпляре, в каждых особи и растении, вплоть до клетки, тоже развивается, проходит апогей, вступает в полосу заката и исчезает. По существу, проблему «стрелы времени» не решают ни космологические, ни биологические, ни термодинамические процессы, которым можно поставить в соответствие процесс информационный, поскольку эти концепции времени являются результатом включения в себя локальных фаз, выхватываемых из всеобщего движения. Нет достаточных оснований локальные, конкретные процессы именовать необратимыми.
Более того, все эти процессы наблюдаемы, конечны, преходящи, а время вновь через сито множественного ускользает не только сквозь пальцы, как песок, но и из области понимания, из извилин мозга, так туда и не показав-шись. Уитроу вводит поэтому, разобрав конкретные «следы» времени, «отпечатанные» исследованиями в различных областях науки, идею становления сущего. Однако тот аргумент А.Н.Уайтхеда, что «деление пространства… делит и само материальное», а «деление времени не делит материальное», не убедителен, так как он есть следствие макроскопического представления о материальном мире, в котором время — параметрически-евклидово: непрерывно, прямолинейно, однородно, а материальные тела «сливаются» в монолит, в ляпсус, как неизменные, самотождественные образования, эфемерно «связанные» со всем тем, что не есть эти тела, с «пустотой». Напротив, материальное тело — это живое явление, неразрывно зависимое от окружающего мира; оно создает мир вокруг, само создаваясь этим миром в каждую исчезающе малую долю времени. Уайтхед оторвал время от материи. Между тем становление множественного материального мира из Единого — это и есть аргумент в пользу времени, связывающего проявленную (благодаря homo с его конкретными органами чувств и «ощущениями») из «ничего» материю, постигаемую во множественном аспекте бытия, с Единым, с «ничто». Поэтому и соотносят время с памятью, что данная финальная причинно-следственная связь вовсе не акциденциальная, мимолетная выдумка, а одна из важнейших функций времени. Термин «память» нужно понимать в обобщенном смысле, хотя следующий пример иллюстрирует, с одной стороны, тезис о сложном явлении, каким предстает материальное тело (это отнюдь не «материальная точка»), например мозг с мириадами нейронов и связей между ними, а с другой стороны — невозможность разрывать высокоорганизованную живую материю на куски во времени: «Как было показано путем хирургического удаления частей коры головного мозга, в некоторых пределах пространственное деление сравнительно мало влияет на мышление, в то время как временное деление сводит его к фрагментам. Важному понятию плотности материальных объектов соответствует столь же существенное понятие скорости мышления (и решения) в умственных процессах». В этом — временной разрыв Единого и множественного.
Суть времени, имманентная процессу становления (нечто возникает, существует, исчезает), постигаемому экстенсионально, концентрируется в триаде «прошлое — настоящее — будущее» (для наблюдателя в макромире прошлого уже нет, будущего еще нет). Интенсиональная составляющая времени — настоящее, когда имеет быть становление. Это развертка потенциальной дуали темпорально-генетической информации и сжатой формы времени как памяти. Интенсиональная сущность времени отрицается во взаимодействии и отражении обществом-субъектом конкретного актуального бытия, в том числе внешнего мира. Интенсионально-концентрированное время как память становится дуальным к экспансивно-экстенсиональному актуально С0бытийного пространства возрастает, а длительность соответстующего ему настоящего, становления уменьшается. Настоящее будет «точечным» (монадой), или будет стремиться в «точку» (быть монадой), если дуальное ему событийное пространство бесконечно, или стремится к бесконечности, то есть если скорость взаимодействия бесконечна, или она стремится к бесконечности.
Чтобы сохранить событийность настоящего в непрерывном и экстенсивно бесконечном пространстве, дискретно «нагруженном» телами, необходимо ограничить воздействие удаленных объектов на локальную область, в которой находится прибор (и прочее), иначе опять «всё сольется в одно». Если интенсивность воздействия убывает обратно пропорционально квадрату расстояния в «статическом» мире, то количество источников воздействия в однородном и изотропном (в среднем) пространстве будет пропорционально квадрату расстояния между ними и прибором, и возникает так называемый фотометрический парадокс — для всех типов экстенсивных взаимодействий с характерными скоростями распространения. Нужно, чтобы либо взаимодействие убывало быстрее, чем обратно пропорционально квадрату расстояния, либо поглощалось, экранировалось промежуточными телами и/или… пространством. Первая альтернатива может иметь место в статическом мире, если характерные скорости убывают со временем по мере передвижения сигнала, начиная с момента испускания «флюидов», или в меняющемся в больших масштабах мире, если при сохранении значений характерных скоростей «постоянно» увеличивается расстояние до тел. Вторая альтернатива вписывается в механизм становления: нечто зарождается из «ничего», развивается (распространяется, устанавливая связи и осуществляя воздействие), исчезает в «ничто». Обе альтернативы могут дополнять друг друга, причем дискретные величины характерных скоростей не ограничены сверху. Ничему не противоречит допущение об изменении генерации отношений протяженности, то есть об эволюции самого пространства как состояния материи на шкале «форма-способ — содержание-движение».
Всеобъемлющее время не есть процесс во времени, но сущность окончательная: за ней нет иной сущности. «Движение — пространство — время», являясь триадой, сопоставимо с другой триадой: «Идеальное — множественное — Единое». Время здесь выступает как один из равноправных элементов триады — с отображением на другие триады. Триадная логика не исключает время, а определяет его в отношениях между элементами триады. Однако так называемая «теория относительности не дает полного отчета о роли времени, даже в физике. Она касается существования, но не свершения событий». В теории относительности белое пятно: в ней ничего существенного не говорится о становлении и настоящем, о различении прошлого и будущего.
В квантовой механике пространство и время непрерывны и бесконечны, а связь между прошлым и будущим отсутствует: есть только «вероятности» перехода от одной физической величины к другой величине той же размерности, не совпадающей с размерностями пространства и времени. Настоящее размыто ввиду воздействия микроскопических тел друг на друга. Но в действительности прошлое определяется и предстает в форме сжатого времени — памяти, настоящее детерминировано процессом становления — определенными событиями, а будущее дается так же, как потенциальный процесс, и имеет статус, подобный статусу потенциальной бесконечности. конструктивизм рационализм феноменологист Аристотель считает упорядоченные последовательности моментов времени состоящими из смежных, касающихся друг друга элементов, — непрерывными множествами, но отличает непрерывное от неделимого, хотя они и взаимозависимы. Время, однако, не воспринимается как непосредственно наличное нечто, подобно вещам. «Ограниченное моментами «теперь» и кажется нам временем…
Время есть не что иное, как число движения по отношению к предыдущему и последующему. Время определяется движением, а движение временем». И все это «определяется» через процесс измерения, цель которого — получать величины, «ограниченные сверху», так как нет актуальной бесконечности, но бесконечные интенсивно, то есть непрерывные, то есть бесконечно делимые. Бесконечно делимое движение и бесконечно делимое время — это, в пределе, отсутствие и движения, и времени. Мера времени связана с измерением, а число — опосредованно, через множественное — с Единым. Здесь философская мысль не выходит из рамок множественного аспекта мира, у Платона же время соотносится с «вечным образом». У Аристотеля время, в отличие от его диалектической философемы «движение — время», триадно: вечно (не рождено, не создано), всегда (создано, но неуничтожимо), преходяще (создано и «погибнет», как настоящее). То же относится, следовательно, к движению. Но диада «движение — время» и ее отрицание «покой — пространство» дополняются третьим элементом: «взаимодействие — причинно-следственная связь». В этом былом разночтении — диалектическая метафизика, проявляемая также в том, что математические и логические истины неизменны, не меняются во времени. Но даже логика развивается: от двузначной математической — к многозначной, модальной, вероятностной, диалектической, триалектической и т.д.
Неделимый момент «теперь» связан: 1) со способностью субъекта контролировать свои аминокислотные реакции, обеспечивающие мыслительный процесс, а также — фиксировать состояние движения; 2) с дискретным характером взаимодействия в физическом мире и его отражения органами чувств и, далее, в нервной системе. «Теперь» у Аристотеля обеспечивает непрерывность времени, но времени психологического, индивидуального, «сплошь слагающегося из скачков». Д.В. Никулин резюмирует: «… ощущение потока, течения времени создается у нас постольку, поскольку мы движемся вместе с «теперь», открывающим для нас в данный момент данный образ событий». Могущество «теперь» А. Августин сравнивает с могуществом точки — непосредственным порождением монады у Пифагора. Если у Аристотеля время, как и движение, не возникали, а существуют вечно, то у Платона время возникло вместе с движением (из Единого, из эфира), которое познается через чувства. Начало и конец времени при доказательстве его бесконечности Аристотель помещает в «теперь», то есть доводы мыслителя основаны на том материале, который дан homo благодаря его конечным и несовершенным органам чувств. Но виды движения, как и формы времени, могут быть неисчерпаемы, в том числе могут быть непостигаемы для органов чувств современного человека и даже для его «приборов» и «размышлений». Ибо мир бесконечен, вечен и неисчерпаем, а человек конечен и преходящ.
В этой позиции виден отказ от позитивизма «в зародыше», если можно так выразиться, от умозрительного позитивизма, демонстрируемого Аристотелем в очередном силлогизме с «началом» и «концом» настоящего в его доказательстве бесконечности времени (бесконечности по типу числовой последовательности при движении по окружности, то есть, в принципе, «дурной бесконечности»). Восприятие состояния «теперь» чисто индивидуально, субъективно и зависит от конкретных функций органов чувств, их разрешающей способности при различении моментов времени, их длительности (ср. с частотой мигания электрической лампочки или частотой кадров в фильме, когда мигания индивид не замечает). Но в этом отказе от позитивизма виден также элемент умозрения, с которого начинается идеализация и абстрагирование в том виде, какой они приобретают в физике, но имеют основанием метафизику, в том числе диалектическую метафизику.
Г. Галилей определил время геометрически в виде бесконечной прямой линии. «Начиная с Ньютона, коррелятом понятия времени становится понятие «непрерывного течения», флюксии, благодаря которому движение определяется как единый, строго регулируемый процесс становления. Предпосылкой математической физики оказался закон, связывающий между собой пространство и время». То есть произошел откат от «флюксии» к формализму, связи с потоком и становлением утеряны. Возврат к такой естественной связи должен произойти благодаря введению в формализм зависимости не только от пространства, но и от «потока» (от импульса и его изменения — силы, от момента импульса) и «становления» (от энергии и ее изменения — мощности). При этом необходимо все же различать естественнонаучное понятие времени как идеализированной конструкции от реального времени, которое невозможно втиснуть в эту конструкцию. Тем более опрометчиво связывать время намертво с конкретной и сомнительной процедурой измерения или «синхронизации» часов, статус которых сугубо множествен и, значит, по-канторовски беден.
У Р.Декарта длительность выступает и как атрибут, и как модус субстанции. Длительность отличается от времени: она совпадает с существованием вещи и есть нечто реальное. Время же дано только в мышлении и есть лишь способ, каким длительность мыслится. Время Р. Декарта отнюдь не является объективно реальным: оно не бытие, а отношение длительности к измеряющему субъекту. Длительность максимально интенсивных равномерных движений картезианец называет временем. Если время — модус мышления, то длительность — модус или атрибут самого бытия. «Хотя время есть понятие относительное и представляет собой только модус мышления, длительность — безотносительна и есть атрибут субстанции, то есть того, что существует само по себе, а не только по отношению к другому». Перед нами опять образчик метафизики расчленения. В картезианстве части времени не зависят друг от друга [а «связность»?]; они разделены, а потому нуждаются в некоторой внешней причине, которая соединила бы их между собой. Отсюда картезианская метафизика: пустое божество — причина соединения пустых моментов времени. «В рационализме XVII в. так же, как у Платона, неоплатоников, Августина, вечность есть условие возможности времени, а значит Единое — условие возможности непрерывного».
Но нелогичность картезианства состоит в том, что этот тезис не отнесен к другим физическим величинам, например к пространственным, к скорости и другим характеристикам материальных тел и их движения, а в философском аспекте — к другим категориям. Это и понятно для метода абсолютизации вычленения из живого материального процесса одной его частности, одной его грани, черточки. Смесь субъективного идеализма и позитивизма с перезревшей поповщиной в форме реакции отторжения догм христианства, пускай еще робкой, — вот суть «рационализма», захлестнувшего Европу, начиная с фолиантов Б. Спинозы и Р. Декарта и кончая творцами «неклассического» направления в естествознании на заре ХХ в.
7. Новейшая метафизика
Конспективно охваченные в этой главе течения в философии науки не показывают всей картины развития, кризиса или заката метафизической мысли. Они обретают более отчетливые контуры в сравнении и на фоне многомерного потока философских исследований новейшего времени. Рассмотрение лишь некоторых актуальных взглядов на проблемы общественного и персонального бытия, науки и философии, в частности, на методологию естественных наук, показывает, что не только этот социокультурный слой цивилизации, а и человечество в целом находятся в фазе кардинального перелома.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Постхристианский трансперсонализм. Долой попов! — сказал полупоп. , с. 87). «Мы сами» не что иное, как носители атрибута материи — отражения. То есть «мы сами» и материя, когда ее «носим», и идеальное, когда его «вынашиваем» и впечатываем в мозги. В противовес механистической эволюции Ч. Дарвина возникают трансперсональная психология и космизм В.И. Вернадского в его развитой конкретной форме. Аналитическая философия (неопозитивизм) опирается на логический и лингвистический анализ языка философских высказываний. Горизонт неопозитивизма, этой околоязыковой беллетристики, ограничен «из-за резкой метафизической настроенности». Постпозитивизм (Поппер) несколько шире (ввиду широких шпал-фальсификаторов) и рассматривает мироздание через аккуратно настроенную призму «современной» физической науки. Здесь, как при дисперсии света у И. Ньютона, поток входящей информации разлагается на составляющие, создавая ароматические флюиды философской мысли. «Но это все же еще только «около-философия». Чтобы достигнуть подлинно философского уровня, надо усилить метафизическую составляющую, включив в картину мироздания представление о вездесущности сознания…
Проблема «сознание — материя» становится серьезной проблемой физики, ускользая из рук профессиональных философов (надо полагать, базовых). Что-то похожее, по-видимому, может произойти и в биологии, если хотя бы некоторые из биологов готовы будут признать, что эволюция живого может рассматриваться как творческий процесс. В психологии уже выкристаллизовалось одно мировоззренческое направление, известное как трансперсональное движение».
Термину «метафизика» В.В. Налимов придает «широкое звучание». В проблеме «сознание — мышление» философия непосредственно сталкивается с физическим экспериментом. Если стойло «марксистского материализма», дополнительное к цепям иудохристианства, распалось ввиду того, что: 1) «овец», как живой товар, не удержать в любом стойле; 2) «овцеводы» со временем, как и их «теории», также деградируют, то в «глубину сознания», минуя трансперсональное бытие психики, незаметно юркнуло теперь новое божество. Не хватает пока только конкретных средств для его пропаганды, то есть для впечатывания в мозги и в подкорку, нет нужных общественносоциальных, «идеологических» и иных приводов, чтобы таким сознанием с заселившимся в него квартирантом управлять. Но это сознание само уведет его носителя в небытие: оно «может локально изменять метрику семантического пространства», а трансперсональная психология способна через медитацию помочь всем желающим самоустраниться в прошлое либо в будущее. Наука же в целом грешна, является синонимом Ветхого завета и не может освободить человеческий дух; напротив, она неволит человека; в ней нет Истины, но она питается мелкими истинами и фальсификациями, самозамкнута и отдаляется от философии и религии . Эта наука корыстна и лжива, как и все «библии». Вот вам и раздвоение личности, достигнутое двумя более чем странными черными книгами: Ветхим и Новым заветами. Сверхфизик В.В.Налимов предлагает рассмотреть подготовку парафизических экспериментов:
1)сознание воздействует на генератор числовых импульсов, то есть субъект «гипнотизирует» генератор импульсов — генератор случайных импульсов имеет квазисознание, что есть «почти белый шум», но «квазисознание» уводит в таблице случайных чисел действительное сознание с его функцией обзора то «влево», то «вправо», то «вверх», то «вниз»; маятник качается на компьютере, а цвет на экране дисплея зависит от его скорости. «Маятник реагирует на ментальное действие оператора, принимающего решение замедлять или ускорять его в соответствие с условиями эксперимента… Изменение эмоционального состояния оператора под влиянием чтения текстов, сильно действующих на его психику, локально меняет метрику семантического поля, что в свою очередь ведет к изменению длины маятника, а следовательно — к изменению периода колебаний.
Опираясь на отчетливо формулируемые исходные посылки, я непосредственно строю модель, не доказывая теорем. Вопрос о полноте и непротиворечивости модели не ставится. Правомерность ее основывается на интуитивно воспринимаемой ясности ее построения и на ее объясняющей силе». Все такие опыты возможны в «трансцендентном» мире, «там», где обитают только духи. Вследствие психического напряжения субъекта меняются реальные время и пространство поблизости от индуктора, но эти эффекты отнюдь не сверхъестественные, а вполне физические, объяснимые в рамках гиперкомплексного формализма (источник — энергия желез).
В совокупности это означает, что вместе с разочарованием в христианстве и подспудными поисками свежего божества — вместо старого одиозного рожденного в хлеву «бога» для варваров — причина надвигающегося кризиса усматривается также и в науке, которая является производной от распространенного сейчас в Европе и Северной Америке темпорально-генетического груза с «наложенным платежом» — шлака от давно умерших цивилизаций Древнего Египта и Ближнего Востока.
Пролиферация посткантианства
С позиций кантианского априоризма подходит к философии науки А.Ю. Грязнов, но темпорально-генетическую нить, довлеющую над наукой, он отмечает: «Фрейдизм видел в человеке существо, движимое бессознательными животными инстинктами. Марксизм и дарвинизм подтачивали в общественном сознании незыблемые, единые для всех устои религии и морали… [«для всех» или для рабов?]. Вскоре не выдержал натиска такого «апофеоза беспочвенности» и абсолют строгой науки, дающей достоверное знание о мироздании.
Когда об Альберте Эйнштейне говорят как о мыслителе, убедившем человечество в том, что «всё относительно», то имеют в виду относительность любого знания, включая и теорию самого Эйнштейна. Напрасно Я.И.Френ- кель предлагал переименовать теорию относительности в теорию абсолютности» [а В.Л.Гинзбург — в теорию кажимости, а лучше — в теорию померещилости]. Отсюда весь кризис в науке и философии, в которых рушится всё. Выход, якобы, лишь в априоризме И. Канта, поскольку логический эмпиризм (неопозитивизм) «не дал того, что обещал», а постпозитивизм породил «эпистемологический анархизм». Все методологические предписания имеют свои пределы, и единственным «правилом», которое сохраняется, является правило «всё дозволено». Крах физики — в агностицизме, замаскированном под «вероятные» знания. Но если правила строительства научных теорий даны априори, то надо эти правила знать. Априорное знание есть условие превращения эксперимента из чистой эмпирии в физическую методологию. Несколько смягчая категорический априоризм, можно сказать, что, во-первых, человек есть часть того мира, в котором он является физической реальностью и должен иметь в основе умственной деятельности наиболее фундаментальные ее законы. Во-вторых, кроме такого «генетического базиса», обусловленного общей структурой (и гармонией) физических явлений, субъект познания постоянно перерабатывает огромные массивы эмпирической информации, часто на подсознательном, интуитивном и других уровнях сознания.
Переработав и поместив в память обобщения эмпирической информации, человек выводит затем их, по мере необходимости, на уровень оперативного мышления, называя их априорными формами разума.
К всеобщим априорным принципам физики относятся динамические категории: субстанциональность, причинность, взаимодействие. «Они априорны постольку, поскольку без них не может даже начаться строгое научное мышление» (см. , с. 102). Вот правила соединения явлений, зафиксированные «во всеобщих законах природы (аналогиях опыта): Всякий предмет опыта содержит в себе постоянное (субстанцию) и изменение (акциденцию). Акциденции суть способы существования субстанции. Количественная мера субстанции есть величина постоянная [какая? бесконечная? если да, то какая бесконечная? аристотелевская, колмогоровская, кузанковская?]. Всякое изменение акциденций происходит по закону связи причины и ее следствия [перед нами удар по статистическому «детерминизму»?]. Все одновременно существующие предметы опыта находятся во всеобщем взаимодействии постольку, поскольку их субстанции одинаковы» [не здесь ли лежит крайне метафизическая мысль Б. Спинозы об одновременном существовании многих ничем и никак не связанных друг с другом вещей, так как «их субстанции разные»? Но что-то должно быть общее у различных субстанций, обусловливающих явления инерции, гравитации, электромагнетизма и т.д., — апейрон в новом понимании? — если они «разные», то ощущает их homo посредством связующего поля]. . А так как субстанция субстанций определена постоянным числом (бесконечностью), то это беспредельное, апейрон, является реанимацией идеи Парменида (идеи Единого, эфира и, далее, физического вакуума).
Однако в этом положении имеются возражения против релятивизма, воздвигнутого на позитивистской платформе, «поскольку одновременное существование должно познаваться объективно, то есть с помощью суждения опыта», а опыт, основанный на явлениях различной природы, проистекающих из различных субстанций, — разный, как различна и их эмпирика в целом. Это относится к явлениям оптическим, механическим, электромагнитным, гравитационным, сильным и слабым взаимодействиям, при изучении которых устанавливается, что в их основе — различные субстанции, характеризующиеся различными физическими величинами, различными «постоянными числами», в том числе характерными скоростями, электрическими и магнитными зарядами, различными «действиями», зависящими от разных «причин», обусловливающих природу массы (и не только её). Между категориями (всеобщими, априорными) и опытом (созерцанием) должно быть связующее звено: категориальные схемы (то есть нечто такое, что нельзя привести к какому-либо образу). На категориальных схемах строятся научные модели. При этом допускаются частные априорные принципы, находящиеся ближе к чувственному опыту. В механике Ньютона представление о причине задается через аналогии опыта категориями «субстанциональность», «причинность», «взаимодействие», которые воспринимаются совместно, во взаимосвязи. Природа явлений выводится из эмпирических данных при применении к ним частных априорных принципов. Так возникает физическое (в отличие от эмпирического) знание, называемое апостериорным, так как априорное знание существует до физического опыта и для него, а апостериорное — после и из него.
Выявляется три рода знания в физике. Априорное знание причастно к физической истине через опыт. Таким образом, фундаментальная физическая теория включает в себя эмпирический базис, априорные принципы (построенные на моделях с помощью всеобщих априорных законов), апостериорное знание (выражающее суть явлений, входящих в эмпирический базис). К апостериорному знанию относятся, например, закон всемирного тяготения, закон Кулона, третье начало термодинамики. Эмпирическое знание фиксирует последовательность и регулярность явлений. То есть субъект познания в науке с самого начала обречен иметь дело с теми явлениями, которые регулярны. Но эмпирические законы ничего не говорят о причинах явлений, лишь формально или содержательно их описывая. «Частные априорные принципы (формируемые в рамках принятой модели материи на основе всеобщих априорных принципов) представляют собой динамические теоремы, то есть они доказываются, при этом, в отличие от математики, используются динамические категории». Апостериорные законы, восходящие к причине явлений, суть элементы знания, выводимые по априорным правилам из эмпирии.
Так как трансцендентальное не доказывается, а усматривается, в качестве критерия достоверности априорного знания служит признание субъектом самого себя. И это трансцендентальное условие в корне отличается от математического или физического знания, находясь при этом в основе того и другого. Уловка метафизиков-позитивистов состоит в вводе символов-кодов (для зомбирования представителей других научных конфессий или для обработки «президиумов» высоких собраний) типа «ясное солнце здравого смысла», «самоочевидно», «интуитивно ясно», «внутренне оправдано» и т.д., служащих для фиксации и закрепления протаскиваемых ими догм. Это тупиковая ситуация, по определению в работе, и любое противоречие в ней — «источник катастрофы».
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Обращаясь к геометрической парадигме, как основе картезианской физики, А.Ю. Грязнов констатирует: «Достоверность геометрии Евклида основана на интуитивной очевидности ее основных аксиом» — это пример тупиковой ситуации метафизиков. «Геометрия Лобачевского неразрывно связана с геометрией Евклида, потому что само ее существование (в смысле непротиворечивости) окончательно устанавливается путем построения изоморфизма между нею и евклидовой геометрией» — это пример механистического установления отношения соответствия, то есть тоже метафизика. «Прямую вообще нельзя определить, так как это не дискурсивное понятие, а чистое созерцание, в котором дается прямизна… Суждение «прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками» [равно как и геодезическая] является, по Канту, априорно-синтетическим, так как количественный момент (кратчайшее расстояние) не может быть аналитически выведен из качественного (прямизна)». Понятие «расстояние» опирается на представление о прямой, а аксиоматика, с помощью которой задается расстояние, опирается на трансцендентальные формы [рассудка]. Подробнее это обсуждается в работе.
Критерий истинности апостериорного знания определяется через возможность применения его в эмпирии, то есть в опыте как предмете физического исследования. Различаются «физические законы» и «законы физики», первые из которых апостериорны, а ко вторым добавляются эмпирические законы и априорные принципы. Если теория априори содержит в себе условия своей применимости, то на опыте она не может быть опровергнута. Специальная теория относительности — спекулятивная теория, так как основана на понятии времени, конструируемом субъектом познания на базе субъективного процесса синхронизации часов. Тем не менее законы механики И. Ньютона можно вывести априорно, различая математическое и физическое мышление, при том что предмет любого динамического мышления «схватывается рассудком через его (предмета) субстанциональность, причинное изменение акциденций и обратное действие (взаимодействие)» и возникает вопрос: что есть субстанция движения и что представляет собой его акциденции. «Инертность материи, по определению, понимается как неспособность состоящего из нее тела за счет внутренних причин приобретать абсолютное ускорение: единственной причиной изменения абсолютной скорости является сила — внешняя причина ускорения». Отсюда выводится первый закон классической механики, как затем и все остальные. Только в формулировке «Всякое тело удерживает свое состояние равномерного прямолинейного движения в абсолютном пространстве.» следовало бы заменить слово «удерживает» на слово «удерживается», имея в виду то обстоятельство, что: 1) тело порождено из Единого и туда же уйдет; 2) тело находится в перманентной причинно-следственной связи (или ее модификациях) со всеми такими же порождениями из Единого, как и оно само, то есть испытывает влияние окружающего фона, состоящего из других тел и полей (по Э. Маху), и это взаимодействие передается с различными характерными скоростями.
Второй закон классической механики вызывает противоречивые суждения среди физиков. Одни из них утверждают, что этот закон априорен; дру-гие физики уверены, что он выводится по индукции; третьи склонны полагать, что это не закон, а определение; четвертые считают его продуктом метафизики. Согласно А.Ю. Грязнову, второй закон дается не априорно, не индуктивно, не по определению: «По сути это теорема. Не математическая, а динамическая. Главным здесь является априорное представление о причинности вообще и ее воплощении в ньютонианской парадигме в частности…
Между тем второй закон Ньютона и не произвольное соглашение, и не выводится из эмпирических фактов, а представляет собой априорный принцип, с помощью которого устанавливаются законы, вскрывающие природу движения широкого класса макроскопических объектов. Второй закон сам по себе не позволяет экспериментально определить массу. Только используя все три закона движения, можно дать ее операциональное определение. Три закона Ньютона — это три момента единого закона движения, ни один из них не выводится из другого, но каждый предполагает два остальных». Однако в механике Г амильтона второй закон — теорема в математическом смысле, а принципы построения гамильтоновой формулировки механики — другие. Если же силы между телами зависят от скоростей тел, то здание «априорно» построенной классической механики рушится. Тогда нужно принимать «другую модель материи» и создавать новый раздел физики.
Касаясь вопроса историчности физического знания, А.Ю.Грязнов замечает, что относительный априоризм — это разновидность конвенционализма. У К.Поппера любое знание, в том числе априорное, предполагает некоторую «содержательную» гипотезу, но никакого содержательного априорного знания «в нашем мире не существует». Главная заслуга И. Канта в методологии науки заключается в указании им пути получения объективного знания о природе явлений. «Этот путь искали и докантовские рационалисты, и докантовские эмпирики. Рационалисты так и не справились с проблемой антиномичности метафизического мышления, ярко зафиксированной Кантом в антиномиях чистого разума. Эмпирики же были не в состоянии преодолеть неполноту индукции. Но у тех и других все-таки была часть истины. Эти-то части и сумел соединить Кант: аподиктическое апостериорное знание существует (тезис рационалистов), но не о мире, а о способе организации чувственного опыта; для получения знания необходим опыт (тезис эмпириков), но этого недостаточно, так как также необходимо располагать принципами вывода знания из опыта. Однако то, с помощью чего к ним приходят, к [исторической] парадигме не относится, а является надисторическим абсолютным априори (здесь имеются в виду только методологически корректные теории).
Законы Ньютона. могут быть выведены в рамках определенной модели материи. То, с помощью чего они выводятся, уходит своими корнями в сознание» (там же). Пуанкаре полагает, что: «Если принцип инерции не принадлежит к числу априорных истин, то не значит ли это, что мы имеем в нем экспериментальный факт?.. Закон инерции не присущ нам a priori.». Греки считали (Аристотель), что тело без действия силы остановится, а если оно при движении еще и не испытывает никаких препятствий со стороны, то начинает бег по кругу, как наиболее совершенное из всех движений. Это глубоко верное суждение, и физики все более убеждаются в его справедливости, рассматривая автосолитоны в конкретных земных явлениях и в масштабах Метагалактики. В этом движении воочию присутствует эффект памяти всех рожденных из Единого тел (из физического вакуума, из эфира) о первой фазе своего появления, которая гармонична. А волновое движение — это проекция «бега по кругу» на пространство, полученная во времени. Но «никто не сможет сказать, почему тело, приведенное в движение, где-нибудь остановится… Следовательно, ему необходимо или покоиться, или двигаться до бесконечности…».
В данном утверждении содержится «принцип инерции», но возможно его понимать как констатацию наличия у природы такого всеобъемлющего свойства, как память. Эта память «видна» на всех уровнях движения материи, а не только в механических явлениях. Эта память помогает сделать вывод: если тело разогнать и затем отпустить, предоставив самому себе, то рано или поздно оно остановится, так как в начале опыта оно покоилось. Тогда возникает вопрос: почему тела должны останавливаться, а в расширяющейся Метагалактике объекты разбегаются и к периферии от наблюдателя — все быстрее? В первом случае движение «по инерции» — локальное. Во втором случае — оно элемент состояния автосолитона. То есть в первом случае был нарушен естественный ход развития Метагалактики в ее локальной области, поэтому Метагалактика, ее автосолитон, «втягивает обратно» в свое глобальное движение, в развитие, «выскочившее» из естественной гармонии тело. Во втором случае движение галактик и их скоплений, если это не очередная «кажимость» релятивистов, определяется фундаментальным, глобальным законом развития проявленной из «ничего» (из Единого) материи. Но в действительности «разбег» галактик — кажимость.
Причина движения тела «находится в нем самом» (Аристотель), эта причина находится во внешнем фоне «далеких соглядатаев» (Э. Мах). Оба утверждения равносильны в том смысле, что при их анализе необходимо учитывать, что все тела не разделены пустотой спинозизма, а взаимодействуют между собой (causa sui), что определяет их существование, бытие, в том числе важнейший, «двигательный» предикат. Если инертная масса может быть отнесена к глобальной памяти тела о процедуре своего выделения из Единого, а материальный мир перманентно рождается и гибнет, то это не гилозоизм Аристотеля, а организация, или «феноменология» эфирной флуктуации из Единого. Эманации природного «сырья» из многих очагов рождения и дают материю, доступную органам чувств субъекта познания.
«Пуанкаре считает закон инерции опытным фактом; но если законы Ньютона не априорны, а представляют собой индуктивное обобщение эмпирических фактов, то каким образом можно к ним прийти, опираясь на опыт, который, если его рассматривать через призму этих законов, сплошь и рядом им противоречит?.. Пуанкаре… полагает, что в физике ничего не остается как применять схему рассуждения ((А -» В) & В) -» А, которая, конечно, не дает твердого знания (не всегда, когда из А следует В или имплицируется В, также имеет место А). Наиболее общие принципы, считает Пуанкаре, не выводятся из опыта, так как один и тот же опыт можно описать различными способами. Поэтому эти принципы носят конвенциональный характер и отбираются научным сообществом из соображений простоты [К-метафизика, пронизанная субъективизмом]. Конвенционализм — это если и априоризм, то не кантовский; выше он был назван относительным. Априоризм же Канта абсолютный».
Таким образом, философское кредо А.Ю. Грязнова состоит в том, что он ищет спасение от надвигающегося краха «всеобщего релятивизма» в методологии И.Канта, придавая априоризму кенигсбергского мыслителя оттенки объективности и абсолютности. Этому есть «внешние оправдания», поскольку субъект познания тоже принадлежит тому миру, в котором он существует. Это означает и «внутреннее совершенство», являющееся следствием всеобщего процесса отражения, в котором непременно участвует человек.
Реанимационный прозелитизм
Естественно, «бог» по имени Иисусе, как главный герой библии, если и не был чистым вымыслом, то жил, здравствовал и мутил непростительно давно. На это обстоятельство обратил внимание В.В. Налимов (см. выше). Поэтому начало отсчета «Новой эры» нужно было бы переместить поближе, например, в 1900 год, когда М. Планк выдвинул свою гипотезу квантов, ввел постоянную к и «перевернул мир». Ну, если не весь мир, то по крайней мере тот, что был в «функционирующей голове» у физиков той поры. Хотя для большинства физиков столетней давности теория уже не служит истиной в последней инстанции, передвинуть планку отсчета времени для человечества представляется престижным начинанием, тем паче что оно исходит из недр уважаемой науки — физики. Но человеком, занимающимся практической деятельностью и далеким от идиллии абстрактных наук, сие мероприятие воспринимается не как своевременная новация, а как подмена героя, осуществляемая по старому рецепту, но в новом сценарии. И не более того.
Мир в головах физиков перевернулся на новую грань, однако на какую точно, никто из них сказать до сих пор не может. Как всегда, конфликт между старыми представлениями о физической реальности и новой парадигмой возникает незамедлительно и длится он уже сто лет. «Уничтожить пропасть между классической и квантовой физикой или хотя бы перебросить мост между ними никому так и не удалось до сих пор. Принцип соответствия, с которым многие связывали надежды на организацию такого моста, до сих пор так и не мог справиться с этой задачей». Более того, приводится обширный ряд аргументов в обоснование утверждения, что принцип соответствия вообще не имеет места.
Непонимание квантовой механики происходит по трем причинам:
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
«Попытки интерпретации уравнений квантовой механики как некого теоретического образа физических волн, распространяющихся в пространстве, оказались несостоятельными». Получается, что до опыта, вне его, независимо от него — одно представление о материальном процессе с помощью волновой функции и уравнений квантовой механики, а после опыта — другое.
Оправдывается данная метаморфоза «воздействием возмущающего фактора» — взаимодействием прибора и объекта исследования. При этом забывается, что «вероятность» и «вероятностное описание» имеют место, возможны только до опыта; после проведения измерения полученный результат — уже достоверное событие. До опыта — гадание (stochastis), после опыта — факт. Отсюда следуют соображения о «коллапсе волновой функции» и «квантовой телепортации», как только физик забывает, что такое вероятность и как она появилась в мышлении homo. На экспериментальной «стадии происходит то, что получило в литературе название коллапсов волновых функций: мгновенное исчезновение их во всей остальной части пространства, где они до этого были отличны от нуля». Но интерпретаций коллапсов волновых функций существует множество, вплоть до самых экзотических, активно обсуждаемых в наши дни. С некоторыми из толкований ассоциируется идея (квантовой) телепортации.
Далее в работе утверждается: «…В отличие от заурядного изменения волновых функций во времени (уравнение Шредингера), описывающего в теории изменение во времени свойств квантовых объектов и взаимоотношений между ними, которое не выводит за пределы области применимости квантовой механики, коллапсы волновых функций выводят за ее пределы, ибо они описывают в теории превращение квантовых свойств объектов и взаимодействий между ними в их неквантовые, классические проекции на прибор, представляющие собой по необходимости скачкообразный переход через границу, отделяющие друг от друга область применимости квантовой механики и область применимости классической физики [но где эта граница?]. Именно в этом… всё дело и вся тайна того, что приходит в квантовую механику с волновыми функциями: за пределами области применимости квантовой механики им ничто реальное не соответствует» (с. 151).
Таким образом, не зная, что такое пространство и время в микромире, механистический квантист вписывает непрерывные волновые функции в уравнения Шредингера, используя непрерывное пространство и непрерывное время, являющиеся прерогативой классической физики. В специальной теории относительности осуществляется тот же метафизический прием: вместо реального физического времени производится его подмена процедурой «синхронизации часов». Если в первом случае осуществляется сомнительная экстраполяция представлений о пространстве и времени в макромире, которые складываются у макроскопического субъекта познания, на «формы существования» материи в микроскопическом срезе бытия, то во втором случае в физику внедряется посткантианская философия другого порядка.
Затем наш квантовый механицист (а точнее — метафизик) получает дискретные значения энергии и моментов импульса, решая частные задачи, возникающие при переводе практических потребностей, возникающих в физическом аспекте бытия, на язык его науки. Не понимая субъективной сущности понятия вероятности и теории вероятностей в целом — во всех их ипостасях, начиная с классической и частотной и кончая противоречивой аксиоматикой А.Н. Колмогорова, опирающейся на еще более противоречивую так называемую теорию множеств, метафизик сводит затем концы с концами, столетиями обдумывая парадоксы своего мышления типа «парадокса» Эйнштейна — Подольского — Розена. Метафизик, обладающий окостенелым, однобоким мышлением и, в сущности, пользующийся плодами чужих раздумий, взывает к сверхъестественным силам, «телепортации» и загадочным «коллапсам». Между тем отсутствие ясных категориальных пониманий того, что же такое время, пространство, движение и другие понятия физики, приводит его в таком деликатном явлении человеческого ума, как тяга к гаданиям и предсказаниям, к поиску пристанища в стране чудес по имени Модальная логика.
«Вторая причина связана с тем, что квантовая модель для изображения реальных квантовых явлений описывает их с помощью некоммутативных величин, для которых от перемены мест сомножителей произведение меняется: т — хи Ф 0. В области применимости классической физики ничего подобного нет…» (с. 151). Это несовпадение произведений величин сначала воспринималось как крах квантовой механики — от непонимания, что прежние математические конструкции вовсе не универсальны, а тоже имеют свои области применения. Математика — дитя естествознания, и ей надо время от времени возвращаться к животворным источникам древа познания, к природе, чтобы обрести новые силы, поскольку естествознание имеет дело не с вымыслами, а с живыми материальными явлениями. Все они и некоммутативны, и неассоциативны, ибо иллюзия перестановочности и сочетательности действий умножения и сложения, называемая абстракцией арифметики, принимается в качестве базовой платформы для математического описания только на первых неуверенных шагах познания (например, в пятом классе коррекционной школы).
Далее Р.А. Аронов связывает некоммутативность с принципом дополнительности Н. Бора: дополнительностью пространственно-временных (х, ипричинных (р, Е) отношений между квантовыми объектами. Однако экспериментаторы трактуют соотношения неопределенностей В.Гейзенберга иначе: они связывают их с процессом измерения, при котором невозможно точно определить значение одной величины, если достаточно убедительно измерена сопряженная ей по соотношению неопределенностей другая величина; средние ошибки при измерениях дают значения всех неопределенностей. Но здесь СНГ граничит с методом размерностей (оно из опытных размерностей вытекает). Обратное понимание этих следствий квантовой теории демонстрирует А.А. Гриб: «… Если операторы А и В не коммутируют, то нельзя говорить о сущности соответствующих свойств независимо от измерения. Физическая реальность становится тогда относительной [относительно чего «относительной»?], и безотносительно прибора нельзя говорить об элементе физической реальности.». Здесь просматривается «элемент» натурализма с примесью кантианства. Но идею «относительности» квантовых величин, определяемых в измерении, поддерживает Р.А. Аронов: «Относительность физической реальности в области применимости квантовой механики выступает как объективно существующая относительность дополнительных свойств квантовых объектов и взаимоотношений между ними, которые описываются в теории с помощью некоммутативного математического аппарата [А] как несуществующие независимо друг от друга, как несуществующие вне корреляции друг с другом. Однако отсюда вовсе не следует, что соответствующие свойства не существуют вне и независимо от их измерения с помощью прибора. [А — элемент неопозитивизма, но философа XX века заклинило на всеобщем и полном релятивизме].
Как нетрудно понять, в основе такого ответа [А.А. Гриба] лежит логическая ошибка — подмена одного утверждения, согласно которому относительные свойства квантовых объектов и взаимоотношений между ними не существуют независимо друг от друга, другим утверждением о том, что они не существуют независимо от их измерения познающим субъектом-наблюдателем» — с его методологией, выпестованной в Эволюции.
Условно можно сказать, что третья причина непонимания квантовой парадигмы — в путанице терминов, имеющих место в классической физике, с терминами квантовой механики. «Естественное отличие между свойствами квантовых объектов и их классическими проекциями, являющееся результатом взаимодействия квантового объекта с прибором, интерпретируется как следствие принципиально неконтролируемого действия на него процесса наблюдения». Кошка Э. Шредингера — следствие гипертрофированной роли познающего субъекта в «процессе наблюдения»; здесь опять отмечается перегиб палки позитивизма, замеченный М. Планком, в сторону субъективизма по И. Канту. Однако сам факт, что окружающий объективный мир дается homo преимущественно лишь благодаря его крайне слабым и неэффективным органам чувств (и домысливанию, в основном, метафизическому), отрицать нельзя.
Так как эта кошка оказалась весьма живучей, остановимся на ее судьбе еще раз. Так вот, эта кошка, полуживая — полумертвая «до измерения», спасается наблюдателем и выводится им из состояния прострации благодаря измерению и с помощью измерения. Что самое удивительное, то же самое происходит со Вселенной. Ученые просто-напросто пытаются распространить знания, полученные в малых областях пространства и времени их бытия, на непомерно большие объекты; они жаждут «объять необъятное», к чему иронично призывал Козьма Прутков, а получают абсурдные картины мироздания. Мало этого — научные работники распространяют на всю Вселенную свое любимое «я» в качестве воздействующего на все и вся наблюдателя, совершенно забывая, что это «я — ненавистное».
Как и в случае создания «парадокса» близнецов в специальной теории относительности, К-метафизику квантовой механики отмечает А.М. Марков: «Могло случиться так, что, изучая микромир, мы нашли бы в нем вместо физических явлений, характеризующихся импульсом и координатой, принципиально новые физические явления, характеризующиеся понятиями, адекватными микромиру, но этого не случилось». То есть отсюда, из этого post factum, по мнению картезианцев, бурлит источник применения в квантовой парадигме живучей терминологии классической физики. Три интерпретации, о которых вспоминает маститый ученый, являются не чем иным, как: 1) для копенгагенской — метопизмом фараоновских мироощущений Птолемея (монументальный «Я» в центре Вселенной, а подданные вращаются вокруг Меня); 2) для вероятностно-статистической — производной от азартных вожделений завсегдатаев казино; 3) для индетерминистской (принципиально непознавательской) — агностицизмом ленивца, обреченного на быстрый путь в преисподнюю.
Но Р.А. Аронов полагает, что квантисты ввели действительно новые понятия: «относительные квантовые импульс и координату», «относительные квантовые энергию и время». Одна пара из этих пар величин (х, t) — непрерывные величины, как и в классической физике, а другая пара величин (p, E), им «дополнительных и относительно первых относительных» — дискретные величины. «Язык квантовой теории отнюдь не исчерпывается классическими макроскопическими физическими и математическими образами, а включает в себя также неклассические как математические, так и физические образы… Это — «язык» волновых функций, это — некоммутативный компонент математического аппарата квантовой теории и это — представление об относительности соответствующих свойств квантовых объектов и взаимоотношений между ними». Не вопрос о природе и умозрительное «приготовление волновых функций» рождает новые элементарные частицы, как считает А.А. Гриб, а реальный физический эксперимент; с помощью пустых философских идей мир не изменить и не понять. Но нельзя гипертрофировать роль наблюдателя в физическом мире, даже вооруженного прибором. Ибо мир существует и без прибора с его наблюдателем. Впрочем, они являются частью мира.
В целом интересные подходы цитированных авторов находятся в эпицентре научной картины мира, выработанной в начале ХХ века многими выдающимися естествоиспытателями и специалистами по философии науки. Но эта эпоха канула в лету. Как гласит название статьи Р.А. Аронова, «новый способ мышления о явлениях природы» действительно нужно развивать по всем направлениям, не пытаясь увековечить старые истины, но находить в них противоречия, парадоксы и антиномии — для опровержения отжившей системы знания и для создания и совершенствования приходящей ей на смену более актуальной картины мироздания.
В первой трети ХХ века прозелитизм теории относительности был естествен, так как релятивизм был метафизическим ответом в духе канткартезианства на пролапс позитивизма, понимаемый по М. Планку: «палка, наполовину погруженная в воду, кажется надломленной». Ну и чудненько! — восклицает релятивист. — На то они и органы чувств, чтобы им доверять, а логика — дело побочное, их не касаемое. В XXI веке реанимация примитивного релятивизма не добавляет сторонников в стан закостенелых революционеров. Физический релятивизм ХХ века был не только сфинксом с двумя головами — позитивистской и метафизической, но и отражением на менее информативной базе одной частной науки более глубоких преобразований в общественно-историческом развитии, когда желаемая «относительность» материально-экономических, социально-политических ценностей и, в особенности, имущественной собственности обрела форму лозунга, с которым фаланги одурманенных «пролетариев» добывали власть и богатство для других. И вовсе не «диалектический материализм рожала физика», а была зеркальным отражением социально-общественных потрясений в полном согласии с историческим материализмом: бытие (битиё и взрывы) определяет сознание, в том числе как научно-модернистское, так и ближневосточно-террористическое. На удивление периодически вопроизводящееся.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Метопистический пассеизм
Попутно с критикой «раннего» и «позднего» М.Хайдеггера развивает свой анализ науки и ее методологии Д.Гинев. «В на первый взгляд частых переменах тем одно остается несомненным — неспособность науки мыслить». Критическая герменевтика науки «раннего Хайдеггера» определяет направленность следующей за ней философско-деструктивирующей критики проекта модерной науки. В то же время эта попытка раскрывает интересную связь между герменевтикой онтического разнообразия модерной науки и «герменевтичной онтологии модерности». «Мир» естественной установки отличается от мира, определяемого тематикой научного исследования. В общем случае «субъект забыт» из-за попытки внести объективную рациональность в «постметафизическую науку».
Под критикой объективной науки М.Хайдеггер, используя вывеску критики модерности, проносит свою герменевтико-феноменологическую интерпретацию. Проводится критика объективизма в науке, но протаскивается идея герменевтико-феноменологического интерпретационизма. По выражению Д.Гинева, не являются философскими суждения М.Хайдеггера — это не философ в том числе потому, что, как все англосаксы, он строго аналитичен в своих упражнениях по философии науки (здесь цитируемый автор вторит У.Ричардсону), хотя другие его считают поэтом-герменевтиком. На самом деле М.Хайдеггер типичный агностик (время и бытие нам не даны непосредственно, но мы существуем во времени, то есть непосредственно связаны с бытием — «связаны», но «не даны»!). Путь критика объективизма (как предельное основание модерной научной рациональности [ее тематизированной составляющей, ибо «мир естественной установки» не отличается от «тематического мира» (Э.Гуссерль), хотя темы в науке слишком часто определяются не наукой]) проходит через радикализирование модерного (картезиански — кантианского) философского субъективизма. Традиция «протяженность как основной атрибут материи — физика» является субъективной, агностическая его форма — позитивизм. Данная К-метафизика уводит физику в сторону, противоположную А-метафизике Аристотеля. М.Хайдеггер имел полное основание определять философский субъективизм-гуманизм модерности как сущностную часть модерной метафизики [влияющей на мышление ученого-физика]. Отсюда выливается «самодостаточность» тематической науки, ее когнитивного самоконструирования или когнитивного аутопоэйзиса (вспомним высказывание Аристотеля о поэтах), ее «онтического», бытового мышления. О науке утверждается как о чем-то, что «нельзя мыслить» не в связи с характеристиками ее собственной структуры и динамики, а только в контексте «метафизической сущности» модерной эпохи. Далее рассматриваются «мировость мира», «обыденная озабоченность» и т.п.
«Язык и «логика» дотематической предикативности постепенно подменяются определенной логико-лингвистической структурой «тематического отношения к миру» (мир здесь уже не горизонт, а тематическая реальность)». Но мир — не только тема (измышлений), но и горизонт развертывания «базисного познавательного интереса». Согласно концепции экзистенциального генезиса, научное исследование приобретает когнитивную самостоятельность, когда в результате «перешагивания» за горизонт обыденной озабоченности формируется (развертывается в собственном горизонте «теоретической практики») эпистемическое отношение, чье когнитивное структурирование определяется соответствующим базисным познавательным интересом. Концепция экзистенциального генезиса научных изысканий — антипод любой формы эпистемологического фундаментализма. Посредством раскрытия вторичности эпистемологического отношения формулируется решающий довод против любого философского дискурса, основанного на картезианском дуализме. Рассуждения о «когнитивном аутопоэйзисе», методологическом и семантическом холизме научных работ дают основания для тезиса, что концепция экзистенциального генезиса нуждается в связи с двумя разновидностями эпистемологического дискурса — дискурс о самоорганизации научного метода познания и дискурс о семантической структуре научных теорий. Этот тезис обобщается как взгляд о необходимости комплементарности между герменевтической феноменологией (и онтологией) и непрезентационалистской и нефундаменталистской эпистемологией. Здесь находится начало пути к формулировке постметафизической идентичности науки.
Понятие науки в хайдеггерианстве очень близко к логикопозитивистскому понятию единой науки. Неопозитивисты солидарны в восприятии науки как «объективного познания чистых фактов». Это значит, что в неопозитивизме принимается тугая метафизическая рамка, характеристики которой — эпистемологический фундаментализм, репрезентационизм, картезианский дуализм и пр., принимается для формулирования философской идентичности модерной науки. И в этом тоже — разновидность метафизики методологических критериев объективности науки Р.Карнапа. Речь о «постметафизической идентичности» модерной науки можно и следует понимать как попытку найти рамки, в которых наука «осознавала бы себя» (посредством критической реконструкции философских и методологических оснований своих исследовательских программ). Одной из таких рамок, по Д.Гиневу, может быть расширенная версия экзистенциональной концепции научного исследования. Поиск метафизической идентичности науки не является философско-научным вариантом постмодернизма потому, что требует находок новых оснований, а не радикальной реконструкции всяческих фундаментов. Далее, это не постмодернистское начинание, потому что предлагаемая постметафизическая идентичность в то же время есть такая же философская критика науки, которая имеет целью активирование «скрытых ресурсов» модерности, особенно ее «поэйзистской» и духовной частей. Понимание данной идентичности — составляющая общей задачи метафизики, реализовавшейся в модерности ХХ века.
О болезненном состоянии науки пишет В.В.Низовцев: «В уходящем столетии технократию олицетворяла физика. Именно ей выпала честь оказаться сверхнаукой и зеркалом методологий ХХ века. Именно ее мифологемы были на устах интеллектуалов и технократов. Релятивизм в физике шел рука об руку с идеологией двойных стандартов в социальной сфере». Более того, по существу, физика стала вотчиной для идеологов войны, разработчиков средств массового уничтожения людей. А эта традиция стара, как мир, и отвечает целям человечества: если оно появилось из «ничего», то в силу необходимости туда же уйдет. Но на эту тенденцию обратил внимание еще Анаксимандр, а затем и В.И.Ленин.
Критика архаического пассеизма, свойственного апологетам модерной «революции» в физике, начавшейся с «первой пятилетки» ХХ века, исходит не только из стана философов, но и продолжается физиками. Поскольку физика в ходе «революционных» взрывов была лишена онтологического базиса и насыщена иррациональной риторикой общественно-исторических преобразований (экспроприаций), существо перемен Я.Б.Зельдович и М.Ю.Хлопов определяют вполне лаконичным образом: «На основе теории Максвелла было достигнуто единое описание электрических, магнитных и световых явлений… Теорию Максвелла можно назвать Великим объединением XIX в. Максвелл говорит о единой среде, единстве электромагнитного и светового эфира. Объединение произошло на основе единого эфира. Физика ХХ в. исключила эфир, но сохранила объединение. Устранила фундамент, сохранив саму конструкцию». Но фундамент был этими авторами назван строительными лесами. Из этого не следует, что должен быть какой-то «фундамент», подобный «трем китам в океане», на которых плавает планета Земля. Фундамент должен быть онтологический, в духе Парменида, а не иллюзорно — относительный, связанный с видимым движением. Для планеты Земля это автономное, обособленное существование как движущегося в пространстве космического тела, связанного со всей Вселенной единством становления из «ничего» и возвратом в «ничто». Для физики конкретных взаимодействий этот фундамент также «находится» в предстановлении, в так называемом эфире, определяемом главным назначением — быть границей, пределом материального бытия, постигаемого углубляющимися чувствами.
Поэтому и оказались возможными «воздушные замки», как, якобы, охарактеризовал продукцию интеллектуальных усилий ученых начала ХХ века — теорию относительности и квантовую механику Эйнштейн, что модерная физика ХХ века создавалась учеными-поэтами, а также склонными к экзальтации и паранормальному поведению ВИП-театралами из «театра абсурда», декорации в котором описывает Р.Аронов. Для поэтов, которые «лгут нещадно», характерны позитивистская экзальтация и чувственные миражи, выдаваемые за венец бытия. Но в трансцендентальной компании сомнамбули- стов чем более иной «трансперсоналист» одарен артистическими способностями, тем чаще он становится «гуру», то есть духовным отцом данного раздела науки. Без гуру, без фюрера, как без Всевышнего, — похоже, остальные homo не могут даже двинуться с места, а не то что подумать о чем-либо.
Обращение к сверхъестественным силам, начиная с Платона и И.Ньютона и кончая А.Эйнштейном и В.В.Налимовым, вообще характерно для современных работников, занятых праведным трудом на научной ниве. Рассматривая «промежуточную реальность между реализмом и идеализмом, преформизмом и эпигенезом», Н.А.Носов заключает, что «Бог действует через виртуальную реальность — реальность полионтологичности, или полионтичности». Виртуальная реальность, особенно компьютерная, шаманская, становится еще одной разновидностью метафизики — модерной по картезиански и пародией на метафизику Аристотеля.
Однако, появившись в религиозной беллетристике как специальная знаковая метафизика, догматы веры стали фундаментом для неопозитивизма нынешних пассеистов. «Косноязычный и заикающийся» библейский певец и он же всеобщий любимец, Моше, является символом отнюдь не Израиля, а составной частью психологической войны одиозной сионистской верхушки — радикального иудаизма, цель которого — духовное и экономическое порабощение народов Европы и Америки. У «сионистов» же Израиля, надо думать, другой символ — большой и светлый собственный дом.
Боги В.И.Россмана — И.Кант, З.Фрейд, Ф.И.Достоевский, а физика является «союзницей Бога», то есть Иисусе Помазанного. Здесь, в этом списке, не видно М.Планка, А.Эйнштейна, Н.Бора, зато усматривается тенденция homo: богов создавать в меру своих интересов и сообразно роду занятий и замыслов. Если в списке прослеживается какая-то традиция, то модерные боги — это чистое приобретение ХХ века.
А.И.Пигалев архаизмы научного мышления видит в способности homo подражать друг другу. Если «Жирар заменяет «разум» (в качестве некоторого изначального свойства) способностью человека к подражанию (мимесису), которая в той или иной степени присуща не только человеку, но и всем живым существам» [например, дереву; но данное «изначальное свойство» более всего подходит к эпигонам и некритическим последователям магических теорий ХХ века, созданных «гуру»], то в решении проблем фундаментальной науки следует надеяться только на современных обезьян, которые через 200 млн. лет пройдут дальше homo mimikos. А теперь предупреждение: «Подражание друг другу тогда, когда мимесис соединяется с желанием, порождает так называемый «миметический кризис». Поэтому… возникают особые механизмы преодоления этого кризиса именно через посредство принесения жертвы». К жертвам А.И. Пигалев относит класс явлений, когда истина и детерминированность в науке подменяются индетерминизмом, всеобщей относительностью, дополнительностью в ее одиозных формах, — это всё результаты миметического позитивизма, которым болеют «современные» ученые. Обращается внимание на двусмысленность рассуждения М.Хайдеггера о бытии и забвении его смысла. Ученые заблудились в «божественных лабиринтах Логоса» и отказались от поисков истины и смысла: живем на бессмысленных текстах, будь то библейские фолианты или физические тексты «новаторов» науки ХХ века. Впрочем, М.Хайдеггер «толкует Логос по Гераклиту как собирание разнородного».
«Метафизика, понятая как первая философия, т.е. как наука о первых началах и принципах бытия, в эпоху постмодерна давно объявлена анахронизмом». Ученые идут по пути: от А-метафизики Аристотеля — к П-метафизике, к К-метафизике, к конгломерату догматики. Это и есть путь постмодерна, в частности, в физике. Постмодерн связывается у М.Е.Соболевой с языковой эквилибристикой, что означает отход от онтологии, путь к мистике и богоискательству. Хотя М.Хайдеггер критикует науку за непоследовательность мысли, критикует научный объективизм, госпожа М.Е.Соболева уверена, что это от того, что М.Хайдеггер «сам не может мыслить». Вот это новая Гиппархия!
Симфиз и конвергенция физических теорий с сутральным симультаниз- мом выделяются Р.Фейнманом в сакраментальную особенность мышления модерных ученых: «Я хотел бы еще отметить, что чем расплывчатее теория, тем труднее ее опровергнуть. Если ваша догадка сформулирована плохо или достаточно неопределенно и если метод, которым вы пользуетесь для оценки последствий, довольно расплывчат — вы не чувствуете уверенности и говорите: «Мне кажется». Кроме того, если ваш метод расчетов последствий достаточно нечеток, при некоторой ловкости [рук] всегда можно сделать так, чтобы результаты экспериментов были похожи на предполагаемые последствия… Как видите, расплывчатая теория позволяет получать любой результат». Тем более, если результаты озвучивает поклонник поэйзистики, артист и музыкант (скрипач) по призванию. Так любую ложную теорию или околонаучную шутку поэты превращают в образец мудрости и стандарт для мышления, снабдив их сфабрикованными экспериментальными «подтверждениями» (Ротшильд Эйнштейн эпигоны). Из этого можно заключить, что подлинная наука закончилась в связи с наступлением поры «революционного» модерна (передела, террора) в начале двадцатого века.
Нужна помощь в написании курсовой?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Над физикой, как и над наукой в целом, висит тяжелый груз темпорально-генетической информации. Она накладывает эмбриональный шрам на все мышление ученого. Поэтому, кроме технических, психологических и социально-политических причин торможения в развитии научной картины мира, отрицательно действует не всегда благоприятная наследственность. Например, кровосмесительство, широко практикуемое у выходцев из Египта и Синайского полуострова. В этом существо метопистического пассеизма. Каламбур, мимесис, театральность и «дополнительная» к ним религиозность — его формы. Сия артистичность прописана для «богом избранных» в Ветхом завете. В отношении инородцев там же прописан террор, а в Новом завете — их беспрекословное подчинение в мыслях, делах, чаяниях и социальнополитическом положении новым завоевателям. А если наука является еще и служанкой «сильных мира сего», то ее ложь есть не что иное, как производная банкирских интересов, решающим и определяющим моментом которых служит захват мирового господства в целях безграничной наживы, закабаления и уничтожения презираемого населения планеты.