Но революция прошла, наступило некоторое затишье – вплоть до Первой мировой войны. Об этом времени вспоминала Ахматова в «Поэме без героя»:
А по набережной легендарной
Приближался не календарный,
Настоящий двадцатый век…
«Настоящий двадцатый век» начался с первой мировой войны и двух революций 1917 года, с перехода России в новую фазу своего существования. Но катаклизму предшествовал «рубеж веков» – сложнейший, поворотный период, во многом предопределивший последующую историю, но и сам явившийся итогом и разрешением многих противоречий, назревавших в русском обществе задолго до него. В советское время принято было говорить о неизбежности революции, раскрепостившей творческие силы народа и открывшей ему путь к новой жизни. По окончании периода этой «новой жизни» наступила переоценка ценностей. Возник соблазн нового и простого решения вопроса: просто поменять знаки на противоположные, все, что считалось белым, объявить черным, и наоборот. Однако время показывает скоропалительность и незрелость подобных переоценок. Ясно, что судить эту эпоху невозможно человеку, ее не пережившему, да и судить о ней следует с большой осторожностью.
По прошествии века русский рубеж XIX – XX веков кажется временем расцвета – во всех областях. Литература, искусство, архитектура, музыка – но не только это. Бурно развиваются науки, как позитивные, так и гуманитарные (история, филология, философия, богословие). Не менее стремительны темпы промышленного роста, строятся фабрики, заводы, железные дороги. И при этом Россия остается сельскохозяйственной страной. В жизнь деревни проникают капиталистические отношения, на поверхности – расслоение прежней общины, разорение дворянских усадеб, обнищание крестьян, голод, – однако вплоть до Первой мировой войны Россия кормит хлебом всю Европу.
Но справедливо и то, о чем писала Цветаева, обращаясь к детям эмиграции, воспитанным в ностальгическом духе:
Вы, в сиротские пелеринки
Облаченные отродясь
Перестаньте справлять поминки
По эдему, в котором вас
Не было… («Стихи к сыну»)
То, что кажется расцветом сейчас, современникам казалось упадком. Не только потомки, но и сами очевидцы всех последующих событий будут только удивляться, до какой степени они не замечали светлых сторон окружавшей их действительности. «Унылые чеховские сумерки», в которых остро чувствуется дефицит яркого, смелого, сильного – таково ощущение, предшествовавшее первой русской революции. Но это взгляд, присущий, прежде всего, интеллигенции. В массе населения еще в 80-90-е гг. жила уверенность в незыблемости устоев и крепости «Святой Руси».
Бунин в «Жизни Арсеньева» останавливает внимание на умонастроении мещанина Ростовцева, у которого гимназист Алеша Арсеньев, «лирический герой» Бунина, живет «нахлебником» – умонастроении, очень характерном для эпохи Александра III: «Гордость в словах Ростовцева звучала вообще весьма нередко. Гордость чем? Тем, конечно, что мы, Ростовцевы, русские, подлинные русские. что мы живем той совсем особой, простой, с виду скромной жизнью, которая и есть настоящая русская жизнь и лучше которой нет и не может быть, ибо ведь скромна-то она только с виду, а на деле обильна, как нигде, есть законное порождение исконного духа России, а Россия богаче, сильней, праведней и славней всех стран с мире. Да и одному ли Ростовцеву присуща была эта гордость? Впоследствии я увидал, что очень и очень многим, а теперь вижу и другое: то, что была она тогда даже некоторым знамением времени, чувствовалось в ту пору особенно и не только в одном нашем городе. Куда она девалась позже, когда Россия гибла? Как не отстояли мы всего того, что так гордо называли мы русским, в силе и правде чего мы, казалось, были так уверены? Как бы то ни было, знаю точно, что я рос во времена величайшей русской силы и огромного сознанья ее». Далее Арсеньев – или Бунин – вспоминает, как Ростовцев слушал чтение знаменитой никитинской «Руси» «И когда я доходил до гордого и радостного конца, до разрешенья этого описания: «Это ты, моя Русь державная, моя родина православная» – Ростовцев сжимал челюсти и бледнел». (Бунин И.А. Собрание сочинений в 9-ти тт. М., 1967. Т. 6., С. 62).
Нужна помощь в написании сочинение?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Примерно то же настроение вспоминает в мемуарах известный духовный писатель, митрополит Вениамин (Федченков) (1880 – 1961): «Что касается социальных воззрений, то они также основывались в сущности на религии. Именно смиренное воспитание, которое давала нам христианская Церковь, учило нас о власти, что она от Бога, и ее нужно не только признавать, подчиняться ей, но и любить, и почитать. Царь – лицо особенно благословенное Богом, помазанник Божий. Над ним совершается при коронации миропомазание на служение государству. Он – владыка над всей страною, как ее хозяин, полномочный распорядитель. К нему и его семье мы воспитывались не только в страхе и повиновении, но и в глубокой любви и благоговейном почитании, как лиц священных, неприкосновенных, действительно «высочайших», «самодержавных», «великих»; все это не подлежало никакому сомнению у наших родителей и у народа. Так было в моем детстве» (Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. М., 1994, С. 95). Митрополит Вениамин вспоминает, какая искренняя скорбь была в народе по случаю кончины императора Александра III. При императоре в его последние дни неотлучно находился всей Россией почитаемый пастырь – святой праведный Иоанн Кронштадский. «Это была смерть святого», – записывает в дневнике наследник цесаревич – будущий император Николай II (Дневник императора Николая II. 1890 – 1906 гг. М., 1991., С. 87).
Что же случилось потом? Какие бесы вселились в русский народ-«богоносец», что он пошел крушить собственные святыни? Еще один соблазн: найти конкретного виноватого, объяснить падение чьим-то тлетворным внешним влиянием. Кто-то вторгся к нам извне и разрушил нашу жизнь – инородцы? иноверцы? Но и такое решение вопроса – не выход. Бердяев писал некогда в «Философии свободы»: раб всегда ищет виноватого, свободный человек сам отвечает за свои поступки. Противоречия русской жизни были замечены уже давно – хотя бы то, о чем писал Некрасов:
Ты и убогая, ты и обильная,
Ты и могучая, ты и бессильная,
Матушка Русь.
Часть противоречий коренится еще в петровских реформах: раскол нации на устремленную к Европе верхушку и чуждую европеизации народную массу. Если культурный уровень части привилегированных слоев общества достиг высших европейских стандартов, то у простого народа он, несомненно, стал ниже, чем прежде, в эпоху Московского государства, – во всяком случае, резко снизилась грамотность. Антиномии российской действительности отражены и в известном шуточном стихотворении В.А. Гиляровского:
В России две напасти
Внизу – власть тьмы,
А наверху – тьма власти.
Европейское влияние, постепенно все глубже проникавшее в русскую жизнь, само порой трансформировалось и преломлялось самым неожиданным образом. Идеи освободительного движения стали своего рода новой религией формировавшейся русской интеллигенции. Н.А. Бердяев тонко подметил параллель между нею и раскольниками XVII в. «Так и русская революционная интеллигенция XIX в. будет раскольничьей и будет думать, что властью владеет злая сила. И в русском народе и в русской интеллигенции будет искание царства, основанного на правде» (Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990, С. 11). Русское революционное движение имело своих мучеников и «святых», готовых жертвовать жизнью за идею. Революционная «религия» представляла собой род околохристианской ереси: отрицая Церковь, она сама многое позаимствовала из нравственного учения Христа – достаточно вспомнить стихотворение Некрасова «Н.Г. Чернышевский»:
Его еще покамест не распяли,
Но час придет – он будет на кресте;
Его послал Бог Гнева и Печали
Царям земли напомнить о Христе.
Нужна помощь в написании сочинение?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
О своеобразной религиозности русских демократов писала в воспоминаниях Зинаида Гиппиус: «Лишь тонкая пленка бессознания отделяла их от подлинной религиозности. Поэтому и были они, в большинстве случаев, носителями высокой морали» Поэтому и могли в то время появляться люди крепости душевной изумительной (Чернышевский), способные на подвиг и на жертву. Настоящий материализм гасит дух рыцарства». (Гиппиус З.Н. Воспоминания. М. 2001. С. 200.)
Надо отметить, что и действия власти были далеко не всегда разумны и их последствия часто оказывались противоположны ожидаемым. Архаичный и неповоротливый бюрократический аппарат со временем все менее отвечал насущным потребностям управления гигантской страной. Разбросанность населения, многонациональность Российской империи представляли дополнительные сложности. Интеллигенцию раздражало и избыточное полицейское рвение, хотя права оппозиционно настроенных общественных деятелей на выражение своей гражданской позиции были несравненно шире, чем в будущем «свободном» Советском Союзе.
Своеобразной вехой на пути к революции была Ходынская катастрофа, случившаяся 18 мая 1896 г., в дни торжеств по поводу коронации нового императора, Николая II. По небрежности администрации во время народного гулянья на Ходынском поле в Москве произошла давка. Погибло, по официальным данным, около 2000 человек. Государю советовали отменить торжества, но он не согласился: «Эта катастрофа есть величайшее несчастье, но несчастье, которое не должно омрачать праздника коронации. Ходынскую катастрофу надлежит в этом смысле игнорировать» (Дневник императора Николая II. 1890 – 1906 гг. М., 1991., С. 129). Такое отношение многих возмутило, многим показалось дурным предзнаменованием.
Митрополит Вениамин вспоминал о том влиянии, которое оказало на народ «кровавое воскресенье» 9 января 1905 года. «Первая революция 1905 года началась для меня известным выступлением рабочих в Петербурге 9 января. Под предводительством о. Гапона тысячи рабочих, с крестами и хоругвями двинулись из-за Невской заставы к царскому дворцу с просьбой, как тогда говорили. Я был в то время студентом академии. Народ шел с искренней верой в царя, защитника правды и обижаемых. Но царь не принял его, вместо этого был расстрел. Я не знаю закулисной истории событий и потому не вхожу в оценку их. Только одно несомненно, что тут была подстрелена (но еще не расстреляна) вера в царя. Я, человек монархических настроений, не только не радовался этой победе правительства, но почувствовал в сердце своем рану: отец народа не мог не принять детей своих, что бы ни случилось потом…» (Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. М., 1994, С. 122) А император в тот день записывал в своем дневнике: «Тяжелый день! в Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!» (Дневник императора Николая II. 1890 – 1906 гг. М., 1991., С. 209). Но ясно, что у него и в мыслях не было кого-то принимать. Об этом событии трудно говорить: ясно только, что это трагедия взаимного непонимания власти и народа. Тот, кому был приклеен ярлык «Николая Кровавого», кто считался ничтожеством и тираном своей страны, был на самом деле человеком высоких нравственных качеств, верным своему долгу, готовым жизнь отдать за Россию, – что он позднее и доказал подвигом страстотерпца, в то время как множество осуждавших его «борцов за свободу» спасали себя компромиссами с чуждой им властью или бегством за пределы страны. Осуждать никого нельзя, но констатировать этот факт следует.
Митрополит Вениамин не отрицает и ответственности Церкви за все, что случилось с Россией: «Должен сознаться, что влияние Церкви на народные массы все слабело и слабело, авторитет духовенства падал. Причин много. Одна из них в нас самих: мы перестали быть «соленою солью» и поэтому не могли осолить и других» (Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. М., 1994, С. 122). Вспоминая свои студенческие годы в Петербургской Духовной Академии, он по прошествии лет удивляется: почему им, будущим богословам, и в голову не приходило съездить в Кронштадт к о. Иоанну. «Внешность религиозная у нас продолжала быть еще блестящей, но дух ослабел. И ″духовные″ сделались мирскими. Общестуденческая жизнь шла мимо религиозных интересов. Совершенно не нужно думать, что духовные школы были питомниками отступников, безбожников, ренегатов. Таких были тоже единицы. Но гораздо опаснее был внутренний враг: религиозное равнодушие Как стыдно теперь! И сейчас как плачется от нашей нищеты и от окамененного нечувствия. Нет, далеко не все было благополучно в Церкви. Мы становились теми, о коих сказано в Апокалиписие: ″Так как ты ни холоден, ни горяч, то изблюю тебя от уст Моих…″ Пришли скоро времена и мы, многие, были изблеваны даже из Родины… Не ценили мы святынь ее. Что посеяли, то и пожали» (Вениамин (Федченков), митр. Божьи люди. Мои духовные встречи. М., 1997, С. 197 – 199). Тем не менее сама способность к такому покаянию свидетельствует о том, что Церковь была жива и вскоре доказала свою жизнеспособность.
Все эти обострившиеся противоречия так или иначе отразились в литературе. По уже сложившейся традиции «рубеж веков» захватывает последнее десятилетие XIX века и период до революции 1917 года. Но 1890-е годы – это и XIX век, время Толстого и Чехова в прозе, Фета, Майкова и Полонского – в поэзии. Отделить уходящий XIX век от зарождающегося XX невозможно, строгой границы нет. Авторы девятнадцатого века и авторы века двадцатого – люди одного круга, они знакомы между собой, встречаются в литературных кружках и редакциях журналов. Между ними есть и взаимное притяжение – и отталкивание, вечный конфликт «отцов и детей».
Поколение писателей, родившихся в 60-х – 70-х гг. XIX в. и внесшее выдающийся вклад в русскую культуру, по своим устремлениям несколько отличалось от еще главенствующих «шестидесятников» и семидесятников. Точнее, оно раскололось, и событием, пережитым ими в детстве или ранней юности, но оказавшем, может быть, определяющее на него влияние, было убийство Александра II 1 марта 1881 г. У одних оно пробудило мысль о непрочности самодержавия (убийство «помазанника Божьего» свершилось, но мир не рухнул) и желание более активно продолжать дело революционной интеллигенции (это были люди типа Ленина и Горького), других заставило содрогнуться от жестокости «борцов за народное счастье» и более внимательно задуматься о вечных вопросах – из этих вышли мистики, религиозные философы, поэты, чуждые социальной тематики. Но традиционная православная церковность, в которой многие были воспитаны, казалась им слишком приземленной, вросшей в быт и не отвечающей духу их идеальных устремлений. Они искали духовности, но искали нередко на путях окольных и тупиковых. Некоторые со временем возвратились в Церковь, некоторые остались в вечной оппозиции ей.
За литературой рубежа веков утвердилось название «Серебряный век». Для некоторых это понятие окрашено негативно. Что оно в себя включает? Приближение к общеевропейской традиции – и в какой-то мере пренебрежение национальной, «открытие новых горизонтов» в области формы – и сужение содержание, попытки интуитивных прозрений и нравственную слепоту, искание красоты – и некую болезненность, поврежденность, дух скрытой опасности и сладости греха. Бунин так характеризовал своих современников: «В конце девяностых годов еще не пришел, но уже чувствовался ″большой ветер из пустыни″. Новые люди новой этой литературы уже выходили тогда в первые ряды ее и были удивительно не схожи с прежними, еще столь недавними ″властителями дум и чувств″, как тогда выражались. Некоторые прежние еще властвовали, но число их приверженцев все уменьшалось, а слава новых все росла И чуть не все из тех новых, что были во главе нового, от Горького до Сологуба, были люди от природы одаренные, наделенные редкой энергией, большими силами и большими способностями. Но вот что чрезвычайно знаменательно для тех дней, когда уже близился ″ветер из пустыни″: силы и способности почти всех новаторов были довольно низкого качества, порочны от природы, смешаны с пошлым, лживым, спекулятивным, с угодничеством улице, с бесстыдной жаждой успехов, скандалов…» (Бунин. Собр. соч. т. 9. С. 309).
Соблазн для воспитателя: запретить эту литературу, не давать ядовитому духу Серебряного века «отравлять» молодое поколение. Именно этому побуждению следовали в советский период, когда тлетворному «Серебряному веку» противопоставляли «жизнеутверждающий романтизм» Горького и Маяковского. А между тем Горький и Маяковский – типичнейшие представители того же Серебряного века (что подтверждает и Бунин). Запретный плод влечет, официозное признание отталкивает. Именно поэтому в советский период как раз Горького и Маяковского многие, читая, не читали, а запрещенных символистов и акмеистов впитывали всей душой – и в чем-то, действительно, нравственно повреждались, теряя ощущение границы между добром и злом. Запрет на чтение – не способ защиты нравственности. Читать литературу Серебряного века надо, но читать ее надо с рассуждением. «Все мне можно, но не все мне на пользу», – сказал апостол Павел.
В XIX веке русская литература выполняла в обществе функцию, близкую к религиозной, пророческой: русские писатели считали своим долгом пробуждать в человеке совесть. Литература XX века частично продолжает эту традицию, частично протестует против нее; продолжая, протестует, и протестуя, все-таки продолжает. Отталкиваясь от отцов, пытается вернуться к дедам и прадедам. Б.К. Зайцев, свидетель и летописец Серебряного века русской литературы, сравнивая его с предшествующим, Золотым веком, выносит своему времени такой приговор: «Золотой век нашей литературы был веком христианского духа, добра, жалости, сострадания, совести и покаяния – это и животворило его. Наш Золотой век – урожай гениальности. Серебряный – урожай талантов. Вот чего мало было в этой литературе: любви и веры в Истину» (Зайцев Б.К. Серебряный век. – Собр. соч. в 11 тт. т. 4., С. 478). Но все же и такое суждение нельзя принять однозначно.
Литературно-общественная жизнь 1890 – 1917 гг.
Интеллигенция всегда отстаивала свою внутреннюю свободу и независимость от власти, а между тем диктат общественного мнения был куда суровее давления «сверху». Политизированность была причиной того, что писатели и критики составляли различные группировки, иногда нейтральные, иногда враждебные по отношению друг к другу. Зинаида Гиппиус в воспоминаниях хорошо показала дух петербургских литературных группировок, которые она имела возможность наблюдать в начале своей литературной деятельности, в 1890-е гг.: «И вот я, приглядываясь к петербургской жизни, делаю открытие: существует какая-то черта, разделяющая литературных людей, литературных стариков, да и всех вообще, пожалуй. Есть, оказывается, ″либералы″, как Плещеев, Вейнберг, Семевский и затем другие, не либералы или менее либералы» (Гиппиус. Воспоминания. С. 177.). Плещеев, например, никогда не говорит ни о Полонском, ни о Майкове, потому что Полонский – цензор, и Майков – тоже цензор, и еще более крупный чиновник, тайный советник (при этом интересно замечание: радикальный демократ Плещеев по типу больше всего похож на доброго русского барина). Молодым позволялось входить и в тот, и в другой круг, но уже давались директивы, «что такое хорошо и что такое плохо». «Самым худшим считался еще незнакомый мне старик Суворин, редактор ″Нового времени″. Газету все читают, а писать в ней ″нельзя″» (Гиппиус. Там же). Впрочем, Толстой и Чехов в «реакционном» «Новом времени» печатались.
Свои законодатели общественного мнения были и в Петербурге, и в Москве. Лидером народнического направления считался Николай Константинович Михайловский (1842 – 1904) – социолог, публицист, критик, с 1892 г. возглавлявший петербургский журнал «Русское богатство». Его ближайшими сотрудниками и соратниками были Сергей Николаевич Кривенко (1847 – 1906), Николай Федорович Анненский (1843 – 1912), брат в те годы еще никому неизвестного поэта И.Ф. Анненского. В «Русском богатстве» постоянно сотрудничал В.Г. Короленко. Журнал вел активную полемику, с одной стороны, с консервативной печатью, с другой – с распространявшимися в обществе марксистскими идеями.
Оплотом народничества в Москве был журнал «Русская мысль». Редактором «Русской мысли» с момента ее основания в 1880 г. был журналист и переводчик Вукол Михайлович Лавров (1852 – 1912), затем, с 1885 г. – критик и публицист Виктор Александрович Гольцев (1850 – 1906). О «Русской мысли» вспоминал в своей книге «Москва газетная» В.А. Гиляровский. Небольшой эпизод, приведенный им в воспоминаниях хорошо характеризует эпоху. По отношению к правительству «Русская мысль» считалась оппозиционной, а Гольцев, который по своим взглядам был сторонником либеральных реформ, имел репутацию почти что революционера. В начале 90-х Лавров купил участок земли неподалеку от городка Старая Руза; он и его сотрудники построили там дачи. В московской литературной среде место получило название «Писательский уголок», полиция же окрестила его «Поднадзорным участком». В доме Лаврова открыли собранную на пожертвования народную библиотеку, на которой наполовину в шутку, наполовину всерьез повесили вывеску: «Народная библиотека имени В.А. Гольцева». «Эта вывеска, – пишет Гиляровский, – красовалась не более недели: явилась полиция, и слова ″имени Гольцева″ и ″народная″ были уничтожены, а оставлено только одно – ″библиотека″. Так грозно было в те времена имя Гольцева и слово ″народ″ для властей» (Гиляровский В.А. Собр. соч. в 4-х тт. М., 1967. т. 3. С. 191). Таких, в сущности, выеденного яйца не стоящих столкновений между властью и демократической интеллигенцией было множество и они питали и поддерживали неутихающее взаимное раздражение.
Нужна помощь в написании сочинение?
Мы - биржа профессиональных авторов (преподавателей и доцентов вузов). Наша система гарантирует сдачу работы к сроку без плагиата. Правки вносим бесплатно.
Новую литературу народники воспринимали скептически. Так, оценивая творчество Чехова, Михайловский считает, что писатель не смог выполнить одной из главных задач литературы: «создать положительный идеал». Тем не менее Чехов печатается и в «Русском богатстве» и в «Русской мысли» достаточно регулярно (именно в «Русской мысли» увидели свет его «Палата № 6», «Крыжовник», «О любви», «Дама с собачкой», печатались очерки «Остров Сахалин» и т. д.). В этих журналах печатаются также Горький, Бунин, Куприн, Мамин-Сибиряк, Гарин-Михайловский и другие.
Были и менее политизированные печатные органы. Так, видное место в литературной жизни занимал «толстый» петербургский журнал «Вестник Европы», издаваемый историком и публицистом Михаилом Матвеевичем Стасюлевичем (1826 – 1911). Этот журнал возник в 60-е гг., названием повторял выходивший в начале XIX века «Вестник Европы» Н.М. Карамзина и тем самым заявлял права на преемственность. В «Вестнике Европы» Стасюлевича («журнале истории, литературы и политики», завоевавшем репутацию «профессорского») публиковались критические исследования, монографии, биографии и историческая беллетристика, обзоры зарубежной литературы (журнал, к примеру, знакомил читателя с поэзией французских символистов). В «Вестнике Европы» напечатал ряд своих работ Владимир Соловьев. Серьезные философские работы печатались в журнале «Вопросы философии и психологии».
Популярностью пользовались также журналы «Нива» (с ежемесячными литературными приложениями»), «Журнал для всех», «Всемирная иллюстрация», «Север», «Книжки ″Недели″» (приложение к газете «Неделя»), «Живописное обозрение», «Русское обозрение» (занимавший «охранительную позицию») и др. Литературные произведения и критические статьи печатались не только в журналах, но и в газетах – «Русские ведомости», «Биржевые ведомости», «Россия», «Русское слово», «Курьер» и др. Всего в России в это время выходило более 400 наименований различных газет и журналов, центральных и местных.
Не стояла в стороне от литературной жизни и Императорская Российская Академия наук, президентом которой с 1889 г. значился Великий князь Константин Константинович Романов (1858 – 1915) – поэт, в печати подписывавшийся инициалами К.Р. Академия ориентировалась на пушкинскую традицию в русской литературе. В 1882 году при Академии Наук были учреждены «Пушкинские премии» – на капитал в 20 000 руб., оставшийся, за всеми расходами, от собранной по подписке суммы на сооружение памятника в Москве в 1880 году. Присуждение премии происходило каждые два года, в размере 1000 или 500 руб. (половинная премия) и считалось весьма престижным. Премии присуждались не только за оригинальные литературные произведения, но и за переводы. Заметным событием стали проведенные по инициативе Академии юбилейные торжества в честь 100-летия со дня рождения Пушкина. По инициативе К.Р. в Петербурге был основан Пушкинский Дом – крупнейший литературный архив и исследовательский центр.
Бунин в воспоминаниях приводит «чьи-то замечательные слова»: ″В литературе существует тот же обычай, что у жителей Огненной Земли: молодые, подрастая, убивают и съедают стариков″» (Бунин. Собр. соч. Т. 9., С. 271). В 1890-е гг. зарождаются, а в 1900-е уже господствуют новые течения. В демократическом лагере на смену народничеству приходит марксизм, с другой стороны, развивается и крепнет модернизм – новое явление, которое лишь условно можно преемственно возвести к «чистому искусству» и консервативному направлению, т.к. в нем было немало и революционных моментов. Марксисты снисходительно признают исторические заслуги народников, считая революционную работу в России процессом эволюционным, декаденты считают себя преемниками только корифеев русской и мировой литературы – Данте, Шекспира, Пушкина, Достоевского, Верлена и тоже снисходительно (но и презрительно) оценивают ближайших предшественников – поэзию 1880 – 1890-х гг.
Характерно, что представители старшего поколения воспринимали разнонаправленную молодежь едино. Бунин рисует запоминающийся портрет писателя-народника Николая Николаевича Златовратского (1843 – 1912), одного из ведущих сотрудников «Русского богатства» и «Русской мысли», последние годы жившего в Москве и под Москвой в своем имении в поселке Апрелевка: «Когда я заходил к Златовратскому, он, по-толстовски хмуря свои косматые брови, – он вообще играл немного под Толстого, благодаря своему некоторому сходству с ним, – с шутливой ворчливостью говорил порой: ″Мир-то, друзья мои, все-таки спасается только лаптем, что бы там ни говорили господа марксисты!″ Златовратский из года в год жил в маленькой квартирке с неизменными портретами Белинского, Чернышевского; он ходил, по медвежьи покачиваясь, по своему прокуренному кабинету, в стоптанных войлочных туфлях, в ситцевой косоворотке, в низко спустившихся толстых штанах, на ходу делал машинкой папиросы, втыкая ее в грудь себе, и бормотал: «Да, вот мечтаю нынешним летом опять поехать в Апрелевку, – знаете, это по Брянской дороге, всего час езды от Москвы, а благодать… Бог даст, опять рыбки половлю, по душам поговорю со старыми приятелями, – там у меня есть чудеснейшие приятели-мужики… Все эти марксисты, декаденты какие-то, эфемериды, накипь!» (Бунин. Собр. соч. т. 9. С. 285).
«Все и впрямь было на переломе, все сменялось, – пишет Бунин, – Толстой, Щедрин, Глеб Успенский, Златовратский – Чеховым, Горьким, Скабичевский – Уклонским, Майков, Фет – Бальмонтом, Брюсовым, Репин, Суриков – Левитаном, Нестеровым, Малый театр – Художественным… Михайловский и В.В. – Туган-Барановским и Струве, ″Власть земли″ – ″Котлом капитализма″ , ″Устои″ Златовратского – ″Мужиками″ Чехова и ″Челкашем″ Горького (Бунин. Собр. соч. т. 9. С. 362).
«Революционная интеллигенция того времени резко делилась на два враждебных лагеря – лагерь все убывавших народников и лагерь все прибывавших марксистов», – писал о 90-х гг. В.В. Вересаев (Вересаев В.В. Воспоминания. М., 1982. С. 495). – Трибуной проповеди марксизма стали журналы «Новое слово», «Начало», «Жизнь» и др. В них печатаются в основном «легальные марксисты» (П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский, а также молодые философы, вскоре от марксизма отошедшие – С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев), от случая к случаю и революционные марксисты (Плеханов, Ленин, Засулич и др.) Журнал. «Жизнь» пропагандируют социологический или сословно-классовый подход к литературе. Ведущий критик «Жизни» Евгений Андреевич Соловьев-Андреевич (1867 – 1905) считает определяющим в литературе вопрос об «активной личности». Первыми современными писателями для него являются Чехов и Горький. В «Жизни» печатаются известные писатели Чехов, Горький, Вересаев и менее известные Евгений Николаевич Чириков (1864 – 1932), Скиталец (наст. имя Степан Гаврилович Петров, 1869 – 1941). Этот журнал положительно оценивает Ленин. Социологический подход проповедовал также журнал «Мир Божий». Идеологом и душой его редакции был публицист Ангел Иванович Богданович (1860 – 1907) – приверженец эстетики шестидесятников и критического реализма. В «Мире Божьем» печатаются Куприн, Мамин-Сибиряк, и в то же время – Мережковский.
В 1890-е гг. в Москве возникает писательский кружок «Среда», объединяющий писателей демократического направления. Его учредителем был писатель Николай Дмитриевич Телешов (1867 – 1957), на квартире которого и проходили встречи писателей. Постоянными их участниками были Горький, Бунин, Вересаев, Чириков, Гарин-Михайловский, Леонид Андреев, и многие другие. На «средах» бывали Чехов и Короленко, заходили художники и артисты: Ф.И. Шаляпин, О.Л. Книппер, М.Ф. Андреева, А.М. Васнецов и другие. «Кружок был замкнутый, посторонние в него не допускались, – вспоминал В.В. Вересаев, – Писатели читали в кружке свои новые произведения, которые потом подвергались критике присутствующих. Основное условие было – не обижаться ни на какую критику. И критика нередко бывала жестокая, уничтожающая, так что некоторые более самолюбивые члены даже избегали читать свои вещи на ″Среде″» (Вересаев. Воспоминания. С. 433).
Заметным событием в жизни демократического лагеря (но и не только его), стало основание в 1898 г. Московского Художественного театра. Первая встреча двух основателей театра – Константина Сергеевича Станиславского (1863 – 1938) и Владимира Ивановича Немировича-Данченко (1858 – 1943) – состоялась 22 июня 1897 г. в московском ресторане «Славянский базар». Эти два человека нашли друг друга и, встретившись в первый раз, не могли расстаться в течение 18 часов: было принято решение о создании нового, «режиссерского» театра и выработаны основные принципы, помимо творческих обсуждались также и практические вопросы.
Первоначально театр размещался в здании театра Эрмитаж в Каретном ряду. Первым его спектаклем был «Царь Федор Иоаннович» А.К. Толстого с Москвиным в главной роли, но по-настоящему знаковым событием стала постановка чеховской «Чайки», премьера которой состоялась 17 декабря 1898 г. Уже премьера дала увидеть некоторые характерные черты режиссуры: «игру с паузой», внимание к «маленьким ролям» и речевым характеристикам, непривычным было даже само поднятие занавеса: он не поднимался, а раздвигался. «Чайка» имела небывалый успех, и позднее чайка на занавесе стала эмблемой МХАТа. Автором ее был архитектор Ф.О. Шехтель.
В 1902 г. театр переместился в новое здание в Камергерском переулке (его так и стали называть: «Художественный общедоступный театр в Камергерском». Первым спектаклем в новом здании стали «Мещане» Горького и с тех пор горьковские пьесы вошли в постоянный репертуар МХАТа. Вскоре для МХАТа по проекту Шехтеля был перестроен особняк в Камергерском переулке. Над боковым входом в театр в 1903 г. был установлен горельеф «Волна» (или «Пловец» по проекту скульптора А.С. Голубкиной). «Волна», как и эмблема-чайка отражали революционные чаяния интеллигенции и ассоциировались также с «Песней о Буревестнике». Известность приобрели и МХАТовские «капустники» – вечера творческой интеллигенции, названные так потому, что проводились они во время Великого поста (когда вообще все зрелищные собрания прекращались), и в какой-то мере претендовали на соблюдение правил благочестия: в качестве угощения на них подавали пироги с капустой.
Писатели-демократы в 1900-е гг. группируются вокруг издательства товарищества «Знание». Издательство было основано в 1898 г. деятелями грамотности, его директором-распорядителем был Константин Петрович Пятницкий (1864 – 1938) – тот, которому Горький посвятил свою пьесу «На дне». Сам Горький вошел в товарищество В 1900 г., и стал его идейным вдохновителем на целое десятилетие. «Знание» осуществляло дешевые «народные» издания, которые расходились массовыми тиражами (до 65 000 экземпляров). Всего за период с 1898 по 1913 г. было выпущено 40 наименований книг. Поначалу издательство выпускало в основном научно-популярную литературу, но Горький привлек в него лучшие литературные силы писателей – преимущественно прозаиков. Вообще к нача